— Ну и ну! Ничего не скажешь, ты выбрала весьма диковинное место и чрезвычайно странное время, чтобы поговорить о грехах, — заметил я.
— Дневной свет не выдержит таких разговоров. Тебе, единственному, я доверяю. Ты все знаешь обо мне и терпишь меня. Помоги. Мысли мои, как белка в колесе, беспрестанно бегут по одному и тому же кругу. Может быть, потому, что я старею.
— Да, не даром говорится: когда дьявол состарится, он станет монахом. Что я могу ответить тебе?
Она потрепала мня по щеке.
— Ну а сам-то ты, сам? Разве тебя не мучает совесть?
— Я понял, что Гисла тяжко страдала, и только поэтому у меня, как и у тебя, камень на сердце. Все это так гложет тебя? Не думал. Знаешь, Пола, настало время, узнай правду. Когда я прискакал из Бауэкса в Руан, Гисла без посторонней помощи уже умерла своей естественной ненасильственной смертью. Я много раз пытался рассказать тебе об этом. Ты не хотела слушать и не верила мне. Так вот. Никакого отношения к смерти Гислы я не имею.
Пола замерла и перестала дышать.
— Я никогда не говорил тебе. Это лежит на самом дне моего сердца.
— А что еще припрятано в твоем сердце?
— Моя любовь к тебе. Нет, не только. Это плохой ответ. Слушай: ты думала, я отправился убивать Гислу, а я спешил к епископу Франко. Хотел рассказать ему о наших планах. Вот каким предателем я был. Мне ни до чего не было дела — лишь бы принцесса осталась в живых. И я очень заботился о том, чтобы ничем не запятнать своего имени.
Пола была озадачена, она растерялась, но ненадолго.
— Ага! Так вот почему ты был таким праведником! Не захотел получить награду, которую я тебе предложила. Сколько же в тебе подлости!
«Самый страшный мой грех, — подумал я, — в другом. Я разгласил тайну исповеди, нарушил долг кюре; все, что узнал от повешенных друзей Гислы, рассказал Поле. Тогда она сумела воспользоваться моим клятвоотступничеством, попробовала заставить меня выполнить ее ужасный замысел». Так было, но я промолчал.
У нее возникло новое предположение;
— А может быть, ты поехал к епископу, чтобы уберечь от греха и спасти меня? Хотя это дорого обошлось бы тебе.
Она долго говорила о том, что считает себя виноватой. Она вовлекла меня в свои злые дела. Она никогда не простит себе этого.
Ну вот, снова началось! Ей не стало легче, несмотря на то, что она узнала правду.
Неожиданно и по-женски непоследовательно она сердито спросила;
— Почему ты сразу честно не рассказал мне обо всем?
— Не знаю, может быть, побоялся. И конечно, мне хотелось стать героем в твоих глазах.
— Героем? В моих глазах? У тебя ничего не вышло.
— Конечно. Ты же считаешь, что во мне много подлости. Ты завладела моей волей, мыслями, душой. И моим телом, — сказал я.
— Допустим, я завладела тобой. Но без моей помощи ты никогда не стал бы епископом.
— Скажи еще, что твой сын взял меня в ближайшие советники по твоей милости.
— Нет, он сам тебя выбрал. Ролло из ревности не очень-то обрадовался, а я очень довольна. Вильгельм слишком праведен. Ему необходим такой аморальный советчик, как ты. Он должен иметь более широкий кругозор. Надеюсь, ты будешь ему время от времени напоминать, что он живет в мире, который состоит не из одних праведников и монахов.
— Ты говоришь так, будто он еще до сих пор ничего не узнал. — Я бы хотел ответить по-другому, но не смог. Имела ли она право так плохо думать обо мне? Ишь ты, аморальный советчик! Разве я многократно не доказал свою беззаветную преданность нормандскому дому? Или моя любовь и верность приносила мне какие-нибудь доходы? Была выгодна? Интересно! Она зашевелилась, и я потерял способность рассуждать.
— Теперь, когда мы все знаем друг о друге, я должна признаться еще кое в чем. Мы с тобой всегда нравились друг другу, не правда ли? После всех откровений и упреков мы оба, и ты, и я, заслужили награду, отдых и наслаждение. Для меня будет радостью наша близость.
Ей ничего не стоило разбудить во мне желание и страсть. Только теперь я понял, что имел в виду Ролло, когда говорил: «ты не знаешь, какая она». Вот теперь узнаю.
— Мне кажется, я имею дело с дьяволом, — сказала Пола.
Как же она жила все эти последние годы рядом с немощным стариком?
Когда мы дошли до самого главного, мне показалось, что над нами наклонился Ролло, и я снова услышал его гневные слова: «Убери от нее руки; даже после смерти я встану из могилы, и тебе не поздоровится».
Он выполнил свою угрозу. Я почувствовал себя бессильным. Ролло, который уже сгнил в гробу, никому не хотел отдать свою жену. Он, давно умерший, оставался по-прежнему сильным и всемогущим. Пола растерялась и встала на колени на полу возле кровати.
— Неужели же я не могу воспламенить мужчину? Или все вокруг врали про твоих женщин? — Потом она в гневе, без малейшего милосердия вскочила на ноги, повернулась и собралась уйти.
— Пола, — закричал я, — происходит какое-то колдовство, вмешались тролли. Вернись, я расскажу тебе, в чем дело…
— Ах, вот оно что! Поэтому… — Она смотрела на меня с отчаянием. — Что же нам делать, Хейрик?!
Меня охватил приступ ревности. Я подумал, что с ней уже происходило нечто подобное и призрак Ролло явился ее избраннику. Кто бы это мог быть? То ли какой-то случайный гость, приезжавший в Руан, то ли она безуспешно пыталась сблизиться с несколькими мужчинами. Но с кем? Когда? А может быть, никто и никогда не был с ней?..
Пола ушла. Я долго не мог успокоиться. Перед моими глазами стоял призрак — наполовину сгнивший Ролло. Я метался по комнате, выходил из дворца и снова возвращался, пытался отвлечься, думать о чем-то другом, — ничего не помогало. Призрак был почти осязаем. В тот же день я затеял в своей комнате ремонт и, воспользовавшись этим предлогом, ушел из герцогского дворца. В моем новом жилище было темно и тесно, постель неудобна, но я надеялся избавиться от страшных видений.
Когда Ролло умер, его захоронили в соборе Нотр Дам в Руане. Могилу предполагалось закрыть надгробной плитой, которая должна была заменить несколько керамических плиток соборного пола. Еще при жизни Ролло распорядился, чтобы будущий могильный камень был вынут из стен его отчего дома. Дом был построен из песчаника, камня мягкого; он не смог бы выдержать тяжести всех тех ног, которые пройдут по нему в течение последующих веков. Почему не гранит или хотя бы медь? Но Ролло стоял на своем: только песчаник из Халланда. Моряки отправились за камнем. Целый год от них не было ни слуху ни духу. И вдруг перед самой смертью Ролло привезли огромную глыбу. Но в пути от сильного удара она раскололась на две части, потому что во время шторма корабль налетел на скалы. Так Ролло и умер, не дождавшись своего надгробия. Тогда Вильгельм заказал огромную медную плиту в Германии, где были самые искусные во всей Европе мастера по литью и обработке металлов. На изготовление плиты требовалось много времени. А пока гроб с телом Ролло, ожидая окончательного погребения, стоял в соборе в незакрытой могиле, распространяя зловоние, что очень не нравилось прихожанам. Да и священнослужителям тоже; им приходилось сжигать столько ладана и благовоний, сколько хватило бы на многие годы…
Я решился. Достал лодку — это был маленький датский челн. Владелец долго не хотел продавать, говорил, что подозревает меня в сомнительных, может быть, даже преступных намерениях. Все-таки я убедил его, и за деньги, на которые можно было бы купить десяток таких лодок, он уступил ее мне. Лодку я оставил недалеко от собора. Следующей покупкой была тележка, на которой я привез деготь. Спрятать ее на берегу стоило большого труда, но и это удалось. Только Пола знала о моих приготовлениях. Ей в моем плане отводилась важная роль. Во-первых, она по моему настоянию пожертвовала одну из Святых реликвий в монастырь в Юмиэгесе и попросила, чтобы там торжественно отпели Ролло. Во-вторых, необходимо было всех выдворить из Руана. Пола устроила торжественную тризну. Руан опустел. А в Юмиэгесе собралось столько народу, что всех гостей негде было разместить, и пришлось поставить множество палаток.
Пока руанцы пировали в Юмиэгесе, я пришел ночью в собор и спустился в могилу. Пришлось воспользоваться ломиком и долго повозиться с замком, прежде чем удалось открыть крышку гроба. Преодолевая ужас и отвращение, я обвязал полусгнившее тело веревками и осторожно, чтобы оно не рассыпалось на части, поднял его из могилы. Больше всего я боялся увидеть мертвые глаза Ролло, поэтому быстро накрыл его голову платком. Чтобы гроб не остался пустым, сложил туда кости каких-то животных и кинул труп бродячей собаки — дабы не прекратилось зловоние и не возникли ненужные подозрения и любопытство. Затем приладил замок на прежнее место и вылез из могилы. Наконец, можно было перевести дух. Я огляделся. Кажется, все в порядке. Теперь, дорогой Ролло, ты полезешь ко мне в мешок, хочешь ты этого или нет. Я начал заталкивать тело. Оказалось, что мертвый Ролло намного меньше, чем живой. Но выяснилось: тело умершего нельзя ни сложить, ни согнуть. Пришлось примириться с тем, что ноги торчали из мешка. Я потащил мешок к выходу. Осторожно открыл ворота. Ни души. Больше всего меня мучил этот жуткий запах гниения и смерти. К счастью, до лодки было недалеко. Ноги Ролло я бережно засунул подмышку, иначе не сумел бы справиться со своей ужасной ношей. Полгода эти злосчастные останки лежали в могиле и могли развалиться каждую минуту. Мне вдруг стало смешно: много раз Ролло обещал снести мне голову. А теперь он сам мог лишиться головы от малейшей моей неосторожности. Я пребывал в какой-то эйфории, в странном приподнятом настроении. Ночь была совершенно беззвездной. Я шел в полной темноте, но хорошо знал дорогу, потому что проходил по ней десятки раз. Кроме меня, в этот дьявольский час на площади никого не было. И вот я у цели. Опустил мешок в лодку и стал готовить Ролло к его последнему плаванию. На тележке привез припрятанный в соборе деготь и вылил его на мешок. Поднялся ветер. Я поджег деготь и оттолкнул лодку. Быстрое течение подхватило ее, я выпрыгнул и поплыл к берегу. Лодка могла перевернуться на повороте, но все обошлось благополучно. У меня не было сомнений: тело Ролло, пылающее как факел, сгорит быстро.