Однажды в субботу в 1788 году 11 британских кораблей официально начали высадку более 1000 мужчин и около 200 женщин, а также коз, свиней, овец, лошадей, коров, кроликов, постельных клопов и оспы на австралийскую землю. Они довольно удачно высадились на том месте, где сейчас находится Иностранный судоходный терминал – в самом сердце Сиднейской бухты, напротив более живописного Сиднейского оперного театра. Официальная высадка Первого флота и основание британской исправительной колонии 26 января 1788 года сегодня либо отмечается как День Австралии, либо считается траурным Днем вторжения. Но как бы мы это ни называли, это, бесспорно, событие, которое навсегда опустошило австралийский ландшафт, положив начало лавине привезенных болезней, хищников, сорняков, вредителей, массовому вымиранию, геноциду, широкомасштабной расчистке земель и обезлесивания, в результате чего огромная часть сохранившихся видов и экосистем оказалась под угрозой исчезновения.
История умалчивает, как Уилсон провел семь лет в жестоком исправительном учреждении Сиднея, но после отбывания наказания он жаждал более цивилизованного общества. Он ушел в бушленд и подружился с коренными жителями близлежащих территорий – эора и дхаравал: жил, как они, несколько лет, по-видимому, под именем Бун-бо-э, носил только шкуры кенгуру и с гордостью демонстрировал шрамы от племенных знаков. В то же время он многое узнал о растениях, животных и ландшафте этой незнакомой страны.
Уилсон существовал между двумя мирами – терпимый обоими, но не принадлежащий ни к одному из них – связанный и с местными благодаря знаниями о стране, и с лагерем захватчиков, расположенным на краю континента. Он стал проводником колонизаторов по местным землям, и его неохотно взяли обеспечивать безопасность английских исследователей в этом районе, он снабжал их необходимыми сведениями.
Уилсон был не единственным, кто считал, что австралийский бушленд сулит больше перспектив, чем заключение в исправительной колонии. Ирландские политические заключенные, отправленные в изоляцию английскими властями, вскоре прониклись идеей о существовании некоего утопического поселения к юго-западу от Сиднея, где-то недалеко от современного Барго или Кэмпбеллтауна. Губернатор Джон Хантер поручил Уинстону провести четырех ирландских заключенных под хорошо вооруженной охраной в этот район, чтобы выяснить, существует ли поселение, о котором ходят слухи.
Уилсон не оставил никаких записей об экспедиции, но это сделал слуга Джона Хантера, 19-летний Джон Прайс. 26 января 1798 года, примерно в 90 километрах к юго-западу от Сиднея, недалеко от истоков реки Непин, Прайс зафиксировал необычное открытие.
«Земля была очень каменистой и заросшей кустарником, так что мы едва могли продраться сквозь него, – писал Прайс. – Мы видели несколько видов помета разных животных, один из которых Уилсон назвал вом-батт. Это животное примерно 20 дюймов в высоту, с короткими ногами и плотным туловищем, с большой головой впереди, круглыми ушами и крошечными глазками; он очень толстый и весьма похож на барсука. Есть еще одно животное, которое туземцы называют Каллавайн, оно похоже на ленивцев в Южной Америке».
Из этого описания не совсем понятно, видел ли сам Прайс коалу или просто какие-то экскременты, но ясно, что в этой заметке есть два источника информации. Кто-то был достаточно начитан, чтобы знать о южноамериканских ленивцах. Вероятно, это был либо Джон Прайс, либо губернатор Джон Хантер, увлекавшийся естественной историей. Но кто-то также знал, что такое коалы и вомбаты, как выглядит их помет и как их называют местные. Эти знания можно было получить только от коренных жителей, с которыми был связан Джон Уилсон.
Европейцам потребовалось 10 лет с момента первого поселения и еще почти 30 лет спустя после того, как Джеймс Кук впервые начал исследовать восточное побережье, чтобы хотя бы заметить существование незаметных коал – образец невнимания, который повторялся и повторялся в истории.
Скорее всего, коалы не жили в районе, непосредственно прилегающем к исправительной колонии в Порт-Джексоне, потому что почва и деревья там, вероятно, не были подходящими для них. Но обзорная карта 1791 года, опубликованная в отчете Уоткина Тенча о районе, исследованном вокруг Сиднея, четко показывает, что через сланцевые почвы Вианаматты было совершено множество путешествий в верховья рек Хоксбери и Непин, где коалы и их излюбленные деревья встречаются в относительном изобилии. При том карта Тенча усеяна такими определениями, как «песчаная, каменистая и очень плохая местность» или «по-прежнему убогая и поросшая кустарником», «жалкая», «ужасная», «бесплодная» и «бедная».
Возможно, колонисты, стремившиеся воссоздать сельхозугодья и угольные шахты, подобные оставленным дома, здесь, в Новом Южном Уэльсе, больше интересовались тем, что лежало у них под ногами, чем тем, что сидело у них над головой и наблюдало за ними.
Подвиги Уилсона по привлечению внимания европейцев к коале, как и его первые вылазки в Голубые горы, в значительной степени остались незамеченными, и все наверняка потому, что он являлся заключенным, который «стал туземцем». Вскоре появился более исторически приемлемый «первооткрыватель» в лице Фрэнсиса Луи Барралье, который, несмотря на то, что являлся французом, работал на губернатора Филипа Кинга сначала как архитектор, а затем – как исследователь.
В начале ноября 1802 года один из походов Барралье привел его на юго-запад, через реку Непин. В экспедиции Барралье принимали участие четверо солдат, пять каторжников и, что немаловажно, местный житель Гоги с женой и ребенком. Они ехали на повозке, запряженной волами, и везли припасы для станции в Наттае, расположенной к западу от Кэмпбеллтауна.
«Проезжая по равнине, я в нескольких местах видел пожары, – написал Барралье в дневнике 8 ноября. – Бангин сказал мне, что вождь по имени Канамбейгл со своим племенем охотились именно в тот день и подожгли землю».
На следующий день, когда прибыли на станцию, они встретили несколько человек из народа дхаравал, которые раньше никогда не сталкивались с европейцами.
«Гоги сказал мне, что они принесли части обезьяны (на их языке “коло”), – гласит дневник Барралье, – но они разрезали ее на куски, и голова, которую я хотел бы сохранить, исчезла. Я получил только две ноги, которые с помощью Гоги выменял на два копья и томагавк. Я отправил губернатору две ноги, заспиртованные в бутылке».
Он добавил еще одну сноску к «коло»: «Гоги сказал мне, что эта часть коло (или обезьяны) и несколько опоссумов были их долей в погоне с Канамбейглом, в которой они участвовали как раз в тот день, когда была сожжена часть территории, которую я упоминал выше».
Часто Барралье упоминают в связи с первой живой коалой, которую привезли в колонию, однако неясно, так ли это на самом деле. Барралье уехал из Австралии уже в мае 1803 года. Впрочем, его открытия – и, возможно, странного вида ноги, с которыми он вернулся, – побудили других коллекционеров отправиться на юго-запад от Сиднея в поисках новых коло-обезьян.
21 августа 1803 года новая на тот момент местная газета The Sydney Gazette and New South Wales Advertiser пишет:
«Животное, вид которого никогда ранее не встречался в Колонии, находится во владении его превосходительства. Когда его нашли, у него было двое детенышей, один из которых умер несколько дней назад. Это существо несколько крупнее вомбата, и, хотя на первый взгляд может показаться, что они очень похожи, тем не менее, разница есть. Передние и задние лапы у него примерно одинаковой длины, с пятью острыми когтями на каждой, с помощью которых оно, вероятно, с легкостью взбирается на самые высокие деревья. Оно покрыто мягким и пушистым мехом неоднородного серого цвета; уши короткие и открытые; выражение морды серьезное, и морда чуть отличается по цвету от спины, поэтому животное выглядит довольно сообразительным; зубы напоминают зубы кролика. Выживший детеныш обычно сидит, зацепившись за спину матери, или она его ласкает с характерной безмятежностью. У животного есть карман на животе, как у опоссума, а питается оно исключительно эвкалиптовыми листьями, тщательно их выбирая».
Похоже, что эти животные прожили в колонии не меньше месяца, поскольку в той же статье сообщалось, что они находятся под присмотром сержанта Пэкера из Питтс-Роу, который, как сообщается, (принудительно) добавлял в их эвкалиптовый рацион хлеб, размоченный в молоке или воде.
Необычные австралийские кенгуру вызвали в Англии большой энтузиазм, а вот коалами интересовались мало. Роберт Браун, ботаник из экспедиции Мэтью Флиндерса, столкнулся с пойманной коалой во время пребывания в Сиднее, а его коллега Фердинанд Бауэр начал рисовать очень детализированные и точные изображения животных. Они не были опубликованы до 1960-х годов, и в целом рисунки коал англичанами были основаны на довольно быстро завершенной картине художника Джона Левина 1803 года.
Несколько коал отправили в Англию, и при этом ни одна из них не выжила, скорее всего, из-за отсутствия подходящей пищи в пути.
Однако шкуры и скелеты коал до Англии доехали. Эти образцы оказались у анатома Эверарда Хоума, который опубликовал несколько кратких заметок о «коале-вомбате» в длинном трактате о вомбатах в 1808 году.
В течение многих лет естественной историей Австралии интересовались в основном садоводы, коллекционеры и торговцы, а совсем не ученые. Помимо Хоума единственными, кто стремился разгадать тайны сумчатых, были ученые из континентальной Европы, но у них не имелось доступа к образцам.
Как только Эверард Хоум завершил анатомические исследования коал, он, по-видимому, передал шкуры и скелеты Уильяму Баллоку, предприимчивому владельцу «Лондонского музея и Пантериона», в коллекции которого находилось «более 15 000 природных и иностранных диковинок, предметов старины и произведений искусства, собранных за 17 лет тщательных исследований и стоимостью 30 000 фунтов стерлингов». Он выставил этих животных на Пикадилли вместе с другими диковинками с малоизвестного южного континента, в том числе кенгуру и утконосами, «кенгуровыми крысами» (потору), «муравьедами-дикобразами» (ехиднами), «пятнистыми хорьками» (кволлы) и удивительным животным под названием «зебра-поссум», ныне вымершим сумчатым волком, который, по словам Баллока, был найден вместе с ехидной, частично переваренной у него в желудке.