Представляю, каким странным все это казалось обычным людям, например молчаливому садовнику, которого мы с Ди в 2008 году наняли проредить сад. Фил был медлительным грубоватым собачником с невыразительным лицом – такие мужчины за пятьдесят живут, похоже, в каждом третьем норфолкском коттедже. Увиденное наверняка озадачило Фила: под ногами у него, не давая проходу, металась серая кошка; хозяин кошки собирал в траве мокрые мятые пакеты из-под соленых картофельных палочек, а на ботинке у него висел и ругался черный кот. Вот именно – ругался, а не мяукал. Фил остался холоден к заигрываниям Бутси, хотя, к моей радости, в глазах его мелькнуло смятение. Видимо, в душе садовника шла нешуточная борьба. Одна его часть подстрекала: «Давай! Погладь кошку! Ты же хочешь!», другая вопила: «Нет! Не смей! Тебе почти шестьдесят, у тебя немецкая овчарка и коллекция садовых лопаток! Подумай о своей репутации!» Я решил, что сейчас не время предупреждать Фила о маниакальном возбуждении, которое накатывает на Шипли при виде человека в садовых рукавицах. Кот считал их альтернативой своей любимой варежке для вычесывания – альтернативой более грязной, но не менее приятной.
Дебора, жившая рядом с нами уже не первый год, давно привыкла к нашему бедламу. Тем не менее я немого стушевался, когда она вдруг подошла к живой изгороди и застала странную картину: в одной руке я держал размокшую табачную упаковку «Голден Вирджиния» и пакет из-под шоколадных карамелек «Мерри мейд», а другой рукой в садовой перчатке массировал загривок Шипли, к неописуемому удовольствию последнего. Мы с Деборой обменялись обычными приветствиями: она спросила, здоровы ли коты, рассказала последние новости о безответной любви Медведя к Печеньке, а я попросил прощения за Ральфа, который завел привычку сидеть в соседских кустах и во всю глотку выкрикивать свое имя.
– Очередная порция мусора? – кивнула Дебора на содержимое моей левой руки. – Ловко же он это делает. Никогда такого раньше не видела.
– Кто? Что делает?
– Как кто? Джанет, конечно! Кто ж еще? Вылавливает мусор из озера и тащит в зубах через весь ваш сад. Недавно и мне кое-что принес. По-моему, старый пакет от рыбацкой наживки.
За исключением, пожалуй, Пабло, Джанет всегда был самым незамысловатым из моих котов. Он не зацикливался ни на ветчине, ни на копченом лососе, ни на еде подороже, которую мы с Ди иногда покупали Медведю. Возможно, причина в том, что Джанет был родом из лондонского Ист-Энда? Еду он любил без изысков – мясные консервы и побольше желейной подливки. Будь Джанет человеком, он предпочитал бы не кафе и рестораны, а ларек с шаурмой – причем обязательно старался бы сойтись с владельцем поближе в надежде на будущие скидки. Жизнь Джанета-хищника по сравнению с жизнью его собратьев выглядела простой и лишенной соревновательного духа. Предложите нашему черному пушистику в качестве противника савойскую капусту – и он будет счастлив.
В отличие от Медведя с Бутси Джанет никогда не мечтал завоевать мир, а в отличие от Шипли с Ральфом – не мечтал завоевать меня. Однако у Джанета, как у всех котов, имелись собственные тайны, пусть и нелепые. Его любовь к мусору стала самой большой и нелепой тайной из всех. Действия Джанета избавляли меня от еженедельной уборки на берегу, и я был ему за это, конечно, благодарен, только неужели он действительно хотел мне помочь? Значит, мятая сплющенная жестянка из-под «Спрайта» – просто подарок? Пацифистский вариант землероек и полевок, которых подкладывают под двери спальни Шипли, Ральф и Пабло? Думаю, ответ лежал глубже: в завалах мусора Джанет высматривал лекарство от своих хворей.
Последняя кошка моих родителей, Дейзи, под конец жизни страдала гиперплазией щитовидной железы. Дейзи, правда, не искала утешения в фантиках от черничного мороженого трехлетней давности или в пакетах из-под картофельных мишек, но кое-какие симптомы совпадали. Обеспокоенный продолжающейся потерей веса Джанета, я отвез его к ветеринару и услышал, что мои опасения верны. Гипертиреоз нужно лечить. Мы с Ди встали перед выбором: ежедневно пичкать Джанета таблетками или на несколько недель оставить его в клинике для дорогостоящего облучения опухоли.
Первый вариант означал, что Джанет будет до конца своих дней нуждаться в лекарствах. Второй вариант нас тоже не устраивал: не столько из-за астрономической цены, сколько из-за необходимости отлучить несчастного глупого кота-сердечника от родного дома на срок, который нам покажется мучительно долгим, а Джанету – бесконечным.
Поначалу таблетки действовать не спешили, он продолжал худеть. Давным-давно один ветеринар, уточнив у Ди пол Джанета, со смехом пояснил – мол, кошки такого размера практически не достигают, только коты. В прошлом гости всегда с умилением охали при виде нашего «крохи». Теперь же я брал на руки не кота, а плоскую тряпочку. Если бы не роскошная шерсть, от Джанета совсем бы ничего не осталось.
Поскольку его тайное увлечение рассекретили, он перестал скрывать свою любовь к старым упаковкам и начал таскать мусор в дом, причем со звуковым сопровождением. Например, о находке пожелтевшего пакетика из-под желейных конфет, выполненных в виде зверюшек (слоган: «Новорожденная панда не больше мармеладки!»), Джанет объявлял скорбным воплем. Такой звук мог бы издать кот, который машет вслед уезжающим в отпуск домочадцам и видит, как их крохотная машинка вылетает с дороги и падает в море.
Чем зеленее, обтрепаннее и безличнее был мусор, тем громче вопил Джанет. Его завывания бередили душу, но звучали почему-то уместно. Судя по возрасту некоторых пакетов, в них вполне могли обитать привидения. Пожалуй, больше всего меня насторожило происшествие, когда, идя вверх по лестнице готовить завтрак, я чуть не наступил на использованный шестилетний презерватив. Внимательное изучение объекта с применением резиновых перчаток показало, что он безобиден: просто мокрая целлофановая трубочка неопределенного – но явно не сексуального – предназначения. Тем не менее я воспринял это как предупреждение. Из ист-мендлхемского парка часто долетали призывные вопли озабоченных котов. Значит, нельзя исключать худшего: однажды я спросонья ступлю ногой в кошачью дверцу, что-то противно хлюпнет, и на моем большом пальце окажется средство контрацепции.
У нас заболел Джанет, а на озере в центре Ист-Мендлхема возникли проблемы с птицами. Проблем было две. Во-первых, последние полтора года вода в озере все сильнее зарастала ядовитыми сине-зелеными водорослями, истребляя местную популяцию гусей и уток. На фонарных столбах развесили таблички с призывом к отдыхающим не усугублять ситуацию и не кидать в воду хлеб. В результате свой пыл поумерил даже тот старичок, который обычно с добродушной руганью скликал уток на хлебное угощение.
Вторая птичья проблема, надо заметить, вредила не столько округе, сколько моим котам. Некий пернатый шутник – понятия не имею, кто именно, поскольку личность свою он тщательно скрывал, – начал повторять свист, которым я зову своих питомцев на кормежку.
Раньше я уже встречал птиц, имитирующих звуки нашей повседневной жизни. Например, птица-телефон: она пару месяцев подряд прилетала к нам под кухонное окно и воспроизводила трель домашнего телефона. Еще больше удивила меня птица-Пабломяу: ее писк очень точно повторял исступленные вопли голодного Пабло. Однако нынешняя птица-кормосвист была куда изощреннее своих предшественниц. Она поставила себе целью не просто одурачить моих котов, а разрушить весь их жизненный уклад.
Коты, может, и улавливали разницу между моим свистом и свистом пернатой хулиганки, но разница эта была столь мала, что при звуках бодрой птичьей песенки Пабло с Джанетом почти всегда мчали в кухню в ожидании чуда. Даже их менее голодные и более невозмутимые товарищи, такие как Медведь, в ответ на птичий свист вопросительно приоткрывали один глаз. Не знаю, действительно ли эта пародистка звалась пересмешницей; если нет, она вполне заслужила такое почетное звание. Зато знаю другое: если бы мои коты в те дни помогали Харпер Ли писать знаменитейшую книгу двадцатого столетья, то роман вышел бы совсем не о расовых конфликтах на юге Америки.
Вообще-то с птицей-кормосвистом – тогда еще только зарождавшимся видом – я уже дело имел. Было это лет пятнадцать назад, когда я жил с родителями. Однако нынешний экземпляр водил своих жертв за нос куда виртуознее. С одной стороны, надо отдать ему должное – какой грандиозный эволюционный скачок в пародировании! Что следующее научатся передразнивать эти хулиганки? Рык голодного тигра? Партию бас-гитары во вступлении к сериалу «Сайнфелд»? Покашливание Джереми Паксмана, ведущего телевикторины «Дуэль университетов»? С другой стороны, хватит восхищенно ахать, пора что-то предпринять, иначе мои коты умом тронутся. В конце концов я использовал один и тот же свист вот уже три десятка лет. Возможно, птица-кормосвист подавала мне знак: настало время перемен.
Я стал обдумывать варианты. Можно сочинить новый свист – но где гарантии, что со временем пернатая пародистка не присвоит и его? Можно вернуться к старой доброй перекличке – но это неудобно, долго и ненужно. В результате я остановил свой выбор на песне «My Sharona», американском хите 1979 года в исполнении пауэр-поп-группы «The Knack». Сам не знаю, откуда пришло такое решение. Видимо, я вспомнил, как однажды вечером под эту песню раскладывал по мискам мясные кусочки в желе. Ее отрывистый, несколько хаотичный ритм очень хорошо вписался тогда в сумасшедший процесс кормления полудюжины мохнатых сил природы. Когда Пабло не рассчитал прыжок со стула на разделочный стол и бесцеремонно плюхнулся на полку с поваренными книгами, музыка прозвучала особенно к месту.
Честно говоря, я понятия не имею, отличают мои коты одну музыку от другой или нет. Хотя, например, когда играет «You Make My Dreams» дуэта Холла и Оутса, пушистые морды явно недовольны. Правда, это скорее реакция на мою непревзойденную подтанцовку. Словом, решил я, бодрая «My Sharona» вполне подойдет для эксперимента. Все лучше, чем эпический восьмиминутный отрывок из второго альбома группы «Emerson, Lake