Ди часто находит оправдания таким, как Борис. Да, он действительно был среди нас единственным местным и, возможно, поэтому воспринимал окружающую красоту как данность. Но, на мой взгляд, мы гуляли в живописнейшем месте Северного Норфолка, светило солнце, в полях скакали зайцы, и не поддаться такому очарованию мог только противный, упрямый единоличник.
– По-моему, он мерзавец, – сообщил я Ди на ухо.
– Ну и заявка, – тоже шепотом ответила она. – Не спеши с выводами.
– Ведет себя грубо, согласись. И, честно говоря, попахивает. Вряд ли я смогу с ним дружить.
– Не зарекайся. Вдруг ты его полюбишь?
Не могу сказать, будто Борис не понравился мне внешне. Выглядел он вполне симпатично – косматый такой – и об этом знал. Его привлекательность не будила во мне никаких комплексов. Да и вообще – я был немного его выше. Хотя, когда мы стояли рядом, Борис посматривал на меня свысока.
Дело не в этом, а в том, что я сочувствовал Стиву, которому «повезло» ехать на Борисе верхом. Стив – парень очень в себе уверенный, у него едкое и откровенно непристойное чувство юмора, и обычно он легко становится душой любой компании. Однако сейчас мы находились во владениях Бориса, и он не желал никому уступать первенства. С того места, где стояли мы с Лео, хорошо были заметны все зловредные выходки Бориса: он жевал листву, тянул волынку, насмешливо фыркал и никак не реагировал на натянутые поводья. Словом, Стив изрядно ото всех отстал.
Изначально мы планировали кататься вшестером: Стив, Сью, Карл, Наоми, Ди и я. Но потом с нами захотел поехать Лео, а на конюшне больше не оказалось лошадей, и я, чтобы не бросать его в одиночестве, тоже решил пропустить катание – несмотря на то что плату за него мне не вернули.
– Точно не поедешь? – сочувствовали мне все.
Я охотно принимал соболезнования и демонстрировал несуществующее горе. На самом деле я был на седьмом небе от счастья. Верхом я в своей жизни ездил совсем мало и очень-очень неумело. К тому же рядом с лошадьми я сильно нервничал. Лошади, между прочим, отлично это чувствовали и, уверен, специально меня доводили.
О любви Ди к лошадям я узнал еще на первом свидании, но всю степень этой любви прочувствовал лишь во время нашего второго совместного отпуска, в Девоне. Ди попросила остановить машину – захотела поприветствовать туземных пони, кочевавших по Дартмуру. Очень скоро рядом со мной на переднем сиденье возникли три лошадки. Глядя на меня глазами-бусинками, они принялись жевать руль. Надо сказать, руль в «Форде-Фокус» начала двадцать первого века был каким-то резиновым и не очень приятным на ощупь. Но это не означало, что слюни и укусы улучшили бы его конструкцию. Ди, однако, ничуть не переживала: застыла рядом с автомобилем в обнимку с еще двумя пони. На лице ее блуждала глуповатая младенческая улыбка.
– Погладь их, не бойся, – предложила Ди.
– У них такие зубы огромные…
– Никто тебя не укусит.
– Откуда ты знаешь? Смотри, вот этот сейчас начнет глодать ручной тормоз.
– Маленькие безобидные пони! Неужели ты их боишься?
В любых искренних взаимоотношениях рано или поздно наступает момент, когда необходимо раскрыть все тайны прошлого. Поэтому тем же вечером в коттедже, который мы сняли на неделю, я рассказал Ди правду. Мне было одиннадцать лет, и я играл в футбол на поле за родительским домом. Вдруг на меня кинулась огромная черная кобыла. Через дыру в заборе я успел юркнуть в соседний заброшенный сад за секунду до того, как страшилище врезалось в ограду у меня за спиной. Я старательно живописал весь ужас ситуации, оставившей в моей душе неизлечимую рану, – даже про пар из ноздрей черной кобылы упомянул, – но Ди это не тронуло.
– Очень странно, – протянула она. – Лошади на людей обычно не нападают. По крайней мере без причины.
– Еще как нападают! Я в кино видел. Помнишь, с Джоном Уэйном? Он там вместе с ковбоями табун перегонял. Ковбои сначала были плохие, а потом все подружились.
– Ты пинал мяч рядом с лошадью?
– Нет, совсем не рядом.
– Что значит «совсем»?
– Шагов двадцать пять, может. Не помню. Это было в начале восемьдесят седьмого года!
– Двадцать пять шагов – это очень близко. Ты ее, наверное, напугал.
– Да я на том поле всегда в футбол гонял. Разыгрывал четвертьфинальный матч кубка мира восемьдесят шестого года. Я был Линекером, но не промахивался, а забивал спасительный гол. Там часто лошади паслись, и никаких проблем у нас с ними не возникало. А тут вдруг новенькая. Это вообще не ее поле было!
– Ее. Поле всегда принадлежит лошади. Таковы правила. Запомни.
В последующие годы Ди не раз предпринимала попытки излечить меня от умеренной конефобии.
– Вот поездишь верхом, и твое отношение к лошадям изменится, – считала она.
Поверив Ди на слово, я однажды последовал за ней в беспросветную норфолкскую глушь, в школу верховой езды. Дело было в 2004 году. Сам не знаю, чего именно я ожидал от своего первого настоящего экскурса в лошадиный мир. Наверное, думал, что нас радостно встретит властная дамочка – с выпирающими зубами и в бриджах, – отведет к стойлам. На дверцах красивым почерком будут выведены клички (Лошарик, Боливар), а над дверцами я увижу аккуратный ряд длинных носов. Реальность оказалась совсем не такой. В здешнем саду сорняки не рвали с тех времен, когда жокей Лестер Пигготт в последний раз выиграл Дерби. Кроме сада, еще были ржавый фургон, пара больших сараев и домик, чьи некогда белые стены теперь облупились и пошли разводами.
Не зная, куда идти, мы побрели к дому. Миновали упавшую деревянную вывеску с надписью от руки: «… клубники – 80 п. за фунт». Кто такие клубники? Члены клуба? Они что, правда надеялись продать эту потрепанную доску – пусть даже за такие смешные деньги? Дверь в домик была нараспашку. Я постучал, переступил порог и проблеял: «здрасьте». К нам вышел толстяк: редкие волосы зачесаны поперек головы, маскируя лысину; лоб потный, рукава синтетической рубашки закатаны. Мы сообщили, что у нас заказано катание верхом, мужчина крякнул и исчез в темных глубинах дома. На смену ему явилась худая, неопределенного возраста женщина с запавшими глазами; у нее не хватало по меньшей мере пяти зубов. Она точно так же крякнула, протянула нам две пары черных сапог и едва заметным кивком направила в сторону сарая. Там нам вручили шлемы и показали двух коренастых лошадок породы коб – Боба и Бесс.
Пора бы свести знакомство с инструктором, решили мы с Ди. Выяснилось, что инструктора зовут Шэрон, но дальше этой информации дело не пошло. Предназначенный для меня коб Боб щеголял бурно заросшими бабками. Я попробовал разрядить обстановку шуткой насчет красивого коня в брюках-клеш, но она не сумела пробить броню безразличия Шэрон. «И эта женщина будет водить меня между жизнью и смертью целых два часа», – вздохнул я.
Уверен, задавать деревенским цыганам-конелюбам вопросы про безопасность – непростительная грубость. К тому же Ди по телефону объяснила Шэрон, что я новичок. Однако я не удержался.
– На всякий случай: вы же знаете, что я первый раз?
– Гыхм, – ответила Шэрон.
– И вы, наверное, к Бобу что-нибудь привяжете? И будете это что-нибудь держать крепко-крепко? Чтобы он меня не скинул.
– Гыхм.
– Значит, нужно поставить ногу сюда и подтянуться?
– Гыхм. Гыхм, – на редкость прочувствованно произнесла Шэрон.
Значительную часть своей взрослой жизни я посвятил защите Норфолка от злобных шуток про кровосмешение, скотоложство и деревенщину. Шутки распространяют стиляги из Восточного Лондона, которые если и покидают столицу, то только ради какого-нибудь модного греческого острова, а все свои познания о графстве черпают из сериала «Я – Алан Партридж». Но если бы эти стиляги увидели, куда я попал в тот чудный день, они бы только укрепились в своих предубеждениях. Мои потуги наладить разговор ненадолго отвлекли меня от того, что я сижу верхом на большом разгоряченном существе, которое движется – и может, если ему вожжа под хвост попадет, начать двигаться гораздо быстрее.
– А вид отсюда ничего, да? – спросил я.
Мы как раз брели по узкой тропе.
– Гыхм, – отозвалась Шэрон.
Я – точнее, мой конь – был привязан к ней веревкой, а потому чувствовал себя малышом, которого выгуливают на детских вожжах. Для малыша я, правда, слишком хорошо разговаривал. Хотя, по мнению Шэрон, моя болтовня все равно была болтовней несмышленыша, а потому разумных ответов не требовала. Пока я плелся черепашьим шагом, Ди в нескольких лошадиных корпусах впереди ехала самостоятельно верхом на Бесс и наслаждалась независимостью. Шэрон продолжала меня подбадривать – в основном при помощи слова «гыхм». Минут через двадцать она начала насвистывать себе под нос, и я узнал мелодию: «Wanted Dead or Alive», волосатый и зажигалко-махательный хит восемьдесят седьмого года группы «Bon Jovi». Так уж совпало, что я сам накануне слушал именно эту песню. Очень подходящий саундтрек для сегодняшнего мероприятия – там упоминаются и ковбои, и стальные кони. Я спросил у Шэрон, нравится ли ей «Bon Jovi».
– Мне? О, да, я их обожаю. Одиннадцать раз на концерты ходила.
Какой прогресс! Наконец-то мы оба заговорили членораздельно.
– И я обожаю. В караоке всегда пою «Livin’ on a Prayer».
Я несколько приукрасил. Мне действительно нравилось слушать «Bon Jovi» – песен пять из их репертуара точно, – и я с удовольствием подпевал им в машине, но в моем личном рейтинге рок-групп перед «Bon Jovi» стояло еще пять сотен имен. Однако сейчас мне важнее всего на свете было завоевать расположение Шэрон, поэтому я решил выжать из ситуации максимум.
– Идеальный мужчина, да…
– Кто? Джон Бон Джови? – уточнил я.
– Ага. Какие руки! Такой обязательно придержит женщине двери.
– И у него тоже есть конь! Хоть и металлический. Зато такому не грозит воспаление копыта или лошадиный грипп.
Шэрон захохотала – громко, безудержно. Звук был гортанный, немножко булькающий, живой и радостный. Еще четверть часа назад я и не подозревал, что она так умеет.