– Защита вызывает свидетеля шамана Медоеда!
– Обвинение не возражает, – чинно кивнул лев Лёвыч. – У меня к нему тоже будет вопрос.
В зал суда ворвался измазанный в меду и облепленный перьями Медоед и направился к защитному кругу, ударяя в бубен и ритмично подвывая и пританцовывая:
Жители саванны,
Слушайте шамана!
Попки, носороги,
Хватит верещать!
Этой ночью с мною
Говорили боги!
Боги Манго любят
Правду мне вещать.
Аааййй, манго боги буги вуги кози роги боги строги!
– Уууййй, манго боги кози роги мы танцуем буги вуги боги строги! – подхватили копытные и принялись нерешительно переминаться и цокать по каменному полу. Всё же шаман был в Редколесье уважаемым зверем, хоть и служил Жирафам Изысканным много лет. Всё же с шаманом говорили Боги Манго – если не врёт.
Жители саванны,
Слушайте шамана!
Боги Манго хочут
Всем вам проорать,
Что казнить жирафа
Рафа плохо очень.
Боги вас за это
Будут покарать!
Аййй, манго боги буги вуги кози роги боги строги!
– Оооййй, манго боги кози роги все танцуют буги вуги боги строги! – заголосили звери и задёргались в экстазе.
Шаман, не прекращая молотить липким хвостом в бубен, вступил в выложенный из камушков защитный свидетельский круг и принялся вращаться вокруг своей оси, а потом застыл – задом к залу и мордой к Царю зверей, мартышке Моне и Лёвычу – и продолжил пение:
Львы и обезьяна,
Вы же не тупицы,
Вы же прокурор, су –
дья и адвокат!
Каждый зверь в саванне
Может оступиться!
Это же не повод
Со скалы толкать!
Аййй, манго боги буги вуги кози роги боги строги!
– Эээййй, манго боги кози роги все танцуют буги вуги боги строги! – отозвался зал, а также мартышка Мона: адвокат скакала в такт песне и размахивала хвостом. Львы Лёвыч и Царь зверей наблюдали за происходящим неподвижно и молча.
– За других не скажу, а я точно не тупица, – высказался наконец прокурор Лёвыч. – Что имеете сообщить по существу, свидетель Медоед? Это суд, здесь дают показания, а не пляшут!
– Это и есть мои показания, – мгновенно успокоившись, ответил шаман. – Боги Манго против казни жирафа Рафа. Они мне сами сказали.
– Сомневаюсь, что с вами говорят боги, зверь Медоед, – прищурился Лёвыч.
– Вы мне не доверяете?! Мне, потомственному шаману? – Медоед подпрыгнул от изумления, звякнув бубном.
– Не доверяю, – спокойно ответил Лёвыч. – Как можно доверять зверю, который тайно якшается с беглой жирафаматерью?
– Это клевета! – Медоед замолотил хвостом в бубен, вроде бы возмущённо, – но Каралина подумала, что шаман таким образом пытается скрыть свою дрожь. Сквозь запах мёда явственно проступил запах страха.
– А у меня есть свидетели, – оскалился Лёвыч. – Обвинение вызывает Безвольную Лапку и Дрожащего Хвоста для очной ставки.
От толпы отделились два суриката, мать и детёныш, просеменили к защитному кругу, в котором вертелся и долбил в бубен Медоед, и замерли в нерешительности.
– Мам, а дяди львы ведь могут нас скушать, если мы не в защитном круге, да, мам? – тонким голоском спросил сурикатик Дрожащий Хвост. – Мам, а дядя шаман не пускает нас в круг специально, чтобы нас скушали дяди львы?
– Свидетель Медоед, прекратите дёргаться и впустите в круг свидетелей сурикатов, – подал голос Царь зверей.
Медоед нарочно ударил в бубен так громко, что сурикатик Дрожащий Хвост от ужаса задрожал, и неохотно подвинулся. Безвольная Лапка ввела сына в защитный круг.
– Безвольная Лапка, скажи суду то же самое, что ты сказала мне, когда я поймал твоего детёныша и хотел им перекусить, – обратился к свидетельнице прокурор Лёвыч.
– О, не ешьте моего сына, умоляю! – заголосила Безвольная Лапка. – Он ещё совсем маленький сур-сур-сур-сурикатик! Он костлявый! Вы им подавитесь!
– Да не это, – поморщился Лёвыч. – Дальше, про взлётную поляну.
– О, если вы не тронете моего детёныша, я расскажу вам всё, что видела и слышала на взлётной поляне! – послушно затараторила Безвольная Лапка. – Я была там, когда полицейские из Дальнего Леса, а с ними жирафа Руфь и геренуки Гера и Нук готовились к вылету. Я тоже хотела улететь вместе с моим маленьким Дрожащим Хвостом, попросить убежища в Дальнем Лесу… Я прорыла лаз от нашей норки до самой взлётной поляны, но мы так и не решились вылезти наружу, только носы высунули. Я испугалась, что жирафы и геренуки нас просто затопчут – ещё до того, как мы успеем хоть что-то сказать Барсукам Полиции.
– Свидетельница Безвольная Лапка, поясните суду, почему вы говорите, что на взлётной поляне были «жирафы», а не одна «жирафа» – жирафа Руфь, беженка?
– Потому что там была ещё вторая жирафа. Рафаэлла, мать Рафа. Она куталась в тёмную накидку, пытаясь остаться неузнанной, но с такой длинной шеей невозможно скрыть, что ты жирафа.
– Ну так с чего ты взяла, что это была именно жирафамать Рафаэлла?! – сварливо уточнила адвокат Мона и показала Безвольной Лапке язык. – Это могла быть любая другая жирафа! В накидке!
– Я поняла, что это жирафамать Рафаэлла, потому что так её называл зверь, который был вместе с ней.
– И этот зверь у нас кто? – торжествуя, спросил прокурор.
– И этот зверь у нас… он, – Безвольная Лапка нерешительно указала лапкой на Медоеда.
– Она всё врёт! – Медоед в ярости заколотил в бубен.
– О чём они говорили? – игнорируя шамана, уточнил Лёвыч.
– Жирафа Рафаэлла сказала Медоеду, что в Дальнем Редколесье военный переворот. Что власть захватили мерзкие… – Она на секунду запнулась и, зажмурившись, продолжила: – …безмозглые гривастые твари. Что Рафа пленили, а ей теперь придётся скрываться. Но что она поднимет восстание и вернёт власть. Потом она дала Медоеду три сочных манго и целую горсть кокош и приказала: «Сделай так, чтобы жирафе Руфи и этим вонючим северным барсукам, которые явились сюда и разрушили нашу изысканную жизнь, не поздоровилось».
– Ну, это уже неинтересно, – махнул хвостом лев Лёвыч. – Свидетели сурикаты могут идти.
– Нет, интересно! – впервые подала голос каракал Каралина. – У меня есть вопрос к свидетельнице Безвольной Лапке.
– Тебе права голоса не давали, кошка драная, – поморщился Лёвыч.
– Каракал Каралина – независимый наблюдатель, – вмешался Царь зверей. – У неё есть право голоса.
– Ладно, пусть спрашивает, – сказал Лёвыч так снисходительно, будто это он был судьёй.
– Свидетельница Безвольная Лапка, что ответил шаман Медоед Жирафе? – спросила Каралина.
– Он ответил: «Сделаю». И взял кокоши и фрукты.
– И что именно он сделал?
– Этого я не знаю, – Безвольная Лапка растерянно развела лапками.
– Шаман Медоед, что вы сделали с Барсуками Полиции? – спросила каракал Каралина.
Она постаралась скрыть волнение в голосе – но безуспешно. Ведь речь шла не о каких-то абстрактных северных барсуках. Речь шла о Барсукоте.
– А что я сделал? – шаман замолотил хвостом в бубен. – Я взмолился Богам Манго, чтобы они покарали жирафу Руфь и наслали зверскую эпидемию на Дальний Лес. И они наслали! Но с жирафой Рафаэллой я не встречался! Это я сам придумал! Чтоб великие Манго Боги барсуков сразили убогих!
Нестриженые кисточки на ушах Каралины встопорщились. Они всегда топорщились, когда какой-нибудь зверь ей нагло врал прямо в морду. Она не верила Медоеду. Она знала от отца, вольного каракала Ала, а тот знал от своего отца, тоже вольного каракала, что Боги Манго наблюдают за Дальним Редколесьем с Великого Древа и время от времени подают знаки – но они не вмешиваются в ход вещей ещё с тех древних времён, когда первые звери саванны, пра-пра-Лев и пра-пра-Жирафа, сожрали запретный плод манго и разделили мякоть и кость – и была зверски пролита первая кровь. И уж тем более Боги Манго не станут влезать в дела Дальнего Леса, – там есть свои боги. Что-то было нечисто с шаманом Медоедом. Он что-то скрывал. И она выяснит – что.
– Как называется болезнь, которую боги наслали на Дальний Лес? – спросила каракал Каралина.
– Я пр-р-ротестую! – зарычал прокурор. – Вопрос не имеет отношения к делу!
– Мы пр-р-ротестуем! – поддержали Лёвыча сидевшие в первом ряду молодые львы прайда. – Плевать нам на Дальний Лес! Пусть шаман пр-р-ризнается, где скр-р-рывается Р-р-рафаэлла-жир-р-рафа!
– Протест принят, – кивнул Царь зверей и виновато покосился на Каралину.
– Так где жир-р-рафамать? – Лев Лёвыч подошёл вплотную к защитному кругу и оскалился, демонстрируя белые и острые резцы и клыки. Сурикаты затряслись и зажмурились. Шаман Медоед открыл пасть – его зубы были кривые и жёлто-коричневые, как подгнившие на солнце бананы, – и с усилием, дрожащим голосом выдавил:
– Знать не знает шаман, где жирафа-маман…
– Я знаю, как освежить память шамана, – ухмыльнулся лев Лёвыч. – В пыточную его!
Молодые львы прайда, сидевшие в первом ряду, спрыгнули каждый со своего камня и двинулись к защитному кругу.
– Я протестую! – заголосила адвокат Мона и повернулась к Лёвычу задом. – Я против пыток и зверств! Муравьёв вам под хвост!
– Ты защищаешь наших врагов, – сказал ей в спину Лёвыч тихо, но зло. – Тебя тоже надо пытать. Наверняка ты что-нибудь знаешь.
– Да я что, я ничего. – Мона суетливо развернулась обратно лицом к суду; взгляд её беспокойно метался от Лёвыча к приближавшимся молодым львам и обратно. – И никого я не защищаю! Я вообще как раз решила сменить профессию! Чур я больше не адвокат!
Мартышка Мона вскочила на крышу будки, в которой сидел Раф, оттолкнулась от неё руками и ногами, высоко подпрыгнула и приземлилась между Медоедом и сурикатами, которых окружили молодые львы прайда.
– Закон саванны гласит, что нельзя трогать зверя, пока он в защитном круге! – завопила мартышка Мона. – Это я вам как бывший адвокат говорю!