– Квак безжалостно! – послышался вдруг голос лягухи ква-каунта. – Эпидемия выквашивает самых квакших в наших рядах! Наквакайте пароль и прослушайте печальное сообщение от ква-каунта для Барсукваков Полиции!
– Дикая кошка будет моей! – быстро сказал Барсукот.
– Кто будет твоей?! – вытаращила глаза персидская кошка Маркиза.
– Сынок, сейчас не до этого, – одёрнул его Барсук Старший. – Сосредоточься, скажи пароль. У лягух какие-то важные новости!
– Это и есть пароль, – сказал Барсукот.
– Пароль проквакан правильно, – сообщила лягуха. – Сообщение для Барсукваков Полиции от Грача Квача: «Я заражён кувак-вирусом. Из-за большой закваканности в клинике я проквакал начало болезни. Квак я мог, квак?! Сегодня у меня проквакался синдром квастоедства. Я поместил себя в изолятор для закваканных пациентов. У меня квочень мало времени. Приходите квачно! Я понял нечто кважное!»
Глава 23, в которой работать в кусьной зоне опасно
В кусьной зоне, по ту сторону тяжёлой дубовой двери, по ту сторону прорезанного в этой двери зарешеченного окошка, в многоместной норе-изоляторе были заперты заболевшие кусь-вирусом звери. Все они, за исключением одного, пребывали в состоянии беспробудной спячки. Неподвижные, противоестественно скрюченные, замотанные в рваные шерстяные накидки, паутинные шали, травяные подстилки или просто в траву, с искажёнными мордами, широко распахнутыми, немигающими глазами они смотрели через решётку на Грифа, Барсукота и Барсука Старшего.
Тот единственный, кто в спячку пока не впал, а метался по изолятору, то взмывая к потолку, то ударяясь клювом о стены и задевая крыльями спящих, то шаткой походкой семеня по деревянному полу, то вертясь вокруг своей оси, был Грачом Врачом. То есть бывшим врачом, а ныне – пациентом в кусьной зоне собственной клиники «Семейный Грач».
– Кусь за хвост… нет, не кусь за хвост!.. – бормотал Грач Врач. – Кусь… не кусь!.. Я врач!.. Врачи не делают кусь! Врачи делают всё, что в их силах!.. Кусь!.. Не кусь! Врачи не кусают!.. Врачи спасают!..
– Тысяча сычей… – прошептал Барсукот, наблюдая за мечущимся по изолятору Грачом. – Мы его потеряли. Он был таким прекрасным врачом и зверем.
– Он работал в кусьной зоне, – скорбно кивнул Стервятник. – Приходил сюда каждый день. Это всё равно что каждый день приходить на охоту. Рано или поздно тебя подстрелят.
– Мы пока не на похоронах, – одёрнул их Барсук Старший и приблизился к зарешеченному окну. – Здравствуй, Грач. Ну как ты?
Грач просунул клюв между решётками и уставился на Барсука Старшего круглыми бессмысленными глазами.
– Кусь барсучонка – и хвостика нет, – сообщил он.
– Сосредоточься, Грач. Ты говорил, у тебя важная информация. Ты что-то понял. Ну же, Грач, будь разумной птицей! Вспомни. Скажи нам.
– Барсук, оставь его. Пойдём. Бесполезно, – тихо произнёс Барсукот.
– Сынок, я верю в зверей до последнего.
Грач Врач наклонил голову набок, моргнул, раскинул крылья, снова сложил – и в глазах его Барсукот вдруг заметил искорку смысла.
– Прохвост… – Грач Врач простёр указующее крыло. – Прохвост! Прохвост!
Барсук Старший и Барсукот посмотрели на Грифа. Эксперт-криминалист пятился от решётки, через прутья которой Грач Врач просунул кончик крыла, указывая на него, эксперта-криминалиста.
– Грач не в себе, – каким-то чужим, тонким голосом пискнул Гриф. – Вы же видите. Он больной!
Стервятник, пятясь, дошёл до конца коридора и вылетел из клиники «Семейный Грач» в распахнутое окно.
Когда Барсук Старший и Барсукот повернулись обратно к решётке, Грач Врач уже затих и застыл с приоткрытым клювом и простёртым крылом. Как будто и в беспробудном сне он пытался донести до них что-то важное.
Глава 24, в которой сельские не болеют
После впадения Грача Врача в спячку кусь-вирус разбушевался. Как будто до сих пор эпидемия только тлела и лишь теперь полыхнула и охватила весь Дальний Лес беспощадным пожаром. Как будто Грач, пока был в строю, из последних сил тушил своими заботливыми, чуткими крыльями это пламя (наверняка так оно и было: по крайней мере, он выявлял и изолировал заболевших), теперь же оно испепеляло всех на своём пути беспрепятственно.
За три дня заразились, искусали друг друга и впали в спячку почти все звери, среди них – Стриж Парикмахер, диджей Бобёр, вся команда белок-футболистов, всё семейство зайцев, почти вся строительная бригада Выхухоля. Яшка Юркий заболел, как только отрастил новый хвост. И буквально вот только что Барсукот узнал из ква-каунта, что кусь-вирус сразил Сороку. Она носила новости о заболевших на своём искусанном хвосте до последнего. И очень зря. Если бы сидела в гнезде, вполне возможно, была бы сейчас здорова. О заболевших и без неё прекрасно сообщали лягухи ква-каунта. По какой-то причине лягухи были устойчивы к вирусу, ни одна не заразилась – а ведь они скакали по всему лесу и с кем только не контактировали. А всё дело в том, что лягух никто из инфицированных не кусал за хвост, поскольку они бесхвосты. Так, по крайней мере, полагал Барсукот. Просто версия. Просто зверская логика. Только зачем Дальнему Лесу здоровые, непокусанные лягухи, если они не могут передать Барсукоту сообщение от дикой кошки саванны?
Не считая лягух, здоровых зверей – ну, то есть пока здоровых – на весь Дальний Лес сейчас оставалось десять: сам Барсукот, Барсук Старший, Гриф Стервятник, художник Скунс, геренуки Гера и Нук, Мадам Куку, ёж Остряк, Волк Одиночка и персидская кошка Маркиза. К ней он, собственно, сейчас и рысил. А к кому ему было ещё рысить? Скунс вонял. Геренуки целыми днями жевали сухую траву. Мадам Куку совсем обезумела, снова пыталась проклевать купол, поэтому её опять изолировали. Ёж Остряк в последние дни стал просто игольчатым шаром – не высовывая носа, он катался по берегу вдоль ручья. Волк Одиночка тоже держался особняком. Эксперт Гриф Стервятник пропадал в лаборатории, где он якобы работал над лекарством от куси, но Барсукот полагал, что эксперт там просто отсиживался, чтобы не сталкиваться с ним и Барсуком Старшим – после того как Грач назвал эксперта прохвостом. А Барсук Старший… Барсук Старший за минувшие три дня совсем опустился. Он целыми днями только спал и ел, запивая личинок дождёвицей и мухито, он перестал вылизываться, выглядел неопрятно и весь чесался. Барсукоту было тяжело видеть приёмного отца и старшего напарника в таком состоянии…
Барсукот по широкой дуге обошёл лося Сохатого – тот застыл на Центральной Поляне с разинутой пастью, выпученными глазами и приподнятым задним копытом, как будто отбрыкивался от невидимого врага, – и, вовремя среагировав, увернулся от ежа Остряка. Тот катился прямо на него на огромной скорости, и из-под игл доносился визгливый голос:
– Кусь меня за хвост! Кусь тебя за хвост! Кусь ёжика! Кусь котика! И хвостиков нет!
Что ж, похоже, ёж Остряк инфицирован, а это значит, их осталось уже не десять, а девять.
Заболевших никто теперь не госпитализировал в клинику, и они проходили стадию хвостоедства с последующим впадением в спячку где придётся – на общественных полянах, в заброшенном баре «Сучок», в дремучих зарослях или в своих частных дуплах, норах и гнёздах. Но уворачиваться от хвостоедов такому ловкому зверю, как Барсукот, было совсем не сложно. Главное – вовремя их заметить. А так запрыгнул на дерево или затаился в кустах, переждал – по счастью, стадия агрессии у них довольно короткая, – и вот уже хвостоед мирно спит беспробудным сном. А ты себе дальше рысишь, здоровенький.
– Десять милых барсучат… По́ лесу гуляли… – пробормотал себе под нос Барсукот. – Десять милых барсучат… Хвостиком виляли… А за барсучатами… Крался Хвостоед… Кусь – и у десятого… Хвостика уж нет…
Барсукот свернул на узкую тропку, ведшую к лисьей норе, в которой Гриф поселил Маркизу: нора всё равно пустовала после госпитализации Лисички, а Маркизе она очень понравилась. Белоснежные ковры из тополиного пуха, инкрустации из чёрных камушков и алых лепестков дикой розы на потолке, тончайшие паутинные занавески с бахромой из серёжек ольхи – в общем, стильный зверский дизайн.
Барсукот хоть и шёл к Маркизе, но достоинства своего не ронял. У него был благовидный предлог: закончить допрос, который прервался три дня назад. Ну а о том, что в глубине души ему просто хотелось с кем-то по-зверски поговорить, пусть даже с кошкой, которая когда-то его предала, Маркизе знать было необязательно. А впрочем, даже если она узнает. Какая разница. Какая уже теперь разница. Всё скоро кончится. Как в той детской считалке. Вот их уже стало девять, а скоро станет восемь, семь, шесть… Кусь-вирус будет забирать их по одному, пока все десять не впадут в беспробудную спячку. И он тоже уснёт, Барсукот уснёт, а лягухи останутся. Опустевший Дальний Лес с высокоскоростным лягушачьим ква-каунтом, который некому будет использовать.
Все уснут. Или всё же не все уснут?
– Почему ты сказала на допросе, что сельские не болеют? – не здороваясь, спросил Барсукот, когда Маркиза открыла дверь.
– Я так рада, что ты всё-таки пришёл меня навестить! – промурлыкала персидская кошка. – Заходи! Я налью тебе мухито из Лисичкиных запасов.
– Только если у неё есть мухито десятилетней выдержки, – сказал Барсукот и зашёл.
– Я посмотрю.
Маркиза спустилась в погреб и вернулась с двумя бутылками.
Одна была непочатой, в другой оставалось совсем немного мухито, напиток едва прикрывал жирных мух на дне. Барсукоту даже не нужно было изучать этикетки, чтобы понять, где мухито этого года, а где – десятилетний. Чем больше выдержка, тем ярче и насыщенней цвет. Остатки были цвета тёмного изумруда. В полной бутылке плескалось серо-зелёное, водянистое.
– Десятилетний я налью тебе, дорогой. Меня и молодой мухито устроит. – Она взяла две берестяные кружки и плеснула Барсукоту и себе.
– Почему ты считаешь, что сельские не болеют?
– Да ты садись, дорогой, – Маркиза указала на пуфик из тополиного пуха. – У тебя, наверное, лапки устали.