Утечка птичьего молока и подопытных насекомых, носителей сверхвируса, в тот момент не вызвала у меня паники – я лишь был чудовищно огорчён из-за утраты экспериментального материала. Я считал, что созданный мною вирус-мутант опасен только для насекомых и что он не способен перекинуться на зверей. Но я ошибался.
Через несколько дней в Дальнем Лесу началась зверская эпидемия. Поначалу я надеялся, что с утечкой она не связана. Но каждая новая экспертиза – воды в ручье, пыли, найденной у сычей, кошачьих блох и так далее – оканчивалась ничем, в то время как симптомы у заболевших напоминали синдром Бешеного Хомяка, что говорило о тесной связи кусь-вируса с птичьим молоком.
Но и убедившись, что причина распространения куси – утечка из моей подгнёздной лаборатории, я не терял надежды всё быстро исправить: дело в том, что в ходе экспериментов у меня уже было разработано противовирусное лекарство. Я представил формулу лекарства Грачу Врачу так, как будто идея пришла мне в голову только что. Грач доверчиво принял её в работу, высоко оценив мой талант и заботу о лесе. Вскоре мы с Грачом ввели лекарство зверям, впавшим в спячку… но оно не сработало. Не возымело никакого эффекта. Вероятно, вирус мутировал уже после утечки. Если бы насекомые, на которых я ставил опыты, оставались под моим наблюдением, если бы я мог взять соскоб с их усиков – возможно, я смог бы доработать лекарство. Но они убежали. Пробраться в Жужгород мне не позволяет размах крыла: рождённый для полёта не может ползать… А рассказать кому-то, кто может ползать, я не решился. Я – трусливая птица.
Но я пытался. Небесный Медведь мне свидетель – я пытался что-то исправить! Доработать антивирусное лекарство с учётом, что носители вируса теперь звери. Мы с Грачом Врачом меняли дозировки и компоненты – но всё напрасно. Всё бесполезно. Я создал монстра. Высидел яйцо, из которого вылупилась погибель Дальнего Леса… Грач не знал об этом, но в итоге, видимо, догадался – и, впадая в спячку, обозвал меня прохвостом. Какой позор!
Что до кошки и Яшки – мы заключили сделку о неразглашении. Эта сделка – моё четвёртое преступление. Я молчу об их преступной попытке кражи – они молчат о моих незаконных экспериментах.
Яшка Юркий оказался слабым звеном. Он сдержал обещание и не рассказал о моей преступной деятельности ни слова – но при этом, мучимый совестью, рассказал о своей. Он признался Мыши Психологу, что хотел меня обокрасть. Он считал, что Мышь, как профессионал, сохранит его тайну. Но она, заболев, стала вести себя дико, и Яшка вполне обоснованно испугался, что его тайна раскроется. Что блокнотик Мыши Психолога попадёт в барсучьи лапы полиции. Юркий вырвал из блокнота страницу – ту, где речь шла о нём. Я же скрыл, что обнаружил отпечатки его лап и зубов. Чтобы вы не вышли на Яшкин след, чтобы Яшкин след не привёл вас прямо ко мне. Моё пятое преступление.
Дальше – кошка. Когда она поняла, что моя незаконная научная деятельность привела к эпидемии, она стала требовать в обмен на своё молчание всё больше и больше: постоянное убежище в Дальнем Лесу, лисью нору, шиши, почёс… Я даже выклевал ей колтуны. Это было так унизительно! Её план был выйти замуж за Барсукота и всю жизнь на нас обоих паразитировать. Эпидемия её не пугала: я имел неосторожность сказать ей, что кусь-вирус, возникший благодаря птичьему молоку, как и птичье молоко, не поражает сельских зверей. И, однако же, она заболела… Это значит, вирус мутировал ещё больше, стал ещё злее. Это значит, не только наш Дальний Лес, но вся земная доска в опасности!.. Но я отвлёкся. Вернёмся к кошке.
Моё шестое преступление – подделка экспертизы той зловещей надписи про кару богов на баре “Сучок” – оно связано с ней. Художник Скунс не врал: под слоем клюквенной краски была муравьиная кислота. Он и правда только обвёл. Так кто же выжег изначальную надпись? Полагаю, она, Маркиза! Об этом говорит нам зверская логика. В тот день я как раз отказался выполнить очередную её глупую прихоть. Она сказала: “Ты пожалеешь, птица. Великий Пуси-Дон тебя покарает”. А вечером – эта надпись. Муравьиной кислотой. Это был скрытый шантаж, намёк. Она же видела, как в моей подгнёздной лаборатории разлилась муравьиная кислота. Теперь там много въевшихся, нестираемых пятен, следов и разводов. Она использовала муравьиную кислоту, чтобы показать, что следы ведут ко мне, эксперту Грифу Стервятнику.
Прошу прощения, к бывшему эксперту. Теперь я не эксперт, а преступник. И готов понести наказание».
В правом нижнем углу бересты красовалась витиеватая роспись Грифа Стервятника. Барсук Старший и Барсукот видели её сотни раз – под всеми экспертными заключениями Грифа. На этот раз перед ними было не заключение. Перед ними было признание.
– Ну как? Вы меня теперь ненавидите? – глухим голосом спросил Стервятник из-за решётки.
– Ну что ты, Гриф, дружище, конечно, нет, – без особой уверенности отозвался Барсук. – Мы благодарны тебе за чистосердечное признание. Оно нам поможет в расследовании.
– Да какое расследование? – изумился Барсукот. – Он же уже признался!
– Из-за меня пострадало столько зверей! – сокрушённо добавил Гриф.
– И не только зверей, – печально кивнул Барсук. – На каких насекомых ты ставил эксперименты?
Глава 28, в которой нужно уметь отпускать
Барсук Старший остановился перед Неприступным Холмом. Почесал живот, грудь, бока, уши, хвост. Да, хвост чесался – но не сильнее, чем всё остальное. И да, на хвосте была красная точка – но не одна, а штук восемь. И не только, собственно, на хвосте – эти маленькие зудящие точки были разбросаны по всей его тушке. А при кусь-вирусе бывает только одна и исключительно на хвосте. Значит, это – просто точки, не так ли? Зверская логика! Это просто укусы блох, которых он подхватил от Маркизы, когда её обнял… Тем не менее одна из точек у него на хвосте могла быть той самой. Единственной. Укусы блох не исключали кусь-вируса. Зверская логика.
– Вы здесь хотите сойти, под Неприступным Холмом? – спросил Старший. – Или подбросить вас в Жужгород?
Барсук извлёк из кармана жукоусилитель – старенький, но вполне ещё исправно работавший, а вовсе не сломанный, как утверждал Гриф Стервятник, – приложил его к животу, к тому месту, где больше всего чесалось, – и сквозь голодное урчание собственного желудка услышал тонкий, скрипучий голосок блохи-прародительницы:
– Дети и внуки мои, и правнуки, и праправнуки! Зрите – Норы под Неприступным Холмом! Отсюда пошёл наш род! Вместе с братьями моими и сёстрами, вместе с мужем моим возлюбленным унесла меня отсюда в края далёкие злая кошка! И в краю далёком перешла я со шкуры злой кошки на шкуру доброго барсука в час объятий! А родные мои братья и сёстры и возлюбленный муж мой перейти не успели и приняли страшную гибель! И в ту ночь я разрешилась от бремени и породила детей своих на шкуре барсучьей! А на следующую ночь мои дети породили своих детей. А ещё спустя сутки…
– Я прошу прощения, – перебил блоху-прародительницу Барсук, – история вашей семьи берёт за душу, но у меня мало времени. Не могли бы вы определиться – вы здесь сойдёте или тащить вас до Жужгорода?
– Здесь наше место, – сообщила блоха. – Здесь завершаются наши странствия. Дети и внуки мои, и правнуки, и праправнуки, ныне мы совершаем исход с приютившей нас зверской шкуры! Следуйте за мной в отчий дом! Спасибо, добрый барсук, что не дал истребить мой род!
– И тебе спасибо, свидетельница-прародительница! – ответил ей Старший.
Барсук подождал, пока завершится исход, и, когда последняя блоха, замыкавшая строй, ускакала на Норы, порысил своей дорогой. Тушка сразу стала чесаться гораздо меньше, а когда он добрался до Жужгорода, зуд и вовсе прошёл. Разве что самую малость почёсывался кончик хвоста.
Как и в прошлый свой визит, Барсук протиснулся между корнями векового дуба и полез вниз по узким и кривым улочкам Жуж-города. И, как в прошлый раз, насекомые принялись суетиться, утаскивать личинок и куколок и в панике прятаться. Не прошло и минуты, как местечко полностью опустело. Барсук Старший остановился у двери с белым лепестком и табличкой «Здесь обитают неприкосновенные насекомые»; бледная надпись «Здесь обитают предатели!» по-прежнему читалась чуть ниже.
Он позвонил.
– Полиция Дальнего Леса!
– Снова вы? – Жужа просунула через замочную скважину дрожащие тонкие усики.
– Снова я. Откройте дверь, Жужа. Я пришёл с миром.
Немного помедлив, жужелица открыла и впустила Барсука в дом. На этот раз личинок в трухлявой мебели не было – они уже окуклились и переместились в подвешенные к потолку люльки. Весь пол под люльками был усеян кусочками старых коконов.
– Я не успела прибрать, – пояснила Жужа и зябко укуталась в чёрную тюльпанную шаль. – Сегодня вылупились наши с Жаком молодые жучки. Мы с ними сползали в склеп, отдали дань уважения их отцу – и они ушли навсегда.
– Неужели тоже к Крылатой Капустнице? – ужаснулся Барсук.
– Что вы такое несёте? – возмутилась Жужа. – Они ушли размножаться! Жить своей жизнью. Мы, матери жуков, должны уметь отпускать.
– Конечно, конечно же, размножаться… – смутился Барсук. – Послушайте, Жужа. Я должен принести вам и вашей семье извинения от имени Дальнего Леса. Мне стало известно, что, несмотря на статус неприкосновенного, ваш муж подвергался жестоким экспериментам в тайной лаборатории Грифа Стервятника. Мне очень жаль, что ему пришлось через это пройти.
Жужа молча кивнула, и в её огромных фасеточных глазах, каждый из которых состоял из множества маленьких простых глазков, задрожали бисеринки слёз – по бисеринке в каждом глазке.
– Возможно, эти эксперименты и стали причиной безвременного ухода уважаемого жука Жака к Крылатой Капустнице, – закончил Барсук.
– Наверняка, – ответила Жужа, и десятки крошечных слёз скатились на тюльпанную шаль, а потом соединились в две крупных слезы и упали на пол.
– Тем не менее, чтобы в этом убедиться, нам необходимо произвести вскрытие, – извиняющимся тоном добавил Старший и, включив карманного светляка, направился в подвал по винтовой лестнице.