Женщины говорили мне, что, читая комикс Эммы, который часто вирусился в сети, они плакали: они никогда не видели, чтобы их работу показывали, не говоря уже о признании. Эта работа почти незаметна, но еще сложнее просто передать ее – даже самым благонамеренным партнерам. «Я называю этот случай «мог бы спросить»», – говорит Дебби, мама из высшего класса во Флориде. «Я люблю своего мужа и считаю его правда одним из лучших людей, но он помогает только тогда, когда его просят. Он моет посуду после ужина, только если я прямо попрошу его об этом, и то он никогда полностью не убирается на кухне. Даже если я прямо прошу его сделать что-то, я не знаю, нарочно или случайно он халтурит, но делает он все неправильно».
Как объяснил Локман Майкл Киммел, автор книги «Мужчины в Америке» (Manhood in America), мужчины всячески стараются «избегать» равного труда. «Мужчины часто говорят мне: «Моя жена все время на меня наезжает из-за того, что я не пылесошу: смотрю я бейсбол, а она приходит и говорит: «Ты бы хоть пропылесосил». Ну я пылесошу, а потом она говорит, что я пропылесосил не очень тщательно. Так что я просто решил, что больше не буду пылесосить». Я говорю им: «Что ж, это интересный ответ! Допустим, я как ваш начальник поручил бы вам отчет и, оставшись недоволен тем, что вы сдали, сказал бы вам об этом. Вы бы ответили: «Ну, тогда я больше никогда не буду его делать!»?».
Когда я пересказываю эту историю лично или в интернете, некоторые отвечают, что проблема заключается в том, что один из партнеров (мать) рассматривается как начальник, а другой (отец) – как работник. Согласна, это не идеальный сценарий. Но так и бывает, когда один из партнеров не хочет или явно отказывается выполнять равную работу в доме.
«Мужчины так сильно упрямятся, говоря, что это того не стоит», – объясняет социолог Лиза Уэйд[191]. Поэтому многие женщины примиряются с неравенством. «Материнство несправедливо», – сказала мне подруга. «Ты с ума сойдешь, если будешь пытаться чего-то добиться от него. Я просто стараюсь сосредоточиться на том, что делает меня цельной личностью, и по мере сил сглаживаю дисбаланс». Вы благодарны за то, что «он один из лучших», хотя эта позиция, как пишет Локман, «таит что-то вроде женского подчинения, которое вообще было бы неприемлемым во многих семьях XXI века… «Он с радостью помогает, если я прошу» – это еще одна задача, а не равные отношения».
Многие женщины считают, раз у них все лучше, чем у других, то у них нет «права» жаловаться. Локман заимствует из социологии «теорию относительной депривации», чтобы объяснить эту неразговорчивость: «Только когда женщина чувствует себя более обделенной, чем члены референтной группы, она чувствует себя вправе категорично высказываться». Ваш партнер не самый плохой; он делает больше, чем его отец или муж вашей подруги, вот они действительно хуже всех. Как сказала мне Сара, мама среднего класса из Вашингтона, округ Колумбия, «70 % обязанностей на мне, 30 – на нем, и мне еще повезло (и это полный бред)». Джилл, проживающая в пригороде на Среднем Западе, с трудом добилась разделения 55 на 45. «Мы много спорили и обсуждали, чтобы прийти к этому, но все равно полностью не уравнялись, – сказала она. – Но я понимаю, что у меня партнерский вклад получше, чем у большинства знакомых, поэтому я не смею испытывать судьбу».
Из-за того, что структурные проблемы сильнее влияют на тех, кто не такой обеспеченный, защищенный или гибкий, некоторые женщины также чувствуют себя неблагодарными, если озвучивают, как им все равно хреново из-за системы. «Вот тогда я правда ненавижу себя», – объяснила Сара, представительница высшего среднего класса из пригорода Среднего Запада. «У нас очень много привилегий. У нас достаточно надежная работа, мы зарабатываем более $200 000 в год, и у нас минимальный долг. Мне кажется, что я не имею права жаловаться на выгорание, потому что у многих людей все еще хуже, чем у меня. Я не экономлю и не беспокоюсь о счетах. Мне так стыдно за то, что я жалуюсь, что я почти никогда не возмущаюсь».
Если неравенство не так остро, это не означает, что его не чувствуют. «Я могу часами говорить о выгорании и о том, как я чувствую каждый гребаный день, что у меня ничего не получается», – рассказала Рене из среднего класса, живущая в Нью-Джерси. «Я злюсь на всех, кому семья помогает и дает поддержку. И я просто ненавижу своего мужа, ведь так много повседневных и больших забот лежат на мне. Мы оба работаем целый рабочий день, но все на мне. Как же сильно я злюсь». Видимо, гнев особенно сильно вспыхивает, когда партнер отдыхает: «Особенно в наших отношениях заметна разница в том, сколько времени я на ногах по выходным, и сколько он сидит, – объяснила Сара из пригорода Филадельфии, – и дрыхнет».
Локман ссылается на множество исследований о мужских «досуговых привилегиях»: например, работающие матери детей дошкольного возраста в 2,5 раза чаще встают с ребенком посреди ночи. Отцы младенцев в выходные уделяют досугу в два раза больше времени, чем матери[192]. Мне вспоминается друг, который, будучи отцом новорожденного, по крайней мере один день в каждый осенний выходной ходил на разогревочную тусовку и футбольный матч и возмущался, что его жена запрещает ему ходить и в субботу, и в воскресенье. Дело не в том, заслуживают ли отцы свободного времени; дело в том, что многие считают его «правом», даже когда свободное время матери сокращается до нуля.
Иногда ярость долго копится: когда вы осознаете, что решение, которое должно было пойти на пользу семье, в основном идет на пользу только партнеру. Дженнифер из пригорода на Юге определяет себя как квир-цисгендерную женщину. Первые четыре года жизни ребенка она была замужем за гетеросексуальным цисгендерным мужчиной. До того, как у них появились дети, она думала, что он будет хорошим отцом: как и многие другие мужья, он выражал стремление поровну делить труд по уходу за детьми. Когда у них родился первый ребенок, муж учился в медицинском университете, и Дженнифер, по образованию юрист, нашла гибкую работу с относительно низкими почасовыми условиями, что позволило ей взять на себя большую часть домашних обязанностей. Позже, когда им не удалось найти сад с подходящим ее работе графиком, ей пришлось уволиться. «Мне казалось, я сделала правильный выбор в пользу семьи, – объяснила она, – хотя, по сути, я отказалась от карьеры юриста».
Но чем чаще она отказывалась от работы, тем больше ей приходилось работать по дому, особенно после рождения второго ребенка: «Ожидания ко мне лишь росли, а партнер все чаще отказывался помогать, настаивая, что слишком устал для этого». Он всегда отказывался вставать, если кто-то из детей просыпался посреди ночи, убеждая, что ему необходимо хорошо выспаться перед работой.
Во многом мужчины в семьях по всей стране руководствуются благими намерениями и даже отвергают ярлыки «традиций». Один родитель вынужден остаться дома; другой до ночи сидит на своей напряженной работе, надеясь, что однажды это принесет плоды: «Ты скорее уступишь своему супругу и сама разберешься, – объясняет Дженнифер, – с мыслью, что однажды расслабишься, успокоишься, встанешь на ноги, с надеждой, что он не разведется с тобой до того, как это произойдет».
Муж Дженнифер, как и многие партнеры тех, кто трудится дома, считал все домашние заботы ее «работой». Но, как отмечает Дженнифер, эту работу не оплачивали, ей приходилось быть на связи двадцать четыре на семь, у нее не было перерывов. И если она просила его о помощи или не успевала что-то сделать, в воздухе так и повисало молчаливое сомнение: а достаточно ли она старалась? Она спала, пока он был на работе? Смотрела слишком много телевизор? Она чувствовала, что ей не доверяют, ее не ценят и, что самое главное, она вымоталась.
«Я видела, как усугубляется ситуация в моем браке, хотя я несколько лет кормила семью, и это у меня были лучшие карьерные перспективы, – говорит Дженнифер. – Но то же самое я видела и у своих друзей, которые так и не развелись, потому что не знают, как жить иначе». В конце концов, неважно, как сильно вы злитесь или устали, когда у вас нет других выходов. И другим трудно понять, почему вы так злитесь и устаете, когда они не видят ценность вашей работы дома или вне его.
Из-за нестабильной экономики родители уязвимы. Борьба с этой уязвимостью, как правило, зависит от их нынешнего класса и, если брать шире, от степени незащищенности, которую они испытывают. Например, есть разница между переживаниями о том, хватит ли ребенку еды на неделю, и о том, что ребенок не может поехать с друзьями в дорогой летний лагерь для подготовки к поступлению в колледж.
На практике обе стратегии основаны на выгорании и порождают его. Но быть бедным – это особый вид утомления. Утомительно быть стигматизированным обществом, ориентироваться в социальных программах для помощи, за которые в основном стыдно. Один социальный работник однажды сказал мне, что, по его мнению, американский аппарат помощи намеренно и безмерно нудный, чтобы отпугнуть самых нуждающихся. Принятие решений и многозадачность, которыми и так трудно жонглировать, когда ты хорошо питаешься и имеешь безопасное и постоянное место жительства, чрезвычайно усложняются, когда ты не владеешь этими элементами.
Исследователи обнаружили, что бедность возлагает на бедных «когнитивную нагрузку»: они тратят столько умственной энергии на поиск способов удовлетворения базовых потребностей, что почти ничего не остается, скажем, на поиски посещение вечерней школы, не говоря уже о том, чтобы найти силы на выполнение заданий[193]. Своевременно оплачивать счета трудно даже выгоревшим представителям среднего класса; подумайте, насколько это сложнее, если у вас нет компьютера или лишних денег на талон.
В книге «Скудость: почему ценно владеть ничем» (Scarcity: Why Having So Little Means So Much) экономист Сендхил Муллайнатан и психолог Эльдар Шафир разбирают, как «скудость захватывает разум». Как объяснил Шафир в интервью CityLab, «когда вы ограничены в ресурсах, будучи бедным, вы просто