Барсук Старший посветил фонариком на ореховые скорлупки. К каждой прилагалась мемориальная дощечка: «Жук Быстряк, спи спокойно, тебе больше некуда торопиться»; «Жук Тускляк, мы будем помнить, как сильно ты любил солнце!»; «Дорогой бабушке, Морщинистокрылой Жужелице, от безутешных внуков»… «Жук Жак, любимый муж и отец, великий мыслитель, бесстрашный исследователь, благородное насекомое, покойся с миром, никто тебя больше не тронет».
– А ведь он просил помощи! Он ж-ж-жаловался! – голос Жужи жужжащим эхом бился о своды склепа, как заблудившийся во тьме мотылёк. – Ж-ж-жаловался, что другие насекомые травят нашу семью из-за статуса неприкасаемых! Из-за того, что всех едят, а нас нет! Он хотел обсудить это с Мышью Психологом, но у неё не было времени! Действительно – кому интересен какой-то жук…
– То есть вашего жука отравили?
– С чего вы взяли?
– Вы сказали, что другие насекомые вас травят.
– Нельзя всё понимать так буквально, – скривилась Жужа. – Они его унижали. Исключили его из Партии Жужелиц-Комаров. Написали на стене нашего дома, что мы предатели. Не написали даже, а выжгли муравьиной кислотой, так что надпись намертво въелась! И его сердце не выдержало. Сердце Жака остановилось.
– Я очень сочувствую. Но, позвольте, у жуков разве есть сердце?
– Это у вас нет сердца! – возмутилась Жужа. – А у жуков оно есть! Большое, доброе сердце. На спинке.
– А хвост?
– Что хвост?
– Вы видели хвост вашего покойного мужа? Вы не заметили красного пятнышка на хвосте Жака? Остановка сердца может быть связана с инфицированием кусь-вирусом. Я не могу исключить, что жука укусила Мышь Психолог. Возможно, он пришёл к ней повторно…
– Как это – укусила? У Жака была неприкосновенность! А впрочем, что это я. Кого волнует неприкосновенность какого-то там жучка! Его и жирафа пыталась укусить, он еле от неё убежал.
– Жирафа? Когда? – быстро спросил Барсук.
– Три дня назад. Она приходила к ручью на водопой. Говорила «кусь» и клацала пастью.
– Но ведь три дня назад ручей уже был заболочен, – нахмурился Барсук. – Он уже дней десять как заболочен.
– А ей-то что? Она эту зелёную гадость каждый день тут лакала. Агрессивное, нечистоплотное животное, ни капли изысканности!
– Послушайте, Жужа, – сказал Барсук Старший, – это очень серьёзно. В Дальнем Лесу сейчас эпидемия. Один из симптомов: инфицированный зверь становится агрессивен и делает кусь за хвост. Ваш муж не пытался делать кусь вам или вашим детёнышам, прежде чем… отлететь?
– Мой муж был добрым, нежным, тонко чувствующим жуком. А не каким-то там зверем. Он никому ни разу в жизни не сделал кусь, – с достоинством ответила Жужа.
– И всё-таки я должен осмотреть ваш хвост и хвостики ваших детей на предмет красных пятен.
– Нет, – Жужа решительно взмахнула тонкими усиками.
– Именем закона Дальнего Леса, покажите мне хвост! – жёстко сказал Барсук.
– Боюсь, это невозможно. Даже именем закона.
– Почему это?
– Для вас мы просто еда, не так ли? – с горечью произнесла Жужа. – Вы про нас ничего не знаете. У жуков есть сердце. Но не бывает хвостов.
Глава 12, в которой вода отравлена
Гриф Стервятник сделал крутой вираж и приземлился на кочку, одиноко торчавшую из заболоченного ручья. Предполагалось, что это будет красивая, хоть и рискованная посадка, но без хвоста получилось неловко, криво и косо, настолько косо, что левое крыло Грифа угодило прямо в болотную тину, из подвязанного хвоста выпало рулевое перо, а из лапы вывалилась пробирка.
Нет, он, конечно же, не уронил своего достоинства, роняя перо и пробирку. Он сделал вид, что так и было задумано, он ловко, прямо под водой, подхватил пробирку погружённым в ручей крылом и зачерпнул зеленовато-бурую жижу для экспертизы, но настроение всё равно было безнадёжно испорчено на весь день. А может быть, на всю жизнь. Зависело от того, как долго придётся соблюдать эти нелепые антихвостоедные меры. В особенности подвязывание хвоста к спине. Он гордая птица! Хвост необходим ему для руления! Для совершения эффектных воздушных манёвров! Подвязанный хвост оскорбляет его достоинство…
– Гриф Стервятник, возьмите, пожалуйста, на экспертизу пробы воды, – сказал Барсук Старший.
– А я что, по-вашему, только что сделал? – Гриф раздражённо потряс пробиркой.
– Прошу прощения. Я думал, вы упали в болото, – смутился Старший.
– Я здесь закончил, – сухо ответил Гриф. – О результатах экспертизы сообщу позже.
Эксперт-криминалист горделиво раскинул крылья, взмыл над ручьём, чуть не врезался в вековой дуб и полетел прочь, вычерчивая в осеннем небе замысловатый зигзаг.
Барсук проводил Стервятника задумчивым взглядом и покосился на Барсукота. Тот раздражённо помахивал кончиком хвоста, торчавшим между ушами. Барсук вздохнул: хвост Младшего Барсука Полиции был подвязан к спине неправильно.
– Нельзя высвобождать хвост, Барсукот.
– Я же только кончик.
– Это не по инструкции.
– К сычам инструкцию! Вертел я на хвосте такую инструкцию! Вот чем ты мне прикажешь помахивать, если я раздражён или в ярости?!
– Это не мой приказ, Барсукот, а распоряжение сверху.
– Да хоть бы и снизу! – огрызнулся Барсукот, подвязывая кончик хвоста. – Эта Супермышь просто выжила из ума! Подвязывать хвосты, чтобы не провоцировать заболевших! Это ж надо такое придумать!
– Ну, какой-то смысл в этом есть, – с сомнением возразил Барсук Старший.
Ему тоже не то чтобы очень нравилось подвязывать хвост к спине. С подвязанным хвостом ходить было тяжело, и как-то особенно тоскливо ощущалось отсутствие зверской формы. Он вздохнул и повернулся к газели Герочке. Та суетливо перетаптывалась на берегу ручья, пытаясь избавиться от назойливой мухи без помощи хвоста. Хвост Герочки был подвязан к спине по всем правилам. Кроме того, на ней были накопытники и намордник, для безопасности окружающих: срок изоляции Герочки ещё не истёк – её вывели из карантина к ручью как свидетельницу.
– Вы подтверждаете, что жирафа Руфь пила вот из этого заболоченного ручья? – спросил Барсук Старший.
– Подвевдавю, – сказала Герочка через намордник.
– Вы видели это лично?
– Ва, бибева.
– Что-что? Вы говорите на диалекте Дальнего Редколесья?
– Бя бобовю черев дабордник! – Герочка цокнула копытом от возмущения.
– Так, хорошо. Вы можете снять намордник, но сначала отойдите от нас на зверскую дистанцию, – распорядился Барсук. – Желательно на ту сторону ручья.
Газель Герочка легко перескочила через ручей, стряхнула с себя намордник и клацнула зубами.
– А что это вы клацаете? – напрягся Барсукот. – Вам хочется сделать кусь?
– Мне хочется поймать муху! – ответила Герочка. – Как ещё прикажете избавляться от мух, если хвост подвязан?
– Это не мой приказ, а распоряжение сверху, – мрачно сообщил Барсукот.
– Вернёмся к делу, – сказал Барсук. – Вы лично видели, газель Герочка, как жирафа пила из заболоченного ручья?
– Да, видела. Руфь была просто одержима идеей засухи! Сказала: «Лучше напиться грязной воды и выжить, чем жаждать чистой воды и сдохнуть».
– Какая глупость! – пробормотал Барсукот.
– Вообще-то это мудрость Дальнего Редколесья. Наша мудрая поговорка, – обиделась Герочка.
– Раз вы считаете это мудростью, значит, вы тоже пили из заболоченного ручья? – прищурился Барсук Старший.
– Я – нет. Я же не дура. Я и жирафу пыталась отговорить. Тем более этот ручей не просто заболочен. Я думаю, он отравлен!
– С чего вы взяли, что он отравлен?
– Неделю назад я видела, как двое сычей кружили над ручьём – он тогда ещё был прозрачным – и что-то сыпали в воду.
– Что сыпали?!
– Откуда мне знать. – Герочка клацнула челюстями, пошамкала и выплюнула в ручей донимавшую её муху. – Судя по тому, что случилось с Руфью, – какую-то заразу.
– Зараза-то какая-то! – послышался надтреснутый голос Сороки с небес. – Знаете, новость-то какая у меня на хвосте-то? То есть не на хвосте-то! Выхухоль-то то-то-тоже то-то-то-гось! Я-то думала, он сегодня выйдет из изоляции-то! Гнездо-то мне утеплит-то! А он шиши-то мои вперёд взял, а сам, зараза, впал в спячку!
– В беспробудную? – на всякий случай уточнил Барсук Старший, хотя заранее знал ответ.
– А то-то-то-то в какую ж ещё?
Сорока пошла на посадку, вихляясь из стороны в сторону. Кончики подвязанных к спине изумрудных хвостовых перьев торчали над её головой, как хохолок попугая.
– Осторожно, Сорока! Бери левее! – крикнул Барсук, но было уже слишком поздно.
На полном ходу Сорока врезалась в вековой дуб, склонившийся над ручьём мощной кроной, безвольно повисла, воткнувшись в ствол клювом, и наконец тяжело свалилась в болото, подняв фонтан бурых брызг.
Барсукот ринулся было за ней, но Барсук метнулся ему наперерез:
– Стой! Нельзя входить в эту воду! Она может быть инфицирована сычами!
– Что ж теперь… оставить Сороку там?! – ужаснулся Барсукот.
– Нет, мы её выловим, – Барсук Старший с хрустом отломил от столетнего дуба ветку. – Но с предосторожностями, – Барсук, кряхтя, наклонился и поднял с земли намордник газели Герочки.
Он прицепил намордник к дубовой ветке, закинул в ручей, как сачок, зачерпнул в намордник Сороку и вытащил её из воды.
– Это гдей-то я? Это ктой-то я? – пробормотала Сорока и мутно уставилась на Барсуков Полиции. – Это чтой-то мне угото-то-то-товано? Моё грядущее в каком-то-то-то-то тумане…
– Изоляция в клинике «Семейный Грач» тебе уготована, – сказал Барсук Старший. – Побудешь в карантине до выяснения.
– Целее будешь, – поддакнул Барсукот.
– А что вы будете выяснять-то?
– Является ли ручей источником заражения, – ответил Барсук и с трудом подавил зевок.
Зима была близко. Так близко. И так мучительно хотелось впасть в небольшую сладкую спячку. Но эта зима обещала быть тяжёлой, злой и бессонной. Если повезёт. А если не повезёт – беспробудной. В любом случае придётся несладко.