В прошлом, даже когда миллениалы были детьми, с этой несовместимостью можно было хоть как-то справиться: ребенок мог прийти домой из школы и погулять с бабушкой или дедушкой, или с повзрослевшим братом или сестрой, или уйти в гости. Некоторых называли «безнадзорными», так как после школы они открывали дом ключами, которые всегда висели на шее и часами ждали родителей с работы. Вскоре культурные стереотипы вокруг этих детей обросли огульными обвинениями в том, что эта безнадзорность портит их характер. Оставшись дома одни, дети устраивали пожары. Они были одинокими. Они постоянно смотрели телевизор. И в итоге вставали на путь подростковой преступности. И к этой картине прибавилось осуждение родителей, которые позволяли своим детям оставаться дома без присмотра.
Сегодня все больше матерей выходит на работу, а альтернативных вариантов ухода за детьми по-прежнему не хватает. Но вместо того, чтобы дать детям больше свободы или изменить рабочий график, мы ввели обязательный постоянный контроль. Во многих начальных школах запрещено отпускать ребенка после уроков и даже сажать на школьный автобус без сопровождения взрослых. Как говорили мне в разных уголках страны, позволить своему младшекласснику вернуться в пустой дом – значит ждать проверку из службы защиты детей.
И неважно, если родитель считает, что ребенок в состоянии безопасно находиться дома один. Другие взрослые донесут на него. Как отмечает Ким Брукс в книге «Малые животные: воспитание в эпоху страха» (Small Animals: Parenthood in the Age of Fear), когда Барбара В. Сарнека, когнитивист из Калифорнийского университета в Ирвайне, разрешила своему сыну третьекласснику поиграть после школы в соседнем парке, где было много взрослых, но не она сама, другой родитель написал ее мужу, а директор начальной школы написал ей. Брукс также вспоминает неприятные последствия после того, как она оставила своего четырехлетнего ребенка в машине на пять минут, чтобы забежать в магазин за наушниками[174]. Не полиция «поймала» ее. Кто-то на парковке, совершенно ей не знакомый, снял ее на мобильный телефон, а затем передал видео в полицию.
Как и во всем, что касается воспитания детей, стандарты наиболее строги среди родителей среднего класса, живущих в городах и пригородах. И хотя (белые) родители среднего класса часто следят за правопорядком, именно они чаще всего избегают уголовных последствий за свои действия. Как отмечает Брукс, когда в штате Вирджиния ей предъявили обвинение в «содействии правонарушению по отношению к несовершеннолетнему», она смогла позволить себе приличный костюм, сигнализирующий прокурору и судье: «Я не представляю угрозы для моих детей или общества». Она также смогла позволить себе хорошего адвоката, который максимально упростил процесс и выбил ей наказание в виде общественных работ и занятий по воспитанию детей. Ей пришлось столкнуться с общественным порицанием и стыдом, но это ничто по сравнению с тем, что могло бы случиться с ней или ее детьми, не будь она белой женщиной из среднего класса.
Именно поэтому учителя, директора, родители и их сверстники навязывают новый стандарт: если родитель не может изменить свой график, чтобы забрать своего ребенка после школы и присмотреть за ним, подразумевается, что он платит кому-то другому или какой-то службе, которая делает это за него. Статистика подтверждает это: данные переписи населения показывают, что с 1997 по 2013 год число американских младшеклассников, которые после школы проводили время в одиночестве, сократилось почти на 40 % – с одного из пяти детей в 1997 году до одного из девяти в 2013 году. Отчасти этот сдвиг можно связать с увеличением гибких условий труда (родители работают больше, но часы можно двигать, что на практике обычно увеличивает количество работы или отвлекает от нее или от воспитания детей). А отчасти отнести и к увеличению доступности дополнительных кружков, многие из которых финансируются частными и государственными партнерствами, вроде Afterschool Alliance[175], основанного в 2000 году.
Поясню: в кружках нет ничего плохого. Они замечательные! Во многих малообеспеченных районах их полностью субсидируют. Но миллионы американских семей их просто не тянут. В одном из школьных округов Нью-Джерси родитель рассказал мне, что они не могут решать, утром или днем ребенку посещать детский сад; а за «полный день» нужно доплачивать $600 в месяц, плюс расходы на внешкольный уход. В районе Баллард, Сиэтл, в очередь на программу продленки нужно вставать за три года; недельный уход (три с половиной часа в день) стоит чуть меньше $500. В ИМКА в Канзасе недельный уход (около трех часов в день) по-прежнему стоит $105.
Иными словами, штатная работа обоих родителей обходится очень дорого: средняя стоимость ухода за ребенком по стране, по данным одной из правозащитных организаций, составляет почти $8 700 в год. В некоторых штатах средняя стоимость года дошкольного образования составляет около $13 000; в целом расходы на уход за детьми для семьи с работающей матерью выросли на 70 % с 1985 по 2012 год. Для родителей-одиночек это еще более тяжелое испытание: в среднем 36 % их дохода уходит на оплату услуг других лиц по уходу за детьми[176].
Конечно, они справляются. Справляются потому, что меняются сменами, полагаются на друзей и семью, устраиваются на подработку, не откладывают накопления или снисходительно относятся к студенческим кредитам. Но не у всех есть надежные друзья или семья под боком, а подработка не то же что работа на полную ставку. Поэтому некоторые матери, которые хотели бы работать, не видят другого выхода, кроме как уволиться.
Годами считалось, что женщина должна оставаться дома в первые годы жизни ребенка, а затем по желанию возвращаться на работу, когда ребенок достигнет более позднего школьного возраста. Но когда расходы на уход за детьми были намного ниже, это решение едва ли было экономическим императивом; многие женщины (среднего класса) просто так поступали.
Многие миллениалы, выросшие в таких семьях, в том числе и я, наблюдали за тем, как их родители жили по такому сценарию. В 2015 году в рамках одной большой статьи я выслушала сотни женщин-миллениалов, говоривших о том, что они узнали о рождении детей, совместном воспитании и работе, наблюдая за своими мамами-бумерами. Они рассказывали о тяжелой работе и многозадачности, и при этом говорили о сочувствии своим матерям: «Я знаю, что она отказалась от многих вещей, которые хотела сделать в жизни (колледж) или шла на компромисс (карьера) из-за детей», – рассказала одна женщина, выросшая в Вайоминге. «Я всегда клялась, что так не поступлю».
Кто-то видел, как наши мамы разводились, не наладив хоть какую-то карьеру. Некоторые просто слышали, как наши мамы говорили, с плохо скрываемым или полностью неприкрытым сожалением, об упущенных после ухода с работы возможностях. Кто-то видел, как трудно сводить концы с концами на одну зарплату, особенно когда она по какой-то причине испаряется. А некоторые решили подождать или не заводить детей. Но большинство знакомых мне женщин просто решили, что будут поступать по-другому, чтобы не сожалеть, как их матери. Они продолжат строить карьеру и заведут детей, даже если это будет означать, что большая часть их зарплаты, по крайней мере в первые годы, будет уходить на уход за детьми. По крайней мере, у них будет выбор.
Хоть родители и проводили больше времени на работе, представление об «осуществимом», «приемлемом» или даже «доступном» воспитании не менялось. Для решения этой проблемы не было принято массовое, широкомасштабное законодательство; подавляющее большинство работодателей не изменили свою политику, чтобы подстроиться под родителей. Вместо этого от «хорошего» родителя стали просить еще больше: чтобы ребенок был успешным, счастливым, продуктивным или амбициозным. Чем больше родители работали вне дома, тем больше трудились и дома.
Давайте я повторю, потому что это просто потрясающе. Вместо того чтобы быть проще к себе как к родителям, учитывая все изменения в ожиданиях на работе, все более уязвимое классовое положение и огромные долги, которые мы набрали, чтобы сохранить этот статус, мы продолжаем завышать ожидания. Ничего освободительного в появившихся возможностях для воспитания детей нет, они тошнотворно удушающие.
В какой-то мере так было у родителей-бумеров, но в большей степени это характерно для родителей-миллениалов. Сейчас как никогда много информации о «хорошем» воспитании, отчего, соответственно, проще ошибиться. Больше домыслов о том, как можно навредить своим детям, отчего, следовательно, страшнее, что это случится. Дети обходятся дороже, и у семей практически не остается денег на их содержание после удовлетворения самого необходимого. Методы воспитания детей более публичны, за ними пристально следят. Работодатели предлагают мнимую гибкость, но только при этом требуют увеличения рабочих показателей.
И противоречий – вариантов! – предостаточно. Нужно участвовать в жизни детей, но не слишком; нужно любой ценой отправить детей в колледж, даже если к своему образованию вы относитесь скептически; нужно развивать самостоятельность ребенка, но никогда не оставлять его без присмотра; нужно одобрять эмансипацию женщин, тогда как дома женский труд обесценивается; нужно чествовать пользу разнообразия, одновременно зацикливаясь на том, учится ли ваш ребенок в «правильной» школе; нужно научить их здоровым отношениям с технологиями, при этом находясь в зависимости от собственных телефонов. И это в том случае, если у вас вообще есть время беспокоиться о чем-то из перечисленного: как отмечает Элизабет Керрид-Халкетт, «воплощать нюансы и выборы материнства в жизнь (а не просто быть матерью и заботиться о своих детях) – скорее роскошь, чем обыденность»[177]