– Похоже, так, – устало сказал Барсук. – Но за попытку к бегству на нервной почве мы имеем право удерживать тебя в участке всю ночь, чтоб ты успокоился. И мы этим правом воспользуемся. Ну-ка, крылья!
– Что вам это даст? – презрительно спросил Гриф, но крылья всё-таки протянул. – Вот, извольте.
– За это время мы допросим кошку Маркизу повторно. Полагаю, она может рассказать ещё что-то интересное о тебе, эксперт Гриф. И тогда у нас будет свидетель, – Барсук Старший защёлкнул на крыльях Грифа налапники. – Барсукот, ты, похоже, знаешь, как на неё правильно надавить, раз она уже призналась, что у них с Грифом общий «секрет». Как ты выбил из неё эти показания?
– Я, ну… я… обещал жениться… – промямлил Барсукот.
– О Небесные Медведи! – Барсук Старший воздел лапы к паутинному куполу. – Опять жениться!
– Это не по-настоящему, Барсук Старший! Я ей соврал! Я на самом деле женюсь не на ней, а на дикой кошке саванны!
– Да хоть на ручной кошке арктических льдов! Только приведи в полицейский участок Маркизу! Будем вместе на ней жениться… тьфу ты!.. то есть её допрашивать!
Глава 26, в которой сельские всё же болеют
Барсук Старший запер Грифа в следственной клетке (тот молча уселся на незастеленную сучковатую жёрдочку и отвернулся), сунул в пасть закусочку «Сила летучей мыши», чтобы не уснуть ненароком, прошёл в допросную и уселся на накрытый травяной подстилкой высокий пень. Оба пня Барсуков Полиции были высокими, с мягким сиденьем и располагались в тени. Пень допрашиваемого, низкий и жёсткий, – в круге яркого света, исходившего от лампы мощностью в пятьсот светляков.
Пни специально были расставлены таким образом, чтобы тот, кому задают вопросы, чувствовал себе неуютно и неуверенно. Чтобы чувствовал себя беззащитным и слабым зверем, которого сильный видит насквозь. На этом пне они расколют кошку Маркизу в два счёта. Они уже бы её раскололи, если бы Барсукот привёл её вовремя. Но он, как всегда, опаздывал.
– Ну наконец-то! – буркнул Барсук, когда разрисованная барсучьими полосками морда напарника показалась в дверном проёме. – По-хорошему, я должен оштрафовать тебя на десять шишей за постоянные опоздания!.. А почему ты один?
– Девять милых барсучат по́ лесу гуляли… – рассеянно промурлыкал Барсукот. – Девять милых барсучат хвостиком виляли…
– Почему без кошки?!
– А за барсучатами крался Хвостоед… Кусь – и у девятого хвостика уж нет… – Барсукот взапрыгнул на низкий пень, как будто предлагая Барсуку его допросить. Его усы топорщились, шерсть стояла дыбом, а хвост и уши были прижаты к телу, и в ярком свете пятисот светляков он казался усатым меховым шаром. Шаром на пне.
– Барсукот, где Маркиза? Она сбежала?
– Нет, я запер её в лисьей норе.
– Зачем, Барсукот? Мы же должны её допросить.
– Она уже… Она больше не… Она хотела сделать мне кусь за хвост. Я увернулся – и запер её в норе, пока она не… чтобы она там… ну, в общем… кусь-вирус не щадит сельских.
– Так, Барсукот. Ты с ней соприкасался хвостом?
– Я же сказал, она пыталась – но я увернулся.
– Я имею в виду – до этого. Когда ты обещал ей жениться. В знак помолвки. Соприкасался?
– Нет. Я был к этому очень близок – но всё же отдёрнул хвост.
– Слава Небесным Медведям!
– Теперь Гриф Стервятник ни за что не даст показания, – сказал Барсукот. Он чуть подсдулся и сейчас казался не столько испуганным, сколько грустным.
– Может быть, ещё даст.
– А! Понял! – Барсукот оживился. – Ты хочешь применить этот самый, как его… флеб!
– Флеб? – изумился Барсук. – Это что, какая-то булка?
– Да нет же! Ты же мне сам объяснял, Барсук! Это когда ты притворяешься, что что-то знаешь, хотя на самом деле не знаешь. Мы скажем Грифу: «Пробил твой час, пташка. Маркиза во всём призналась! Она утверждает, что её вины в случившемся нет – только ты один виноват. Если ты хочешь что-то сказать в своё оправдание – мы, так и быть, тебя выслушаем». Ну? Как тебе такой флеб?
– Мог бы сработать, – кивнул Барсук. – Только это не флеб, а блеф. Мы не будем применять блеф.
– Почему? Ты же сказал, что может сработать!
– Потому что я верю в зверей до последнего, Барсукот. – Барсук Старший тяжело спустился с высокого пня. – Мы не будем врать Грифу. Мы дадим ему шанс.
– Шанс на что?
– Шанс поступить правильно. – Барсук пошаркал к следственной клетке. – Мы просто попросим его сказать правду.
– Но, Барсук, это может не сработать! – Барсукот мягко спрыгнул с пня и бесшумно пошагал следом.
– А может сработать. Как и блеф. Вероятность в обоих случаях одинаковая: либо сработает, либо нет.
– Но если она одинаковая, почему ты не выбрал флеб? То есть блеф?
– Я воспользовался своим шансом поступить правильно.
* * *
– Ну что? Кошка вам что-нибудь рассказала? – спросил Гриф, когда они приблизились к клетке. Он пытался выглядеть равнодушным, но клюв его заметно подрагивал, и в голосе слышалась обречённость.
«Скажи “да”, Барсук! – мысленно подтолкнул напарника Барсукот, а потом ещё для верности легонько ткнул его в спину лапой. – Флеб сработает! Гриф уже готов нам поверить! Скажи ему: “Да, она рассказала!”»
– Нет, она ничего нам не рассказала, – ответил Старший. – Она впала в беспробудную спячку.
– Невозможно! – Гриф соскочил с жёрдочки и принялся расхаживать по клетке из угла в угол. – Как?! На сельских животных вирус не должен действовать!
– Почему ты так считаешь, эксперт Стервятник?
При слове «эксперт», которое Барсук произнёс с теплотой и уважением, совсем как раньше, Гриф Стервятник дёрнулся. Как будто у слова был острый клюв и этим клювом оно кольнуло его в самое сердце.
– Я больше не эксперт.
Барсук Старший вздохнул, почесался и устало прислонился к решётке лбом:
– Ну же, Гриф. Помоги нам. Будь смелой, достойной птицей! Я с тобой сейчас говорю не как с преступником – как с коллегой. Как с Барсуком Полиции. Мы же столько с тобой прошли бок о бок и хвост к хвосту! Ты должен сотрудничать. Ведь не просто так ты каждую ночь собирался сбежать – но не сбегал, возвращался. Звери болеют. Звери спят. Звери гибнут. Я уверен, тебе это не всё равно. Что бы ты ни натворил – расскажи нам! Ты же сам говорил, что хочешь что-то исправить. Это твой шанс.
Гриф Стервятник долго молчал, низко опустив клюв. Наконец посмотрел Барсуку Старшему прямо в глаза:
– Ничего уже не исправить. Но ты прав. Нужно принять наказание за содеянное с достоинством. – Он выдернул у себя перо. – Принесите мне рулон бересты и чернила. Я изложу всё в письменной форме.
Глава 27, в которой обвиняемый признаётся в утечке
«Я, эксперт-криминалист Гриф Стервятник, виновен в возникновении кусь-эпидемии в Дальнем Лесу. Я также виновен и в других преступлениях. В этом рапорте я чистосердечно признаюсь во всём.
Как известно, я несколько лет работал над научным трактатом о чудодейственных свойствах птичьего молока. Этот трактат я планировал опубликовать в авторитетном журнале “Клюв науки”, и мои многочисленные открытия и исследования должны были совершить настоящую революцию. Моим соавтором был уважаемый, а ныне впавший в беспробудную спячку коллега Грач Врач. После тяжёлого отравления барсучихи Барбары и её госпитализации в клинику “Семейный Грач” Врач применил экспериментальное лечение с использованием микродоз птичьего молока. Эффект был ошеломительный, и барсучиха быстро поправилась.
Однако же, сразу после выписки из клиники она проявила агрессию: закидала полицейский участок грибами и шишками, кричала и пыталась кусаться. Грач Врач предположил, что такая реакция могла быть побочным эффектом птицемолочной терапии, а именно опасным для жизни синдромом Бешеного Хомяка, и не придумал ничего лучше, чем доложить о случившемся на самый верх. Я, как эксперт, ни секунды не сомневался и не сомневаюсь, что поведение Барбары было связано не с птицемолочной терапией, а с так называемой несчастной любовью: Младший Барсук Полиции Барсукот обещал на ней жениться и передумал. Увы, к моему экспертному мнению не прислушались. Любые эксперименты с птичьим молоком были строго запрещены распоряжением сверху, остатки птичьего молока подлежали уничтожению.
Тогда я и совершил своё первое преступление. Во имя науки я выкрал у законопослушного Грача Врача небольшое количество молока. Он, не заметив пропажи, вылил всё остальное.
Затем – и это уже второе моё преступление – я продолжил эксперименты с птичьим молоком тайно, один, в моей подгнёздной лаборатории. Я очень продвинулся в научных исследованиях, успехи были, скажу вам без ложной скромности, ошеломительными. Я несколько раз применял птичье молоко в экспериментах на добровольцах среди животных (сами добровольцы об эксперименте не знали и полагали, что я угощаю их самым обычным молоком) и в результате установил, что на сельских зверей оно абсолютно не действует, в то время как лесные к нему, наоборот, сверхчувствительны. Однако в основном моими подопытными были, конечно, не звери, а насекомые, с которыми можно было не церемониться и вводить им высокие дозы молока ежедневно.
Трагедия случилась три недели назад, когда освобождённая из Нор Заключения персидская кошка Маркиза и её подельник, вор-рецидивист Яшка Юркий (они познакомились там же, на Норах под Неприступным Холмом), пронюхавший о моих выдающихся экспериментах, предприняли попытку кражи птичьего молока из моей подгнёздной лаборатории – вероятно, с целью продажи этого сверхценного вещества. Той ночью я задержался допоздна и, когда они проникли в лабораторию, всё ещё там трудился. В результате их попытка кражи обернулась неудачей – не только для них, но и для меня, и для всего Дальнего Леса. Отгоняя преступников от птичьего молока, я грозно простёр крыло – и ненароком опрокинул все лоточки, стёклышки и пробирки. Таким образом, произошла чудовищная утечка птичьего молока, муравьиной кислоты и подопытных насекомых.
Я с прискорбием должен отметить: тот взмах крыла – моё третье и самое ужасное преступление. Дело в том, что сбежавших насекомых за несколько дней до этого я в научных целях инфицировал штаммами разных вирусов и бактерий, в качестве же терапии применял ударные дозы птичьего молока. Эксперимент дал ошеломительный результат: вирусы и бактерии не только не были уничтожены молоком, но, напротив, как бы включили его в свой обмен веществ и мутировали в единый, мощный и агрессивный сверхвирус.