Гниль и мёд. Вот чем пахло на самом деле. И ещё как будто вонь от неухоженных, немытых копыт. Каралина застыла, поворошила лапой песок – и подцепила когтем что-то мягкое, продолговатое, липкое.
Это было перо попугая. Такие перья обычно наклеивал на себя шаман, обмазавшись мёдом. Она стряхнула с пера налипший песок. Зелёно-жёлтое, оно действительно было измазано мёдом. И ещё чем-то тёмным, гнилым, вонючим.
Ей захотелось отбросить от себя эту дрянь и тщательно вылизать лапы – но Каралина сдержалась. Такие штуки в полиции называют «уликой», так говорил Барсукот.
Улика доказывает, что Медоед здесь действительно был. Перо упало с него. Оно было приклеено мёдом к его спине, как обычно. А эта тёмная, вонючая гадость, возможно, чей-то помёт?
Как бы то ни было, она возьмёт улику с собой.
* * *
В песке у входа в нору Медоеда виднелись бурые засохшие пятна. Она понюхала: кровь. По всей вероятности, кровь мелких зверушек, которых шаман регулярно приносил в жертву.
Дверь в нору была густо обмазана мёдом и облеплена мухами. Каралина с отвращением подёргала её – заперто. Она выудила из-за пазухи связку когтей-отмычек – подарок каракала-отца, – поковырялась в замке и с третьей попытки подобрала нужный коготь: дверь подалась.
В норе было темно, пахло мёдом и почему-то ещё шоколадками. Это странно: шоколадом Медоед никогда не обмазывался. И не употреблял его в пищу. Каралина застыла, давая глазам привыкнуть к темноте, и за долю секунды до того, как зрачки её, резко расширившись, перестроились с режима палящего солнца на режим ночного ви́дения, она кожей, загривком почувствовала, что в помещении кроме нее кто-то есть и что этот кто-то представляет угрозу.
Так и было. Зверь в шаманской маске с прорезями для глаз и с нарисованным кровавым оскалом стоял прямо перед ней и целился в Каралину из бобовика. Целился прямо ей в морду. И она вдруг поняла, что пахло не шоколадками. А какао-бобами, которыми бобовик был заряжен.
– Именем закона, бросьте оружие! – неожиданно для себя самой выпалила Каралина. – Полиция Дальнего Редколесья!
Каралине так понравились эти внезапно произнесённые ею слова, что она заурчала на третьей громкости блаженства, несмотря на приставленное ко лбу дуло бобовика. На преступного зверя слова тоже произвели впечатление: он отшвырнул бобовик и попятился. Вдохновлённая успехом, Каралина пошла на зверя. Тот прижался к стене. От него пахло мёдом и страхом, и он почему-то был в фартуке. Через прорези в маске на Каралину таращились ошалевшие, часто-часто моргавшие глазки.
– Снимите маску! Это приказ Каракала Полиции! – прикрикнула Каралина.
Дрожащей лапой зверь стянул с себя маску и оказался самкой медоеда средней упитанности.
– Разве в Дальнем Редколесье бывает полиция? – спросила она.
– Теперь бывает, – ответила Каралина. – Ты кто такая?! Имя? Что делаешь тут, в норе?
– Меня Медея звать. Живу я тут. Я жена шамана.
– Разве у шаманов бывает жена? – спросила каракал Каралина.
– А то как же ж? Если нету жены, кто ж за шаманом будет ухаживать, кушать ему готовить, стирать, убирать, поддерживать в норке порядок? Он-то ведь занят, с богами общается, жертвы приносит на алтаре, дожди призывает…
– Но я вас в Редколесье ни разу не видела! – изумилась Каралина.
– Так я и не выхожу. Пока все дела переделаю, пока еды наготовлю, шаманские маски пока почищу, бубен натру, пёрышки чистые заготовлю, зелья для благословения, зелья для проклятий по баночкам разолью, по полочкам разложу, мёд пока с пола вытру – он же ж домой приходит, а с него капает, – пока Медоедика перепеленаю, покормлю, искупаю – вот уже и ночь, уже спать пора…
– У вас ещё и… медоедик? В смысле – детёныш?
– А то как же ж? Если нет детёныша – кто ж тогда продолжит дело отца? Он у нас ещё маленький… Спит сейчас. Вы меня простите. Я ж думала, вы нас пришли убивать. Поэтому из бобовика в вас и целилась.
– А почему вы решили, что вас пришли убивать?
Медея вытерла лапы о фартук:
– Идите за мной, полиции каракал.
Медея повела Каралину по длинному коридору, где вдоль стен тянулись полки, уставленные горшочками и кувшинами.
– Тут мы мёд храним, – пробормотала Медея. – У нас всё на своих местах.
– Я думала, в норе шамана всё будет липкое, неопрятное, в перьях… как сам шаман, – рассеянно отозвалась Каралина, разглядывая горшочки. Они были выстроены по размеру.
– Шаман – опрятный зверь! – возмутилась Медея. – Медоеды чистоплотные звери! Когда он шаманит – это всё равно что концерт, а он всё равно что актёр! А у актёров этот… – она наморщила чёрно-белый лоб, вспоминая сложное слово, – у актёров публичный о́крас! Но это всё кончается за входной дверью. В норе у нас чисто и всё на своих местах.
Медея на секунду сунула морду в детскую, убедилась, что Медоедик спокойно спит в своей люльке, сплетённой из пальмовых листьев, поправила висевший у изголовья амулет из паутины, пёрышек и колючек – «ловца снов», защищавшего её детёныша от злых духов, – и повела Каралину дальше – в богато, в бананово-лимоновом стиле, обставленную гостиную, а из гостиной по узкой винтовой баобабовой лестнице – в подвальное помещение. Включила встроенных в потолок скорпионов – зрачки Каралины сузились, мгновенно подстроившись под яркое голубое свечение, – и отступила в угол, уютно сложив на обтянутом фартуком животике лапки.
– А тута у нас гримёрная, – сказала она. – Тут муж наряжается.
Каралина огляделась. Как и во всей норе, в подвале царил идеальный порядок.
Одна стена представляла собой огромное зеркало, выполненное из александрита – драгоценного камня, постоянно менявшего цвет.
– Дорогое развлечение, – заметила Каралина. – Шаманы, оказывается, богатые звери.
– Нет, что вы, – Медея скромно потупилась. – Это подарок Жирафов Изысканных. Когда они ещё были у власти.
Под зеркалом в выдолбленном в стене углублении располагались кокосовые скорлупки с мёдом разного цвета и консистенции. Рядом с каждой скорлупкой – пёрышко. Вероятно, используется как кисть.
Каралина подошла к скорлупкам поближе и принюхалась. Один из кокосов источал отвратительный запах. Знакомый запах. Совсем не медовый. Запах гнили и немытых копыт.
– А здесь у вас что?
– О, здесь у нас зелье для самых страшных проклятий. Для насылания хвори на пастбища и луга. Не трогайте лапами! Заболеете!
– Как называется это зелье? – нестриженые кисточки на ушах Каралины встопорщились. – Как называется хворь?
– Почём мне знать, – сказала Медея. – Я проклятиям не обучена. Моё дело – в норе создавать уют.
Каралина пристально посмотрела в глаза Медеи – та не отвела взгляда, и во взгляде её была скука. Она действительно, похоже, не знала, что там за хворь, – и ей было даже не интересно.
– Мне нужно взять образец. – Каралина макнула пёрышко в вонючую тёмную субстанцию и поместила его в кулёк из банановой кожуры. В другом кульке уже лежало другое пёрышко – то, что она нашла в песке на взлётной поляне.
– Я хочу вам кое-что показать, полиции каракал, – сказала Медея. – Почему я решила, что нас придут убивать.
Жена шамана распахнула крышку сундука, сплетённого из побегов бамбука, наклонилась, явив самоназначенному Каракалу Полиции упитанный, покрытый густым тёмным мехом зад, громко чавкнула, извлекла из сундука какой-то предмет и, держа его на вытянутых лапах, повернулась к Каралине.
Это был череп страуса.
– Его подбросили нам сегодня утром к порогу, – сказала Медея. – Валялся в песке у входа в нору. Вы же знаете, что это значит?
Каралина, конечно, знала. Любой детёныш в Дальнем Редколесье прекрасно знал, что значит череп страуса в песке. Это «чёрная метка», традиционное предупреждение львов. Оно означает: «Бойся!»
Каралина обнюхала череп. Действительно, запах льва. И всё же – что-то не сходится. С какой целью прайд решил запугать шамана Медоеда перед судом? Какой в этом смысл?
– Какой смысл львам запугивать Медоеда?
– Мне почём знать, – Медея отвела взгляд, и кисточки на ушах Каралины встопорщились.
– Что за лев принёс этот череп? Вы его видели?
– Нет, я льва не видала.
Каралина наблюдала за женой Медоеда, сощурив глаза. Явно врёт. Глазки бегают. Не умеет – а врёт. И боится. Кончик хвоста подрагивает.
Каралина заглянула в пустую глазницу страуса:
– А там не было записки? Львы обычно засовывают в череп записку с предупреждением.
– Не знаю никакую записку, – ответила жена Медоеда, теребя фартук.
– Посмотри на мои уши, Медея. Видишь, кисточки топорщатся? Это значит, ты врёшь. Я, конечно, могу сейчас обыскать вашу нору. Переверну всё вверх дном, вылью мёд, чтобы убедиться, что записка не в одном из горшочков, проснётся Медоедик, испугается, будет плакать… Если хочешь, мы поступим именно так. Но есть другой выход. Ты сейчас покажешь мне записку и расскажешь всю правду. Всё, что знаешь. Тебе это даже больше нужно, чем мне. Потому что твой муж сейчас в защитном круге в зале суда. И если я до завтра не разберусь, что скрывает Медоед, львы будут его пытать. А потом разорвут на части.
Медея страдальчески съёжилась и прикрыла пасть лапами, как будто пыталась удержать в себе правду, не дать ей вывалиться наружу. А потом, как будто не удержав, сложила лапы в горсть, а пасть приоткрыла – как если бы правда хранилась у неё за щекой и она её собиралась выплюнуть.
Собственно, так и было.
Медея выплюнула себе в лапы скомканный фиговый лист и протянула Каралине:
– Вот записка. Муж сказал, чтоб я никому её не показывала.
Каралина дотронулась до листа, тут же отдёрнула лапу и брезгливо потрясла ею в воздухе. Фиговый лист был влажным и скользким.
– Она слюнявая, – поморщилась Каралина. – Вы мне лучше сами прочтите!
– Не могу, – виновато ответила Медея. – Тут на древнем языке Редколесья. А я грамоте не обучена.
Каралина взяла себя в лапы, а потом в них же взяла фиговый лист. Когда ты Каракал Полиции, тебе не до гигиены.