[28]. Анализ данных Исследования доходов и участия в программах, проведенный Pew Charitable Trusts в 2012 году, показал, что доступ к плану «с фиксированными взносами», например, 401k или Roth 401k IRA, имели 53 % работников частного сектора. И хотя многие отмечают возможность менять компанию вместо того, чтобы оставаться у работодателя только для того, чтобы максимизировать пенсионные выплаты, такая гибкость усиливает «утечку» сбережений: работники забывают перевести накопления или снимают деньги для покрытия «непредвиденных» расходов, от оплаты обучения в колледже до неотложных медицинских расходов[29]. Доступ к плану отличается от участия в нем: только 38 % работников частного сектора фактически зарегистрировались в предлагаемых планах с фиксированными взносами. В конце концов, трудно заставить себя откладывать деньги на будущее, когда твое настоящее кажется таким незащищенным.
Когда другие мои бабушка и дедушка вышли на пенсию в конце 80-х годов, они смогли жить – не роскошно, но тем не менее – на свои пособия по социальному обеспечению. Сегодня социальное обеспечение едва покрывает основные расходы, приходится выживать. И все же идея личной ответственности сохраняется: если хорошо спланировать и начать откладывать деньги уже в начале карьеры, теоретически все будет хорошо. Но все равно нет гарантий, что в старости не придется выживать от чека до чека даже после долгих лет упорного труда. До Великой депрессии американский путь был таков: подавляющее большинство населения страны жило в безнадежной незащищенности. Вот через что прошло Величайшее поколение; именно эти истории с благоговением, сравнимым с любой военной историей, передавались детям-бумерам. Именно поэтому трудно поверить, что любое из поколений добровольно вернется на тот путь снова.
Хоть в это, как и во многие другие противоречивые идеологические повороты, трудно поверить, их легко объяснить. В конце концов, американцы обожают идею селф-мейд стартапера, успех которого зависит от настойчивости и упорства. Но миф о добившемся всего американце, как и все мифы, основан на некоем устойчивом умышленном невежестве, часто увековеченном теми, кто уже извлек из него выгоду.
Например, принцип «самому встать на ноги» живуч потому, что люди не обращали внимания, кто действительно поднимается сам, а кому все-таки помогают. Из-за федеральных программ и регламентов, начиная Законом о фермерах и участке и заканчивая Законом о правах военнослужащих – программ, которые часто игнорировали цветных и женщин, – принцип самопродвижения на самом деле игнорирует все пути, которыми упорный труд индивидуума мог бы укорениться и расцвести.
Но все почувствуют себя намного легче и смелее, если история восхождения среднего класса будет связана с индивидуальными упорными стараниями. Ведь никто не хочет потерять ни толики благ, завоеванных тяжелым трудом. Это объясняет популярность «священной войны за сознательность» как среди бумеров, так и среди их родителей: представители среднего класса были настолько напуганы экономической нестабильностью, что каждый стал сам за себя. Они помогли избрать таких лидеров, как президент Рональд Рейган, который обещал «защитить» средний класс, снизив налоги, хотя на практике политика Рейгана привела к отмене многих программ, которые изначально позволяли среднему классу достичь своего статуса. На уровне штатов они избирали законодателей, которые принимали законы о «праве на труд», чтобы лишить полномочий профсоюзы, которые все чаще стали считаться жадными, коррумпированными разрушителями конкурентоспособности Америки на мировом рынке.
Девиз «каждый сам за себя» также оправдывал ликвидацию социальных служб: они демонизировали «королев пособий» и поддерживали новую мудрость о том, что программы, предназначенные для борьбы с бедностью, на самом деле лишь укрепляют ее. Это означало всестороннее сокращение департаментов, например, жилищного строительства и развития, которые существенно влияли на цветные сообщества. Как объяснил в 1993 году Морис А. Сент-Пьер в Journal of Black Studies, «политика администрации Рейгана, основанная на философии трудолюбия, независимости, бережливости, минимального вмешательства государства в жизнь граждан и возвращения Америке былого величия, более негативно затронула бедных, многие из которых чернокожие, чем экономически более обеспеченных людей»[30].
Лучший путь к коллективному благу, согласно рейганизму, заключался в пристальном внимании к культивированию себя и своего, отстранении от последствий, которые отразятся на детях и внуках в дальнейшем. Это представление развилось в единственный, вроде бы шутливый аргумент о том, что (белые, принадлежащие к среднему классу) бумеры по сути своей социопаты: они лишены эмпатии, эгоистичны и крайне неуважительны к другим. В своей книге «Поколение социопатов: как бэби-бумеры предали Америку» (A Generation of Sociopaths: How Baby Boomers Betrayed America), опубликованной в 2017 году, Брюс Гибни утверждает, что бумеры также асоциальны: не в смысле «не любят вечеринки», а в смысле «не обращают внимания на других».
Гибни не строит научных гипотез, но сейчас его всеобъемлющий тезис кажется все более правдоподобным. Еще в 1989 году Барбара Эренрайх сформулировала похожую идею. Прослеживая развитие студенческого протестного движения, отрицательную реакцию на него и беспокойство по поводу вновь расширившейся и оказавшейся под угрозой стабильности среднего класса, она утверждает, что бумеры отказались от либерализма 60-х годов и перешли к «более злобному, более эгоистичному мировоззрению, враждебному к чаяниям тех, кому повезло меньше»[31]. Они разорвали «общественный договор», который, по словам экономистов Матиаса Допке и Фабрицио Зилиботти, определил послевоенный период, «и решили заботиться о себе: они вкладывали больше средств в свое образование и личный успех, умаляя значение социальной защиты»[32].
Однако критики и ученые того времени осторожно замечают, что так себя вел в основном богатый и «профессиональный» средний класс, состоящий из менеджеров, выпускников колледжей, профессоров, докторов, писателей и консультантов, чей классовый статус был «подтвержден» объединением организации и знания. В основном, но не исключительно, они были белыми; скорее всего, жили в пригородах, но были рассеяны по всем Соединенным Штатам, селились в городах с колледжами и фабриками. Им выплачивали ежемесячную ставку, а не оплачивали почасовую работу, они не состояли в профсоюзе.
Хотя эти профессиональные представители среднего класса бумеров отнюдь не были большинством – они составляли всего 20 % населения, – их близость к рычагам власти и культурная влиятельность придавали им, а также идеологии, которую они принимали и распространяли, огромную силу. Они были «элитой», и, как утверждает Эренрайх, «как элита, осознающая свой статус, они его всячески защищали, даже если это означало едва ли риторический отказ от таких официальных ценностей, как демократия и справедливость»[33].
Такая враждебность по отношению к другим основывалась, по крайней мере, частично, на страхе падения с высоты своего класса и последующего за этим социального унижения[34]. Чтобы избежать такой участи, некоторые из молодых бумеров – выпускники конца 70-х и начала 80-х годов – стали переосмыслять цель образования и потребления. Как и миллениалы, выпустившиеся во время и после Мирового кризиса, они, закончив школу или колледж, не знали, куда податься. Они были первыми бумерами, вышедшими на работу после «экономического чуда», и все же понимали, что их путь к обеспеченности среднего класса отличается от пути родителей.
Эренрайх называет это новое мышление «стратегией яппи». Как и хипстеры конца 2000-х годов, яппи (или молодые городские профессионалы) были категорией граждан, которой мало кто хотел быть, их также безжалостно высмеивали в публикациях вроде «Настольной книги яппи» (The Yuppie Hand-book). Но их популярность в трендовых СМИ как культурных козлов отпущения задала новое направление развития общества, одновременно обескураживающее и желанное.
Самыми стереотипными яппи были бакалавры из Нью-Йорка, работающие в финансовой, консалтинговой или юридической сфере. Своим расточительством они отвергали бережливость родителей, щедро отстегивая на гаджеты (Cuisinart) и изысканные продукты (вяленые помидоры, суши), а также на статусные отпуска (Багамы) и покупки (Rolex). Они любили вино, комнатные растения и новомодный «джоггинг». Они скупали недвижимость в джентрифицирующихся районах, задирая цены так, что никто, кроме других яппи, себе не мог этого позволить. (Если вам это напоминает слегка устаревшую версию нашей сегодняшней потребительской культуры, то так оно и есть).
И конечно, они не стеснялись того, что любят деньги. Как говорилось в культовой ключевой статье Newsweek, яппи «ровным строем продефелировали через 60-е годы, затем разбежались на миллион одиноких джоггеров, оседлав гребни своих собственных альфа-волн, и вот они снова здесь, не отрывают глаз от витиеватых серых колонок Wall Street Journal, они мчатся в аэропорт, подгоняя 1980-е годы, сидя на заднем сиденье лимузина». Они не обязательно были Гордоном Гекко из «Уолл-стрит» 1987 года, но Гекко был воплощением их худших черт. В отличие от ранних бумеров «они не тратили время на «поиски себя» и не присоединялись к радикальным движениям, – пишет Эренрайх. – Они сразу окунулись в экономическую жизнь, одинаково рьяно зарабатывая и тратя». То, что «яппи» звучит почти как «хиппи» – название одной из радикальных протестных групп 1960-х годов, было частью задумки. Хиппи стали корпоратом.