чиками из-за границы договоры пожизненной аренды – и наша собака как бы получает «иностранную прописку». Так что наша кровь не окажется запертой внутри страны. Собаки – они знают, что такое личные границы человека и домашней территории, но что такое государственная граница – не знают. Ну, если только их специально не натаскали. Звери не имеют национальности. Собаки в известном смысле – люди мира. И это очень утешает.
Путь зоозащитникаРаздражение, выгорание и капуста
Мы встречаемся со Светланой Сафоновой, директором фонда «Дарящие надежду», в «Вареничной № 1» на Павелецком вокзале. У Светланы огненно-рыжие волосы и зеленая кофта. Фотографы обычно советуют рыжим одеваться на фотосессии именно так – это выигрышное сочетание цветов. Не уверен, что Светлана думала об эффекте – едва ли у нее есть время обдумывать выигрышный look. У нее дома четыре собаки и 12 кошек. И еще птица. «Подобрыши и спасеныши», половина из которых – инвалиды.
Меню в «Вареничной» креативное, сделано в виде детской раскраски. Тут же на столе стоят цветные карандаши.
– Ой, а можно я карандашами воспользуюсь? Я в детстве так любила раскрашивать. Вас это не будет обижать?
И директор фонда начинает увлеченно раскрашивать меню.
Детство так детство. Тогда начнем сначала.
– Ни кошек, ни собак у меня не было. Только волнистые попугайчики. Мама и бабушка любили животных, они с ними выросли, а вот папа нет. И до сих пор так. Он уже смирился, что у меня их много. А по молодости мог стукнуть кулаком: «Нельзя – значит, нельзя». Даже попугайчиков мне завели только лет в одиннадцать-двенадцать, потому что я изнылась: «Ну хоть кого-нибудь!» До сих пор особенно люблю птиц.
– Птиц любить сложно. Они древние, иные. Что может дать птица человеку сентиментальному?
– Понимание, – говорит Светлана. – Общение. У меня шесть лет живет галка без крыла. Она не стала ручной, но она коммуницирует с людьми – клюет меня, когда ей что-то не нравится. Она очень умная. И с попугаями можно поговорить и поиграть. Они в футбол прекрасно играют.
– Как это?
– Маленьким мячиком. Я любила своих попугаев. Когда птицы умирали, долго думала о них и плакала. И несколько лет видела их во сне.
– От чего еще вы плачете?
– А больше ни от чего. Иногда от мультика трогательного про брошенную собачку и вообще из жалости к животным. Плачу от того, насколько они зависимы от нас. Они нам доверяются, а их обижают, предают, убивают. И от бессилия, наверное, я плачу. Только и остается «делать что можешь, и будь что будет».
Мы ненадолго замолкаем. Меню уже раскрашено, слезы проглочены.
– Какое событие стало для вас точкой входа в благотворительность?
– Я работала редактором на сайте Министерства культуры. И отдельно, «для себя», помогала животным: кормила уличных, денежку в приюты переводила, стараясь, впрочем, не особо вникать в их проблемы. И однажды друг из журнала «Дискавери» мне сказал: «С нами связались из фонда помощи животным, им нужен журналист. Ты же любишь всякое живое? Позвони». Я позвонила, и видите, во что это вылилось?
Международный благотворительный фонд помощи животным «Дарящие надежду» работал тогда один год. Ему был нужен человек для наполнения сайта. Вместо пятнадцати-двадцати вежливых минут разговор-собеседование длился три часа. И эти три часа стали границей между прежней и нынешней жизнью Светланы. Она стала вникать в работу фонда, участвовать в акциях – и в какой-то момент пришлось делать выбор. Она до сих пор любит писать тексты, но поняла, что реальная помощь для нее значимее.
Фонд устроен просто и прозрачно – есть руководство, направления, координаторы каждого направления. Работа строится согласно общему плану. Есть программа лечения и стерилизации в клиниках партнеров. Есть распределение подобранных с улицы животных в приюты. Но своего приюта у фонда нет, животные, которых фонд спасает, оседают на передержке в дружественных приютах. Это принципиальная позиция. Если завести свой собственный, он будет расти и отнимать все силы и время, а все остальные вопросы останутся бесхозными.
– Что вы почувствовали, когда впервые попали в приют?
– Я боялась этого первого раза. Тянула до последнего. Собак много, они на тебя смотрят, им нужна помощь, они все хотят домой, а ты ничего сделать не можешь. От отчаяния и бессилия и тянула. Потом себя преодолела.
Похоже, Светлана отыгралась за все свое детство без животных. Что называется, дорвалась. Ее работа состоит из помощи животным, ее дом наполнен животными. Утром она выгуливает собак, всех кормит, убирает кошачьи горшки. Наливает кофе, садится за компьютер и смотрит, что сегодня нужно сделать: кому позвонить, что написать, к кому поехать.
– А вам от домашних приходилось слышать упреки, что ваша работа и образ жизни – как бы «не для всех»?
– Мои близкие в Самаре гордились мной в свое время – тем, что я перебралась в Москву и нашла хорошую работу. Когда я перешла работать в фонд, меня никто не понял. Решили, что я головой поехала. Это такая лакмусовая бумажка – как к тебе относятся люди, понимают ли они тебя. Некоторые знакомые высокомерно, снисходительно подхихикивали. У нас же очень долгое время люди, помогающие животным, считались сумасшедшими. Нормальная женщина, по их мнению, не будет таким заниматься. Потом близкие смирились, успокоились, сказали: «Ладно». А муж, конечно, считает, что я ему жизнь испортила. Ворчит, но куда деваться? Это все наше, собаки и коты. Я иногда молчу, иногда отвечаю, а он только рукой махнет. Мы двадцать семь лет знакомы, что нам бодаться? Но, видя мою работу, он и сам стал внимательнее относиться к животным, учит людей, как с ними надо обращаться. Это безумно трогательно.
Светлана Сафонова рассказывает, как «звериная благотворительность» устроена изнутри. В муниципальные приюты животные попадают по заявке на отлов. В России сегодня работает закон об ответственном обращении с животными. Согласно ему регулирование численности бездомных животных проходит по программе ОСВВ: отлов, стерилизация, вакцинация, выпуск. Каких-то животных не выпускают затем в городскую среду, а помещают в приют. В частные приюты животные попадают не по отлову, их приносят владельцы или волонтеры.
– Из тех, что попадают в приюты, сколько животных имеют опыт насилия?
– Статистики нет. Но таких сразу видно: они запуганные. Все волонтеры – святые люди, это без шуток. Они на переднем крае. Стерилизуют, адаптируют, успокаивают, ищут дом. Самое же главное – не просто в приют попасть, а потом в новый дом поехать, чтобы тебя там любили, о тебе заботились.
– Случалось ли вам размышлять о природе человеческой жесткости?
– Все садисты начинали «экспериментировать» на животных. Что я могу сказать? Жестокость – род власти, но в ее искаженной, разрушительной, болезненной форме.
Светлана осознанно не читает новости об издевательствах над животными. Не может. Когда только начала работать в фонде, с энтузиазмом приняла на себя шквал звонков с воплями и сигналами SOS: «Помогите, там издеваются, того бросили, этого предали». Побочный эффект неофита – прогрессирующая ненависть к людям. Ко всем без исключения. Дальше больше – Света перестала есть мясо. Шла в магазин за продуктами, смотрела на него, перед глазами стояли убитые щенки, и ее тошнило.
Но затем она разглядела другую часть человечества – тех, что звонят и говорят: «Я хочу помочь, что мне сделать?» Она отмякла, поняла, что жизнь не только черно-белая. Светлану, что называется, отпустило. Мясо она до сих пор не ест, но спокойно готовит его мужу и отцу. С новостями сложнее – если есть возможность не смотреть и не читать об издевательствах над четвероногими, не смотрит и не читает. Низкая планка чувствительности мешает эффективности. Если прочтет, будет плакать. После слез обязательно заболит голова, заколотится сердце. А в это время звонок: «Света, нужно срочно сделать то-то и то-то». «Поэтому я отстраняюсь. Естественно, по жестокому обращению мы подавали и подаем обращения, но если можно не вникать, я не вникаю», – говорит она.
И добавляет спустя паузу: «Может, это малодушно».
– Какое уголовное наказание вы считаете справедливым за убийство животного или издевательства над ним?
– Сейчас у нас по закону дают три года лишения свободы, но, к сожалению, этого не всегда получается добиться. Конечно, я бы давала больший срок с удовольствием. Я точно знаю, что в массе своей наше население животных любит. Если в тюрьму попадает человек, который издевался над животными, ему там комфортно не будет. Это стыдная статья, ее не прощают те, кто сидит за другие преступления. Но полиция очень неохотно берет заявления по двести сорок пятой, потому что им и так есть чем заняться. К тому же эта статья – трудно доказуемая. В России было несколько удачных громких дел, мы в них тоже принимали участие. Такие случаи надо предавать огласке, тогда, может быть, другие задумаются и будут хотя бы бояться.
– Когда в фонд звонит человек и говорит: «Я хочу отдать собаку», – что вы чувствуете?
– Раздражение, – с нажимом произносит Светлана. – Ты ее почему хочешь отдать? Потому что она тебе надоела? Мы сначала стараемся говорить спокойно, доходчиво, объясняем, что приюты переполнены. Кто будет содержать твою собаку – или даже ту, которую ты нашел, но решил работу спасения переложить на других людей? Ты не прошел мимо, ты молодец, но почему теперь хочешь на нас эти заботы перекинуть? Мы готовы тебе помогать этим и тем, но содержать мы ее не будем, нам не на что это делать. Это чистая правда. В ответ бывают и проклятья: «Зачем вы тогда нужны?! Вы мошенники, вы только деньги собираете!» Но бездомных животных гораздо больше, чем благотворительных организаций и людей, готовых этих животных взять. У нас вообще народ ничего не знает о том, как устроена помощь животным. Поэтому три кита, на которых стоит наша работа, – пропаганда, образование, стерилизация.