По словам Эренрайх, первым принципом яппи был «поспешный прагматизм»: нужно выбрать специальность, которая позволит быстро заработать много денег. За десять лет с начала 1970-х годов число изучающих английский язык сократилось почти на 50 %, как и число изучающих социальные науки. В тот же период число студентов, специализирующихся на бизнесе, удвоилось[35].
Этот «прагматизм» должен быть знаком миллениалам. Яппи хотели того, к чему их приучили, то есть того же, к чему приучили миллениалов из среднего класса: родительского образа жизни среднего класса, если не принадлежности к еще более высокой социально-экономической группе. Но в связи с изменениями в экономике диплом колледжа уже не мог гарантировать такой образ жизни. Они должны были выбрать правильную специальность и найти правильную работу, чтобы укрепить этот элитный статус, перестать барахтаться, чтобы удержаться на плаву.
Однако «правильная работа» часто усугубляла условия, из-за которых яппи изначально впадали в бешенство. Как отмечает историк Дилан Готлиб, яппи были «бенефициарами неравного социального порядка, который они помогли создать»[36]. Чтобы они могли удержаться на плаву, другие должны опуститься на дно: таковы экономические убытки от суетливых действий яппи – биржевых маклеров, консультантов и корпоративных юристов.
Именно поэтому яппи стали такой горячей темой в разговорах о 80-х и бумерах в целом: «дискуссии о яппи помогали осмыслять упадок производства и подъем финансовой, деловой и обслуживающией индустрий, – объясняет Готлиб. – Яппи символизировали растущее неравенство между образованным высшим средним классом и брошенными на произвол судьбы».
Не все бумеры были яппи – вовсе нет – но размышления о действиях яппи дают нам возможность увидеть более масштабные тревоги бумеров среднего класса. Они сформировались в 70-е годы, накалились в 80-е и выкристаллизовались в 90-х. Иногда вину за конец процветания возлагают на «вездесущее правительство», иногда на смутное понимание глобальной конкуренции. Эта проблема обострялась во время небольших экономических кризисов, но «восстановления» приносили лишь временное облегчение. Некоторым бумерам удалось сохранить классовый статус своих родителей, в то время как другие стали так называемым «исчезающим средним классом», то есть рабочим средним классом, у которых окончательно отобрали рабочие места и классовую безопасность. Но поколение все так же мучал животрепещущий вопрос: куда делась наша безопасность и почему мы не можем ее вернуть?
Фоновая нервозность по поводу своего классового статуса и тщетные попытки найти работу, которая позволит сохранить это положение, – так выглядело выгорание у бумеров. У них не было мобильных телефонов или огромных долгов за обучение, которые усугубляли состояние, но они жили с постоянным предчувствием беды, борясь с психологическими нагрузками, вызванными повседневной нестабильностью.
Призма экономической истории помогает объяснить многое в поведении бумеров: и их привычки голосовать, и их зацикленность на себе. Но если вы так и не поняли, причем тут выгорание миллениалов, подумайте вот о чем: окруженные ощутимыми угрозами и растущей неопределенностью, бумеры среднего класса сконцентрировались на том, что они могли контролировать – на своих детях.
2Стать взрослым в детстве
«У меня уже в семь лет было дел невпроворот». Вот что рассказала мне Кейтлин, девушка смешанной расы, выросшая в пригороде Вашингтона в 1980-х годах. Сначала она ходила на всяческие кружки: плавание, бейсбол для детей, рисование – каждый день после школы был чем-то занят. В средней школе она смогла сама выбрать факультативы и увлеклась танцами и театром. Родители работали на полную занятость, а отец часто бывал в разъездах, поэтому гувернантка возила ее на занятия, забирала после и проверяла домашнюю работу после школы. Ее мама очень переживала за оценки – ей нужны были только пятерки и четверки – и следила, чтобы она всегда общалась с «правильными» ребятами.
«Повзрослев, я поняла, что переживаю, если ничего не делаю, – говорит Кейтлин. – Мне стыдно, если просто отдыхаю. Даже в колледже я поняла, что, если буду сдавать восемнадцать-девятнадцать предметов в семестр, работать в кампусе, вступать в клубы, волонтерить, участвовать в спектаклях и мюзиклах, я все равно буду чувствовать, что делаю недостаточно».
Стефани, белокожая девушка, родилась в 1982 году и выросла в Северном Айдахо, в нескольких милях от канадской границы. Ее отец был лесорубом и работал с трех часов утра до ночи; мать сидела дома со Стефани и ее четырьмя братьями и сестрами. Все ее бабушки и дедушки, пара тетей и дядь жили неподалеку, и она хорошо со всеми общалась. Уже в раннем детстве им с братьями и сестрами разрешали кататься на велосипедах по округе; летом они ходили в начальную школу неподалеку и часами играли без присмотра. Вместе с двоюродными братьями и сестрами они допоздна играли на улице в пни жестянку, захват флага, казаков-разбойников, опять же, без присмотра.
В средней школе семья Стефани переехала за город на участок площадью 200 соток. «Мы часто строили крепости, жгли костры и, по сути, были предоставлены сами себе», – рассказала она. Ее мама учила ее читать, но особо не вмешивалась в домашние задания. У них не было никакого «расписания», они только ходили в церковь по воскресеньям и раз в месяц собирались всей семьей в доме ее бабушки и дедушки, чтобы отпраздновать чей-нибудь день рождения.
Кейтлин и Стефани росли за тысячи километров друг от друга в разных социально-экономических условиях и в разное время. Их примеры – две парадигмы воспитания детей и представления о том, как должна выглядеть «подготовка» ко взрослой жизни, одна из которых на протяжении детства миллениалов все сильнее вытесняла другую. Люди знали о происходящем сдвиге, но его практически никто подробно и пристально не изучал. По крайней мере, до Аннет Ларо.
С 1990 года Ларо, социолог из Пенсильванского университета, пять лет следила за 88 детьми, начиная с третьего класса. Так же как Кейтлин и Стефани, они были из разных экономических и расовых слоев; они ходили в разные школы и совершенно по-разному представляли внеурочные занятия.
В ходе исследования Ларо и ее ассистенты максимально незаметно внедрялись в быт детей и их семей и проводили с ними много времени, как дома, так и во дворе. Целью было понять в мельчайших подробностях, как менялось воспитание детей и связанные с ним представления о детстве в разных социально-экономических группах. Они познакомились с «малышом Билли» Янелли, белым мальчиком, который жил в небольшом аккуратном доме; его родители бросили среднюю школу. Его мать работала уборщицей в богатых семьях в пригороде, отец был маляром. В школе он учился на четверки, но вел себя несносно; учительница называла его «балбесом». За исключением одного спортивного кружка, после школы малыш Билли часто играл с соседскими детьми или с родственниками, большинство из которых жили неподалеку.
Стейси Маршалл, чернокожая девочка, жила в пригородном районе для среднего класса с сестрой и родителями, которые переехали с Юга, чтобы в будущем дети могли учиться в колледже в этом районе. Ее отец был государственным служащим, мать работала в сфере, которую сейчас называют «технологической». Стейси училась играть на фортепиано, была искусной гимнасткой, а летом ездила в лагеря. Когда ее не хотели брать в программу для одаренных и талантливых в школе, мать организовала ей повторные пробы. Несмотря на то, что Маршаллы хорошо зарабатывали – достаточно, чтобы покупать девочкам самые модные игрушки и одежду, – они всегда беспокоились о деньгах и боялись сокращений в промышленности.
Или Гаррет Талингер, один из трех братьев, выросший в почти полностью «белом» и престижном районе пригорода. Его родители окончили университеты Лиги плюща, много работали и едва успевали ездить в командировки по работе консультантами. У них был бассейн, постоянная уборщица и членство в элитном частном загородном клубе. Но родители редко говорили о деньгах, даже когда мать Гарретта ушла с работы, чтобы проводить больше времени с семьей, а расходы пришлось урезать.
Талингеры жили по «расписанию», которое было переполнено отборочными, тренировками и играми, на многие из которых нужно было выезжать. Гарретт участвовал в специальных лигах и турнирах по трем видам спорта, учился играть на фортепиано и саксофоне. Он был способным учеником и хорошо вел себя на уроках, но при этом часто переутомлялся, «соперничал и враждовал» со своими братьями и обижался, что родители не зарабатывают достаточно, чтобы отправить его обратно в дорогую частную школу, в которой он учился раньше. Во многом жизнь Гарретта похожа на дурацкий стереотип о миллениалах: вечно занятой, богатенький и, что довольно легко представить через пару лет, выгоревший.
Ларо обнаружила разделение между родителями, которые практиковали то, что она назвала «планируемым воспитанием», и родителями, как правило, принадлежавшими к низшему классу, которые отказывались или не могли постоянно заниматься с детьми и составлять будущее резюме. Не то чтобы родители из низшего класса были плохими, просто навыки, которые они взращивали в своих детях, включая независимость и воображение, не ценятся на буржуазном рабочем месте. Чтобы на такой работе заметили, нужны планы, обстоятельное резюме, умение легко и уверенно общаться с авторитетными людьми, врожденное понимание того, как работает должностная лестница. Нужны связи, готовность к многозадачности и стремление работать сверхурочно.
Некоторых миллениалов воспитывали таким образом, а они то сопротивлялись, то примирялись с благими намерениями своих родителей. Другие всю жизнь боролись за то, чтобы перенять и примерить на себя те модели поведения, которым их никогда не учили. Очень многое зависит от того, когда, где и как вас воспитывали: были ли ваши родители женаты или разведены, жили ли вы в городе или посреди открытых просторов, какие «занятия» были вам доступны, не говоря уже о том, были ли они вам по карману. Но общая для всего поколения черта не меняется: «преуспеть», будучи ребенком-миллениалом, по крайней мере в соответствии с общественн