Помогает ли просмотр фильмов, посещение йоги и прослушивание подкастов? Конечно нет, даже формально. Многие бы обрадовались, если бы их заставили больше смотреть телевизор, чем тащиться вместо этого на работу. Но когда этот тип культурного потребления становится единственной возможностью попасть в амбициозный класс, он становится больше похож на обязанность, чем на выбор, на неоплачиваемый труд. Это объясняет, почему «отдых», связанный с такими занятиями, кажется таким изнурительным, неудовлетворительным, таким безнадежно бесполезным.
Насыщение досуга «амбициозными» классовыми ценностями может притушить некоторые переживания о классовой безопасности. Но больше денег дают еще больше гарантий безопасности любому классу, а заработать их можно, в частности, монетизировав хобби.
Технически хобби – это занятие, выполняемое в свободное время только с целью получения удовольствия. Испробовав какое-то занятие, вы становитесь любителем; где-то в процессе очередного повторения оно становится хобби. Многие из современных хобби развивают устаревшие навыки, которые, по крайней мере из-за автоматизации, стали технически ненужными: вязать, печь, мастерить. Другие радуют коллекционированием и упорядочиванием, или невероятной концентрацией и вниманием к деталям, или гармонией, в прямом и переносном смысле, с другими людьми. Пение в хоре – это хобби. Так же как лига боулинга, кружок квилтинга, клуб бегунов. Видеоигры определенно могут быть хобби, особенно те, которые создают сообщество, совершенствуют стратегическое мышление, вроде Minecraft или The Sims.
Некоторые хобби, особенно те, которые связаны с физическими упражнениями, попутно служат средством для накопления амбициозного капитала. В большинстве городов страны кататься на горных лыжах значит обозначить, что вы можете себе позволить экипироваться и оплатить стодолларовый билет на подъемник. Но многие хобби, особенно связанные с ремеслом, больше похожи на атавизмы, они выделяются лишь своей гордой старомодностью. Иногда мы учимся им уже взрослыми, но многие хобби люди осваивают в детстве, перенимая их от семьи и окружения. Я хожу в походы с палатками, потому что мой отец ходит в походы с палатками. Я занимаюсь садоводством, потому что моя мама им занимается; а мама в свою очередь из-за своей мамы.
Хобби лишены амбиций; любая «цель» вторична. Это удовольствие ради удовольствия. Но, когда всю жизнь ты готовишься доказывать собственную ценность колледжу, хобби кажутся чуждыми, почти непристойными мечтами, ведь любое занятие должно приводить к цели. В детстве мой партнер читал книги только для уроков, пел в хоре, только чтобы это хорошо смотрелось в его резюме, занимался греблей, только потому что лучшим колледжам нужен был спортсмен. Только когда ему исполнилось тридцать и мы переехали в Монтану, он наконец-то начал думать, чем ему действительно нравится заниматься, а не чем он должен заниматься ради увеличения ценности. Сейчас он считает, что это «чревато чувством вины и неуверенностью в себе».
Многие миллениалы стремятся идеально выполнять все свои увлечения. «Я не могу быть посредственным велосипедистом, танцором или походником, – говорит Али, белая женщина, стремящаяся к высшему среднему классу. – Я должна быть охренительной в этом». Лара, определяющая себя как еврейку и представительницу среднего класса, вспоминает, какие у нее были хобби в 20 лет: «Я пела в группах, училась играть на гитаре и начала осваивать барабаны». Но потом я поступила в магистратуру и поняла, что у меня не будет ни времени, ни ресурсов, чтобы заниматься этим. Я чувствовала вину, занимаясь тем, что не способствовало развитию моей писательской карьеры». Недавно она привезла из дома свою барабанную установку, но так и не нашла время, чтобы попрактиковаться. «Я не люблю делать что-то спустя рукава, – говорит она. – А для этого точно нужно гораздо больше свободного времени, чем у меня есть».
Те, у кого много свободного времени и кому не важно монетизировать хобби, работают, что называется, на скучных должностях. Итан – белый парень, сейчас живущий в Нэшвилле, обрабатывает претензии в крупной страховой компании. Он работает ровно 40 часов в неделю и считает себя низшим средним классом. Он четко разделяет рабочие и нерабочие часы, поэтому спокойно отдыхает в свободное время, в основном играя и рассказывая о «Подземельях и драконах».
Когда люди все же находят время и силы для занятия хобби, особенно если они «хороши» в нем, их гнетет, что они его не монетизируют. Если кто-то любит печь и приносит свои творения на вечеринки, мы сразу говорим им: «Ты же можешь этим зарабатывать!», чтобы сделать комплимент. Чернокожая Джаник из среднего класса, которой 31 год, гордится тем, что она успевает петь и писать песни, но с тех пор, как она присоединилась к группе, давление окружающих, которые настойчиво убеждают ее хоть как-то этим зарабатывать, значительно усилилось.
Джина, которая определяет себя как американку азиатского происхождения из среднего класса, понимает, что представление о том, что вы должны зарабатывать на том, что доставляет вам удовольствие, навязано обществом. «Я многое узнала об эксплуатации, присущей такому мышлению, – сказала она, – и я не хочу, чтобы мою «чистую» любовь к своим увлечениям осквернили ложные обещания о заработке на своих усилиях. Я видела, как друзья пытались монетизировать свои хобби, я видела, как они их монетизировали, и я видела, как друзья стали ненавидеть эти хобби или их стало тяготить то, что когда-то приносило им радость. Спасибо, но нет!»
Однако в условиях современной экономики «ограждать» свои хобби от монетизации уже привилегия. Джимми живет в южном Висконсине; про классовое положение он говорит: «Больше не бездомный, владею домом». Он работает от 80 до 100 часов в неделю, подрабатывая на трансляциях, в социальных сетях, создавая цифровой контент и дизайн. «Я монетизировал почти все составляющие своей жизни, не связанные с воспитанием детей, но я в паре медицинских счетов от того, чтобы завести блог для отцов, – объясняет он. – Я даже транслирую свои турниры по видеоиграм». Он бы с удовольствием не монетизировал все хобби, но у него двое детей, которых нужно содержать. «Нам нужны деньги, и мне некогда быть непродуктивным, – сказал он. – Веселья мало, но зато у нас есть крыша над головой».
По оценкам Джимми, у него есть около пяти-семи часов свободного времени в неделю: дорога на работу, а затем полчаса в отрубе дома на диване после работы. Он не считает трансляцию турнира по видеоиграм досугом или даже хобби. Монетизировав его, он изменил саму природу этого занятия. Монетизированное хобби может время от времени приносить удовольствие, но когда занятие становится средством достижения цели – будь то прибыль, мастерство или поступление в колледж – оно теряет свое основное и, по сути, восстанавливающее качество.
Я обнаружила, что люди, у которых действительно есть хобби (для которых оно действительно отдушина), спокойнее разрешают себе проигрывать и быть неидеальными. Они наслаждаются процессом изготовления стола и не бросаются поскорее его продать, когда доделают, или просто радуются походу, а не бегут на вершину, чтобы сфоткать вид для Instagram или самовлюбленно думают о том, какие они походники. Они понимают, что чтение нужно не затем, чтобы рассказывать об этом другим, а затем, чтобы получать удовольствие. Такой подход кажется простым, а может быть, даже очевидным. Но многим миллениалам часто и это кажется невозможным.
Миллениалы массово перестали посещать религиозные службы. Мы смотрим Netflix дома вместо того, чтобы ходить в кино. Загородные клубы, Клуб Оленей, добровольная пожарная дружина, волонтерские правительственные комитеты, обеспечивающие работу местных органов власти, – все пустеют[164]. Мы ходим на Tinder-свидания вместо того, чтобы просто знакомиться в баре. Мы переписываемся в чате вместо того, чтобы встречаться с друзьями, потому что найти время, когда у всех совпадут графики, – значит планировать встречу на четыре месяца вперед.
В 2000 году в книге «Боулинг в одиночестве» (Bowling Alone), политолог Роберт Патнэм утверждал, что американцы резко перестали участвовать в группах, клубах и организациях (религиозных, культурных или иных), ослабла и «социальная сплоченность», возникающая в результате регулярного участия в них. Выводы Патнэма считали спорными и сомнительными, многие утверждали, что сообщества просто переместились в сеть: возможно, никто не ходил в боулинг-лигу, но они сидели в интернете (в чатах AOL, на форумах). Но спустя 20 лет уровень выгорания, как и политический и культурный расколы, лишь подтверждают его пророческие слова.
После публикации книги несколько критиков приступили к собственным исследованиям в попытке либо опровергнуть, либо подтвердить утверждения Патнэма. В 2011 году они обнаружили значительное сокращение как семейных, так и несемейных связей, причем в большинстве только последних. «Социальные связи американцев разрушаются изнутри, – написал Патнэм в следующей своей книге «Наши дети» (Our Kids) в 2015 году, – и теперь их меньше, они плотнее, они более однородные, чаще родственные (и реже дружественные)»[165].
Но почему мы не общаемся с другими людьми? Отчасти из-за того, что уже невозможно легко координировать расписание, как и работать только в стандартизированные часы. Если график меняется каждую неделю из-за алгоритмических пересчетов или из-за собственной склонности засиживаться за работой, невозможно строить планы или брать на себя недельные обязательства. Добавьте к этому еще и постоянную необходимость организовывать и контролировать занятия детей, и найти общие свободные часы с друзьями будет еще труднее. Никто не хочет признавать, насколько трудно будет осуществить планы, поэтому люди из лучших побуждений назначают встречу – выпить, поиграть, поужинать, – а затем запускают бесконечный цикл переносов в последнюю минуту со словами «сегодня не успеваю, давай на следующей неделе?».