Наш дом наводнили седла, сапоги для верховой езды, шлемы и даже какое-то любительское изображение белоснежного скакуна, написанное в семидесятые годы. Я понимал: Ди будет приятно, если я разделю ее увлечение. Когда я медленно – еще медленнее, чем обычно, – вел машину по узким проселочным дорогам Норфолка или Саффолка, она завистливо поглядывала с пассажирского сиденья на всадников за окном.
Как-то Ди принесла домой два огромных тяжелых пакета.
– Держи, – протянула она мне один. – Отнеси, пожалуйста, в гостиную.
Я взял пакет и едва не оборвал себе руки.
– Господи, что там такое? Лошадиные черепа?
– Ага. Дейву нужны.
Другого бы супруга такой ответ жены, наверное, насторожил бы. Но я не удивился, ведь семью Ди я знал уже давно. Отец Ди дарил нам с ней ко дню рождения очень странные изделия, сотворенные неким загадочным существом по имени День Рожденный Змей. Никто не знал, где этот змей обитает и как выглядит. Одно было несомненно: с головой у него сильно не в порядке. На мой последний день рождения он прислал коробку для скрепок, сделанную в семидесятые годы. В ней лежал кусок прозрачного мыла, внутри которого размещалась дюжина крошечных пластмассовых солдатиков. Еще раньше тесть мне подарил: плотную бумажную упаковку от штанов «Маркс энд Спенсер», украшенную зловещим чертежом; раскуроченную пудреницу без пудры, зато с вклеенной миниатюрной лесной просекой; и запертую коробку для сигар – ее содержимое так и осталось тайной, но вряд ли внутри были сигары. Лучший друг моего тестя, художник Дейв, полностью разделял (а может, и вдохновлял) жуткое увлечение Змея. В свой недавний визит к нам Дейв вдруг воспылал нежной любовью к соломенной фигурке, купленной мною в садовом центре Сваффхема. Словом, меня ничуть не удивила новость, что Дейв надумал рисовать мертвые лошадиные головы.
– Они же завоняют, – наморщил я нос.
– Нет-нет. Все предусмотрено. Их прокипятили, простерилизовали. Сотрудница «Мертвого амбара» в этом поклялась.
– «Мертвого амбара»?
– Да, там держат мертвых лошадей. Чтобы забрать эти головы, мне пришлось перелезть через нескольких бездыханных осликов.
Ди – поразительная женщина, слабонервной ее точно не назовешь. Она обожает судебную документалистику, фильмы про суровые больничные будни и литературу о серийных убийцах. Тем не менее ее самообладание меня потрясло. Если бы меня запустили в огромный амбар, забитый мертвыми лошадьми, ослами и пони, я бы не выдержал и при первой же возможности разболтал об этом своему самому близкому человеку – причем в красках и с придыханием. Перед соблазном немедленно позвонить я бы, возможно, устоял, но вот эсэмэс наверняка бы отправил. «Вокруг меня полным-полно лошадиных фрагментов!» или «О боже! Я чуть не споткнулся о полуразложившегося осла!». Но для Ди это была лишь рутинная работа на пути становления закаленной лошадницы. Неужели такое происходит со всеми, кто слишком часто разглядывает больные конские пенисы?
– Если хочешь, отнеси пока черепа в кабину, – сказала жена.
Самолетной кабиной предыдущие хозяева дома называли стеклянную комнату наверху. Название прижилось и у нас. В кабине зимой было очень холодно, а летом – очень жарко, и коты туда не совались. Не стоило, конечно, оставлять там черепа надолго, но припрятать на время – в самый раз. Может, на этих конях уже и не было… конины, как утверждала Ди, но не мясом единым. Прошлой ночью, например, Пабло с Джанетом замечательно повеселились с куриной тушкой, которую я недальновидно оставил на разделочной тумбе. Они устроили ей загробную прогулку: сменяя друг друга в порядке очереди, провели экскурсию по гостиной, обеим ванным и моему кабинету.
В кошачьем расписании убийств на тот момент было затишье. Не меньше месяца прошло с тех пор, как я, выходя из спальни, наступил на голову землеройки, и почти год – с тех пор, как я бегал по кухне с мусорным ведром за перепуганной полузадушенной камышницей. Поэтому я очень удивился, когда унюхал возле лестницы нечто, подозрительно напоминающее «аромат» дохлой мыши.
Запах дохлой мыши я не спутаю ни с чем. Он отличается от душка усопшей землеройки или полевки: он… желтее. То, что воняло сейчас, жутко походило на вонь, которую прошлым летом источала любимая когтеточка Медведя – я слишком поздно обнаружил под ней полуразложившуюся мышь. С другой стороны, было в нынешнем «аромате» и сходство с «благоуханием» обезглавленной крысы (уверен, убили ее не мои коты, хотя голову они сгрызть вполне могли, ведь мозги для них – большое лакомство). Крысу эту я за месяц до истории с когтеточкой нашел на полу в кухне, поспешно замотал в пакет и выкинул в мусорный бак. Стояло жаркое лето. Свою ошибку я осознал уже через несколько часов и рванул на смрад. Мусорник кишмя кишел личинками. Пришлось осуществить сложный шланго-поливочный процесс – очень уж я испугался, что ночью меня навестят местные активисты и прирежут во сне. Вновь проходить через такое я не хотел, и уж, конечно, не горел желанием получить от соседей прозвище «Личинка в голове», а потому поставил себе задачу непременно отыскать источник нынешней вони. Я убрал под лестницей, заглянул под диван и даже под кухонные тумбы, однако ничего не нашел.
Но Вонь не исчезала и с каждым днем становилась все ядовитее. Еще немного, и от отчаяния я схватил бы молоток и продырявил в разведывательных целях стену. Где искать источник?! Вонь следила за моими потугами, поторапливала – словно тысяча злобных карликов шептали мне в спину.
– Ты уверена, что это не лошадиные черепа воняют? – спросил я Ди.
Она была абсолютно убеждена, что не черепа. Ди – выдающийся кладезь информации, человеческий аналог застежки-липучки, цепляющей на себя факты. Причем она хранит в голове не только необходимое, но и целую кучу всякой всячины. Хотите получить сведения о новых методах анализа ДНК? Постичь тайну эффективной эксплуатации рыболовного снаряжения? Вам к моей жене. Поэтому я ни на миг не усомнился в ее ответе: в сфере мертвых лошадей Ди для меня была непревзойденным экспертом.
Теперь я уже чувствовал Вонь даже за стенами дома. Она норовила поехать со мной в машине. Много ли нужно времени, гадал я, чтобы Вонь проникла в мой автомобиль? Потом в пассажиров? А с ними разбрелась бы по округе, начала свирепствовать во всем Норфолке, потом в Британии, в мире… Как ее вообще искоренить? Единственный способ, наверное, – вытеснить при помощи другой, еще более отвратительной вони.
Дейв не спешил забирать лошадиные черепа, а у меня самого не было повода заходить в кабину. Черепа – они черепа и есть, зачем их проведывать? Как-то вечером я ждал в гости друзей и думал, куда их рассадить, поскольку стульев и кресел не хватало. Я вспомнил о кресле-мешке, набитом бобами. Я хранил его в кабине, подальше ото всех: оно имело привычку просыпать бобы, которые Джанет потом на хвосте растаскивал по всему дому. Я пошел за креслом в кабину и по пути задумался – стоит ли извлекать его на свет божий, ведь мои гости, учуяв Вонь, может, даже присесть не захотят? Однако вопрос отпал сам собой: только я открыл дверь кабины, как в нос мне ударило такое, что я не рискнул идти в другой конец комнаты за креслом.
Моя бывшая соседка Мэри говорила про неприятный запах так: «Он на тебя прям накатывает!» Я очень люблю это выражение. Зловоние из кабины не просто накатило, оно стиснуло меня в медвежьих объятиях, точно озабоченный психопат. Прикрыв лицо полотенцем, я с трудом добрел до полиэтиленовых сумок и выволок их на балкон. Затем пулей влетел в ванную и вымыл руки семь раз подряд. Мало того, у меня возникло смутное необъяснимое желание почистить зубы. Не стану самоуверенно заявлять, будто именно так чувствует себя изнасилованный человек, но я до того дня ни разу не ощущал себя поруганным. Меня словно какая-то нежить облапила.
Лошадиные черепа «нарисовали» на полу кабины пятнышко в форме маленького лошадиного черепа. Я старался не думать, что именно оставило после себя такой след. Это вещество протекло сквозь толстый полиэтилен и не уступило моим попыткам отскрести его от паркета. Черепа лежали на балконе, в доме была проведена уборка мощными моющими средствами, но запах все равно держался еще несколько дней. Похвальная стойкость. Я с тревогой ждал, что он вот-вот просочится в дома соседей и нас засыплют жалобами. Этого не произошло – черепа одумались. Теперь я стал поглядывать на них с нежностью и дал им имена: Нед и Эд. Во мне проснулась жалость. Лежат там одни-одинешеньки, никто их не любит. Однако я категорически отверг предложение Ди занести черепа назад в дом, насыпать в них цветочные лепестки и приспособить под затейливые держатели книг.
Пакеты с черепами мы на всякий случай завязали – мало ли что котам в голову взбредет. Однако сквозь прозрачный полиэтилен я отчетливо видел лошадиные морды. Нед был существом добродушным, вполне довольным своей жизнью: главное, чтоб вид на озеро никто не загораживал да утреннее солнышко прогревало кости. А вот Эд… Он надо всем насмехался, и меня это смущало. Поливая растения или подсыпая орешки для залетных птиц, я ощущал на себе его взгляд. «Ну-ну, – казалось, говорил Эд. – И когда же? Ты уже давно увиливаешь, но так ведь не может продолжаться вечно».
И правда: я уже давно не сидел верхом, причем исключительно по своей вине. Один-единственный раз я надумал поехать без страховочной веревки – в ту самую поездку, когда впервые встретил норовистого Бориса, – и то меня спас Лео. Я обещал-обещал – и не делал. Так могло продолжаться долго, но однажды осенью 2007 года, за несколько дней до того, как Дейв забрал Неда с Эдом, я сунул нос на балкон, увидел две несчастные лошадиные морды и принял решение.
– Ладно, – сказал я Неду. – Ты меня убедил.
– Наконец-то ты понял. Я рад, – вклинился Эд. – В смысле: посмотри на нас. Ты правда думаешь, что мы можем тебя обидеть?
– Слушай, – подошел я в тот же вечер к Ди. – Хочешь в выходные покататься верхом?
Мы облюбовали ту же конюшню возле поселка Уилшем, где я недавно хотел опробовать езду без страховки. Маршрут предполагался очень красивый: нас ждали пастбища, вересковые пустоши, симпатичные георгианские особняки и обнесенные стеной сады – любоваться ими с высоты намного приятнее. Конюшню курировала инструктор верховой езды по имени Кэрол – с ней, уверяла Ди, мне будет очень спокойно. Время дня мы тоже выбрали, как в прошлый раз: за полтора часа до наступления сумерек, когда воздух свеж, а поля золотятся в лучах заходящего солнца.