— Это хорошо, что ты такая сознательная, только радоваться зачем? Не в театр идешь, а на мясо.
Жизнь, я вам скажу, пролетает — не успеваешь оглядываться. Только что Андерсен поздравил меня с рождением — и вот я уже даю молоко. Много молока, в среднем по три тысячи на корову. И другие дают столько же — и те, что в городе, и те, что в районе, и даже те, что в селе, хотя у них там плохие условия и кормов не хватает. И это при том, что у них там и доярки, и зоотехники, а у нас только Андерсен — и больше никого.
И даже не Андерсен — просто его так Иван Иванович называет.
— Ты, — говорит, — слыхал про Андерсена?
Андерсен — наш — вытягивается столбиком, опускает глаза в стол и начинает там что-то отколупывать. Всякий раз отколупывает и никак не отколупает.
— Это великий сказочник, что ли?
Иван Иванович кивает:
— Великий. Только не по сравнению с тобой. По сравнению с тобой он маленький сказочник.
После такого разговора Андерсен долго не смотрит в нашу сторону, говорит, что мы ему надоели, что он не дождется, когда уйдет от нас на пенсию. Мы, оказывается, должны быть там, в селе, а не здесь, в городе. Каждая из нас приписана к какому-то колхозу. Одни еще там, в колхозе, приписаны, другие в районе приписаны, а мы уже здесь, в областном центре. Нас Андерсен собственной рукой приписал.
Сам приписал — и сам недоволен.
— Что-то, — говорит, — больно много вас развелось, вот погодите, я вас всех в колхоз отправлю. Будете там в холодных коровниках стоять по колено в грязи, будете просить, чтоб вас покормили.
Это он так грозится. А на самом деле — куда нас пошлешь? Мы здесь, в городе, родились, какая от нас в колхозе польза?
Сын Андерсена, пианист, ездит в колхоз на уборку картофеля, а какая там от него польза?
Андерсен хоть нас и ругает, но не заругивает до конца. Он ругает потому, что его ругает Иван Иванович. А Иван Иванович ругает потому, что его тоже кто-то ругает. И даже того, кто ругает Ивана Ивановича, тоже кто-то ругает.
Все ругают друг друга.
И все — за нас. Как будто все они нами недовольны.
А на самом деле без нас им не обойтись. Мы и кормов не требуем, и коровников нам не надо. Живем мы все в одной комнате, на шестом этаже, — и те, которые в колхозе приписаны, и те, которые в районе приписаны, и те, которые в области приписаны, и даже те, которых сам Иван Иванович собственной рукой приписал.
ЗАЙЦЫ
Последний трамвай. Остановка — улица Трифоновская. В вагоне двое: один входит, другой уже сидит.
— Семен Семенович, это вы? Так поздно?
— Иван Степанович, это я. Здравствуйте, дорогой. Садитесь, там все равно нет билетов. Поедемте зайцем. Все контролеры спят.
— Вы думаете, это удобно? Кстати, у меня проездной.
— Спрячьте! Никому не показывайте! А я думаю: что это Ивана Степаныча давно не видать? А вы, оказывается, по ночам ездите. Да еще зайцем!
— Вот именно: зайцем. Хотя, между прочим, у меня проездной.
— Прекрасно придумано: проездной. У каждого зайца — проездной. Поди догони их с проездными.
Остановка Рижский вокзал. Никто не входит, никто не выходит.
— Время-то позднее: половина второго. А вы, Семен Семеныч, живете в другом конце города. Куда это вы среди ночи, если не секрет?
— Иван Степаныч, у зайца не спрашивают: куда. Зайцы бегают не куда, а откуда. Спугнут их, они и побежали. У них, как у «запорожца», двигатель с задней стороны.
— У вас что, на работе неприятности? Или дома? Семен Семеныч, может, вы ушли от семьи?
— Нет, оттуда еще не ушел. Но уже спугнули меня, Иван Степаныч, спугнули, дорогой.
— Вы рассуждаете, как настоящий заяц.
— А разве нет? Я и есть настоящий заяц. И как зайцу мне положено ездить в общественном транспорте без билета. И вам положено.
— Ну, у меня-то проездной…
— Спрячьте. Никому не показывайте. Вы заяц, вам положено без билета.
— В чем-то я с вами согласен, Семен Семеныч, но в чем-то не согласен. Хотя и приходится оглядываться и уши прижимать, но в чем-то я не заяц… Не настоящий заяц…
— А кто же? Случайно не контролер?
— Возможно, контролер.
Опыт показывает: из двух зайцев непременно один контролер.
— Напрасно вы меня спугнули, Иван Степаныч. Так хорошо ехали…
Семен Семеныч достал билет и предъявил Ивану Степанычу — на случай, если тот контролер.
Иван Степаныч предъявил проездной — на случай, если контролер Семен Семеныч.
Предъявили и поехали. И каждый спрятал билет.
Разве настоящий заяц осмелится ездить без билета?
ЛЕВ, СКАЖИ: «Р-Р-Р!»
— Лев, скажи: «Р-р-р!»
— Р-р-р!
— Ты слышал? А теперь ты скажи.
— Ы-ы-ы!
— У тебя не получается.
Лев тоже видит, что не получается, и повторяет наставительно:
— Р-р-р!
Работа у него хорошая. Скажешь «р-р-р» и можешь спать целый день, только на обед просыпаться. И помещение, во-первых, отдельное, а во-вторых, открытое, так что, во-первых, никто за хвост не дергает, а во-вторых, все хорошо видно.
Не сплошь, конечно, а так: немножко видно — немножко не видно — видно не видно — видно — не видно… В полосочку.
Хорошее место. Сколько тут народу околачивается в надежде, что место освободится. Жизнь такая пошла: многого не имеем, но главное — то, что имеешь, не потерять. А то будешь вот так ходить, на чужие места заглядываться. Потому и стараешься, чтоб не остаться без места.
— Р-р-р!
— Слышишь, как он говорит? А ты как говоришь?
В том-то и дело. Говорил бы ты так, ты бы здесь сидел и говорил, а пока что лев будет говорить, а ты будешь слушать. Подрасти сначала, выработай произношение. И палец вынь из носа. Ты видел, чтобы лев держал палец в носу? Держал бы он палец в носу, разве б его на такое место посадили?
И лев говорит:
— Р-Р-Р!
Просто так говорит, чтоб не потерять квалификации.
Потом лев засыпает, и ему снится кошмарный сон. Будто сидит он на этом уважаемом месте и кто-то говорит ему:
— Лев, скажи: «а-а-а!»
— Лев, скажи: «бе-е-е!»
А он молчит. Ни «а», ни «бе» он не может сказать, потому что умеет говорить только «р-р-р», одно только «р-р-р» из всего алфавита. И он в ужасе просыпается.
Ну и что ж. Свою работу он знает, и больше с него пусть не спрашивают. Когда его сюда брали, от него одно требовалось: чтобы он умел хорошо говорить «р-р-р!». Это в последнее время пошла мода чесать от первой до последней буквы весь алфавит, но спроси у них «р-р-р!», настоящее «р-р-р!», какое в прежние времена говаривали, и они тебе скажут:
— Ы-ы-ы!
Интеллектуалы.
Лев успокаивается. Ничего, без него все равно не обойдутся. Пусть попробуют, кто им будет говорить «р-р-р!»?
ИНСТРУКЦИЯ ДЛЯ ПЕРЕГИБАЮЩИХ ПАЛКУ
Перегибать палку — дело серьезное, тут главное — не наломать дров. Хотя и дрова — дело хорошее. Особенно в осенне-зимний период.
Но меру в любой период надо знать. А то наперегибаем, наломаем, глядишь — ни перегибать, ни ломать нечего.
И что тогда остается? Разве что те палки, которые мы — помните? ставили в колеса.
Много мы их наставили. Если все эти палки повытаскивать из колес да в землю повтыкать, можно восстановить весь лес, вырубленный за последние полстолетия.
А если все эти палки взяться перегибать, какие дела можно делать!
Только вот проблема: как тогда быть с колесами? Ведь надо же палки и в колеса ставить, а не только перегибать.
Все надо учесть, обо всем позаботиться. И о том, чтобы палок хватило на колеса, и о том, чтобы, перегибая их, не наломать дров, и о том, чтобы и дров наломать, — сколько потребуется в осенне-зимний период.
И еще что важно: в какую сторону палку перегибать. Если вчера мы перегибали концами внутрь, то сегодня — обратите внимание — мы перегибаем концами наружу!
ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫПУСКАНИЮ ДЖИННА ИЗ БУТЫЛКИ
Знающие люди говорят: из бутылки джинна нужно выпускать постепенно. До пояса выпустить, а дальше пусть пока посидит. Тем более, место привычное, насиженное.
Он посидит, а вы подумаете: выпускать его дальше или не выпускать. Если его выпустить совсем, тогда поздно будет думать.
Он, конечно, будет лезть из бутылки, что-то доказывать и качать права. Но какие права, скажите, какие права, когда Ты наполовину сидишь в бутылке?
Объясните ему это. Скажите, что его время еще не пришло. Мы все думали, что оно пришло, а оно не пришло, оказывается. Мы еще не готовы к этому, нам спокойней, когда он там. В конце концов, ему никто не давал гарантии…
Но он уже почувствует, что значит быть выпущенным, хотя бы частично, будет качать права… Хотя какие права? Там, в бутылке, у него были права? Откуда же они сейчас появились?
Смотрите: он уже сердится. Продолжайте его сердить. Говорите, что он еще не дорос до свободного существования, пусть сначала дорастет там, внутри…
Сердите его, сердите!
И когда он до того рассердится, что полезет в бутылку… Вы потихоньку пробочку в бутылочку… И поплотней, поплотней…
Ну вот, наконец-то! Хорошо, что мы не сразу, не целиком, а постепенно, исподволь, выпускали джинна из бутылки!
ИСПОВЕДЬ ДУРАКА
Неудобно себя хвалить, говорить о своих заслугах, но одно не вызывает сомнения: дурак есть первейший двигатель прогресса.
Мы тут как-то плотину строили. Чтоб не утопить технику, перенесли фронт работ на сухое место. А потом спохватились: где плотина, где река. Зато теперь все знают, что плотину нужно строить прямо на реке. На наших ошибках выучились.
Мы если строим дом, то сначала возводим стены, а уже потом роем под ними котлован. Неправильно, конечно, но зато потом на этой нашей ошибке такое здание возведут! Потому что будут точно знать, как не надо строить.
Уж если мы что делаем, то так, чтобы мир во веки веков не забыл, как это не надо делать. Чтобы все пути к тому, чтобы это делать так, были у него навсегда отрезаны.