– А были истории с хорошим концом, которые запомнились?
– Однажды нам позвонили в фонд и сказали, что за городом возле станции лежит сбитая электричкой собачка. Ей отрезало задние лапки. – Применительно к животным Светлана в основном произносит уменьшительно-ласкательные слова. – Ужас-ужас, помогите-помогите. Наш волонтер поехал, нашел собачку, привез в клинику. Мы ее назвали Машенькой. Полечили, стерилизовали и думаем: «Куда ее теперь девать, что будем делать?» А тут в клинику пришла на прием женщина со своей собачкой, увидела нашу Машеньку, прорыдалась и влюбилась. И теперь Машенька живет в шикарном доме, у нее есть колясочка. Она хочет – катается, хочет – ползает, у нее все хорошо. Святая женщина, дай бог ей здоровья.
– Было ли у вас выгорание?
– Ой, да постоянно.
– В чем оно выражается и как вы справляетесь?
– Не хочется ни с кем общаться – бросить бы все, уехать на необитаемый остров. Но потом посидишь, подумаешь: «Куда я поеду?» Я быстро отхожу, два-три часа мне нужно, не больше, чтобы погрустить.
– Так это не выгорание, это усталость. Все же выгорание – когда человек начинает ненавидеть свою работу.
– Я, может, и начинаю, но не позволяю развиться этой теме. Понимаете, я голову переключаю. У меня есть занятия, которые мне помогают отдыхать: зимой хожу на лыжах, летом у меня капуста и огородик маленький, очень люблю кино, смотрю много фильмов, читаю.
Мы со Светланой доели пирожки с капустой (никакого животного белка!) и продолжаем разговор. Мы заметно подобрели после перекуса, но не размякли. Мы ищем зооистину.
– Что, на ваш взгляд, объединяет зоозащитников и зооактивистов?
– Общие задачи. Эти люди встроились в помощь животным, а не в помощь людям. Значит, у них общее то, что именно мимо беды животного они не могут пройти. Мы десять лет бились над законом о гуманном отношении к животным, сколько было слез, истерик, демонстраций, митингов, писем. Эта общая глобальная цель нас хорошо объединяла. Невозможно уже было жить в этой жестокости и безнаказанности. И все люди, работающие в секторе, вместе добились принятия закона. Наш фонд принимал непосредственное участие в его разработке. У нас в совете состоит Леонид Исаакович Ярмольник, дай ему бог здоровья. Он ходил с нами в Думу, правительство, открывал двери. Он у нас был разбивателем стен и твердых лбов. Знаковая фигура в качестве «паровоза» – залог успеха.
– А что еще объединяет зоозащитников?
– Упрямство.
– Вспоминается фраза Жеглова «Упрямство – первый признак тупости».
– Давайте переименуем тогда упрямство в настойчивость. Мы ответственны за тех, кого вы приручили. И бросили.
– Но не кажется ли вам, что их объединяет также некоторый фанатизм?
– Фанатизм есть в любой сфере и в любом секторе благотворительности. Чувство меры – единственное, что спасает.
– Многие зоозащитники этого чувства не имеют, и их несет в такую хтонь, что люди, которые любят животных, но не готовы класть жизнь на их защиту, реально пугаются.
– Есть мнение, что животным помогают те, кто не добился ничего значимого в «человеческом» мире. Раньше я могла бы, наверное, согласиться, а теперь понимаю, что это не так. Я знаю много состоятельных, умных, образованных, семейных людей, которые занимаются помощью домашним зверям на регулярной основе. А все крайние формы зоозащиты – это проявления «неподвижной» идеи. Когда человек буквально зацикливается на своем пафосном образе мыслей.
Когда я пришла сюда работать, то первое время горела идеей всех объединить: «Какая хорошая Манечка, какой хороший Ванечка, давайте их всех сближать». Девчонки-коллеги надо мной смеялись: «Давай-давай, скоро ты разберешься». И конечно, потом я поняла, что многим людям вместе быть нельзя, они друг друга не понимают. Муж как-то слышал мой разговор по телефону на эту тему и поделился наблюдением: «Даже в сообществе цветоводов так ругаются, так ненавидят друг друга, что мама не горюй. Из-за пестиков и тычинок». Поэтому я придерживаюсь мнения, что мы все одинаково хороши, просто по-разному.
– Нет ли у вас ощущения, что фанатизм вредит делу?
– Вредит. Приходится каждый раз говорить: мы не все сумасшедшие.
– Почему часто зоозащитники нетерпимы к людям?
– Видимо, по той причине, по которой я в начале своей работы стала всех людей ненавидеть. Оттого что ты не в силах решить проблему и не можешь достучаться до других. И от своей слабости начинаешь беситься. От того, что люди нас не воспринимают, не слышат, мы начинаем их ненавидеть, раздражаться. Например, мы говорим: «Не отдадим вам котика, потому что у вас нет решеток и сеток на окнах». А люди в ответ кипятятся: «Что вы ко мне привязались, у меня всю жизнь были кошки и нет решеток. Кто вы такие, чтобы учить меня кошек любить?»
– Но все же почему появляются радикальные зоозащитники? Они для чего-то нужны?
Глаза Светланы теплеют от нежности – за столик напротив садится мужчина с маленькой собачкой в руках. Мои не теплеют. Я вспоминаю реальную историю из сетевой жизни и пересказываю ее Светлане: женщина вышла замуж второй раз, родила ребенка. У нее есть еще и старший ребенок. С замужеством не сложилось, она ушла на съемную квартиру – с двумя детьми и собакой. И поняла, что с собакой не справляется – хронический недосып, нет времени и денег. Она начала пристраивать собаку через соцсети, и открылся сезон травли. С непременной цитатой из Сент-Экзюпери – как можно выбрасывать собаченьку, да еще на глазах у детей. Причем именно от молодых матерей, которые должны были бы понять свою сестру, несчастная получила наибольшее количество упреков.
– Для меня права детей и животных несопоставимы. Ровно как и права людей и животных. Человек в приоритете всегда. Это неправильно?
– Правильно. Выносить в Сеть любой тяжелый выбор – опасное занятие. А выбор перед женщиной, о которой вы рассказываете, стоял тяжелый.
Собаку в результате быстро пристроили в хорошие руки зоозащитники. А вот травля не забылась – интернет все помнит. И лютых споров на тему жизни бродячих собак тоже в сети достаточно. Вооружившись мнением зоолога, я пробую исследовать равновесие людей и животных в мегаполисе.
Есть такое понятие – «емкость среды», то есть способность среды обитания обеспечить и правильно поддерживать животную популяцию, прежде всего достаточной кормовой базой, а также укрытиями и доступом к воде. Учитывалась ли эта емкость, когда зоозащитники предложили узаконить положение о том, что территория города является привычной средой обитания для безнадзорных собак? Суточная потребность одной средней собаки в мясе – 25 граммов на килограмм веса.
– Кто из городских обитателей должен стать ресурсом, покрывающим эту потребность? И ведь это только шестьдесят процентов рациона, каждый день, кроме мяса, собаке нужно найти еще кучу другой еды, где ее взять?
– Когда закон принимали, в его подготовке участвовали специалисты из разных областей. Мы хотели решить проблему гуманным путем. И у нас в России настолько запущенная ситуация, что на какие-то вещи можно закрыть глаза – для того чтобы изменить, но не навредить. Считается, что в природе все гармонично. Собаки и кошки много тысяч лет живут с нами, они должны жить с нами. Если мы какой-то вид один уберем из природы, все нарушится. Вы же знаете историю про кошек в блокадном Ленинграде? И собаки – тоже часть нашей экосистемы.
– Но где взять им столько еды?
– Они питаются на помойках, их подкармливают люди, они ловят и едят крыс. Я не буду говорить, что они едят кошек массово, это все заблуждения. Если собак с улицы убрать негуманным путем, на их место обязательно придут другие, потом третьи, и так до бесконечности. И это не только негуманно, но и экономически невыгодно, потому что приходится тратить деньги на убийство. А результата хватает ровно на полгода.
– Вы утверждаете, что популяция восстанавливается?
– Конечно. Вы их убиваете, убиваете, убиваете, убиваете, а они приходят, и приходят, и приходят. Когда вы стерилизуете и выпускаете животных, они остаются в естественной среде, но не размножаются. Их подкармливают волонтеры, местные жители, у нас много жалостливых людей. И эти животные не пускают новых в свои стаи. Так количество стерилизованных животных постепенно сокращается естественным образом.
– Каким вы видите способ решения проблемы с бездомными животными, помимо строительства большого количества приютов? Поможет ли полноценное выполнение системы «Отлов, стерилизация, выпуск на волю»?
– В прошлом году по инициативе депутата Владимира Бурматова прошла проверка, как регионы исполняют закон об ответственном обращении с животными. И картина оказалась ужасной – порядка сорока регионов не соблюдают закон, а продолжают вылов и убийство. Если все, кому положено, будут исполнять свои обязанности, то не понадобится строить новые приюты. Если это станут делать во всех городах России, картина через три-четыре года изменится. Возьмите Нижний Новгород, в котором за три года по программе ОСВВ количество бездомных животных сократилось почти в три раза. Возьмите Питер, где до принятия закона самостоятельно начали ОСВВ, у них вообще нет бездомных животных. Если все делать правильно, без дураков, не воруя деньги, не отмывая их, количество бродячих собак сократится. А небольшое количество приютов останется лишь для тех, кого нельзя выпускать на волю. Это больные и старые животные, а также те, кто агрессивно относится к людям.
– Кто уже проявил себя опасным?
– Опасный – неправильное слово. Я бы сказала – животные, у которых не складываются отношения с людьми или другими животными. Им нужны постоянные, качественные приюты с соблюдением всех санитарных норм. В этом вопросе нет одного решения, оно комплексное: ОСВВ, строительство, пропаганда, стерилизация. Откуда берутся бездомные животные на улице? Люди не стерилизуют домашних животных, те размножаются, котят и щенков выкидывают. Или же на улицу выбрасывают уже взрослых особей.