– Огромное спасибо тебе за помощь, сам бы я ни за что не справился. В прошлом году покупки делала Марта, – говорю я искренне, хотя, наверно, не следовало бы это говорить.
– Ты все еще о ней думаешь, да? Она так сильно обидела тебя… такие вещи иногда остаются с человеком на всю жизнь…
– Да я вообще о ней не думаю! – возражаю я с набитым ртом.
– Иеремиаш, да ведь это видно невооруженным глазом. И не стыдись, ведь тут ничего не поделаешь. Нужно время, чтобы ты пришел в себя.
Джери бы так не сказал. И Толстый. И Бартек. Бартек бы предложил мне срочно стать отцом – это очень меняет мировосприятие. А с Алиной можно не притворяться.
– Да, это нелегко. Я и не думал, что будет так тяжело. Но ничего.
– Я тебя видела с такой блондиночкой… Это что-то серьезное?
Я усмехаюсь – она могла меня видеть разве что с Ингой.
– Это единственная девушка после Марты, с которой я… ну, ты понимаешь – мог бы что-то замутить. Но у нее есть один маленький недостаток.
– Да ладно! Она потрясающе красива. Так что – глупая?
Женщины не любят других женщин, я давно это заметил.
Вот Марта, кстати, этой нелюбви не испытывала. Она вообще во многом была как ребенок – это ее восхищение всем и всеми, эти поиски в каждом чего-то хорошего… Она даже когда передачу о детоубийцах смотрела, сочувствовала не только убитым детям и их родителям, но и преступникам. И ее страшно злило, когда я говорил, что лично повесил бы этих мерзавцев. Ты же не знаешь, что его к этому привело! Ведь он наверняка болен – нормальный человек же такого никогда не сделает! А больных надо лечить, а не убивать! Вот Гитлер тоже считал, что калек и больных надо уничтожать – а ведь инвалиды тоже люди, между прочим!
– Нет, она далеко не глупа, я бы даже сказал – очень умна. Второе высшее, научная стипендия, четыре языка в совершенстве.
– Так что тогда? Незабудка-недотрога?
– О нет! – я даже засмеялся, потому что это определение к Инге удивительно не подходило.
– Занята?
– Вольная как птица. И меня любит по-настоящему.
– Ну так? Хватит меня дразнить, ты что, сменил ориентацию? – Я улыбаюсь еще шире. – Эта идиотка так сильно на тебя повлияла?
О Марте можно сказать что угодно – но только не то, что она идиотка. Надо быть объективным.
– Марта вовсе не была глупой, – горячо протестую я, и мне самому становится неловко от своей горячности.
И почему это?
Глупая сука.
– Я прошу прощения, но просто мне жалко тебя, Иеремиаш, потому что ты заслуживаешь большего и лучшего. Кого-то, кто тебя ценил бы. А Марта… она была… прости, мне не стоило бы тебе этого говорить, но женщины всегда замечают такие вещи лучше, чем мужчины. Особенно влюбленные.
– И какая она была? Ты что-то знаешь? Эй, Алина, ты же мой друг, это же все останется между нами. А все эти недоговоренности и недомолвки оставь подружкам.
– Я ничего не знаю. Только она не вызывала у меня доверия. Такая прямо идеальная-преидеальная. Ну, ты понимаешь что я имею в виду.
Нет, я не понимаю. Марта вовсе не была идеальной.
– Ну, понимаешь… когда кто-то весь такой безупречный, всем помогает, так все понимает, сочувствует всем, так бегает раз в неделю к бабуле, так старательно демонстрирует, сколько в нем тепла, и вообще весь такой супер-пупер – я невольно начинаю ему не доверять.
И правильно, – думаю я про себя. Я вот потерял доверие через четыре года. Почти четыре.
– Я, Иер, всегда для тебя хотела лучшего. А она всегда была такая… слишком высокоморальная. Ты ведь не сердишься на мою откровенность?
– Слишком высокоморальная? – Такое определение, пожалуй, только женщине может в голову прийти.
– Ладно, давай закроем эту тему. Лучше скажи мне, почему та красавица, о которой мы говорили, которая и красивая, и умная, и классная, – почему она тебе не годится. Она тебя не хочет? В этом проблема?
– Ох, Алина… Уверяю тебя, если бы не этот ее маленький недостаток – она бы уже была со мной.
– Да какой? Говори быстро!
– Она… любит женщин.
– Шутишь! – Алина так поражена этой новостью, что с нее мигом слетает напряжение, вызванное глупым разговором о Марте. – Иерема, да ты, наверно, прикалываешься!
Мы проводим вместе еще двадцать минут, потом я отвожу ее домой, но отклоняю ее приглашение на чай – мне, в конце концов, нужно и отдохнуть, после этой гонки за покупками я чувствую себя совершенно без сил.
И еще я ведь Бартеку обещал, что до отъезда к ним заеду.
Значит, завтра матушка, а послезавтра самолет и новая жизнь.
Главное – не опоздать.
Ведь это все не важно
Этот материн уродский пес меня серьезно достал – на этот раз очень серьезно! У меня нос распух и по бокам от него два красных следа от его зубов, я выгляжу так, будто у меня последняя стадия сифилиса! Эта сволочь вчера меня укусила, когда я наклонился к матери, чтобы ее поцеловать. Нужно держаться подальше и от мамочки, и от этой псины.
– О боже, милый, с тобой ничего не случилось?!! – закричала матушка и кинулась к… этой жучке! Да-да, именно! Вот никто бы не додумался, а матушка именно так и сделала!
Вот клянусь, я когда-нибудь этого мерзавца отвезу на какое-нибудь озеро и там сниму с него все эти его идиотские шлеечки. И, может быть, мне повезет – и какой-нибудь канюк унесет его и скормит своим птенцам! И тогда от этого пса будет хоть какая-то наконец польза – когда его сожрут птицы.
Мамуля наставляла меня, чтобы я был внимателен: в самолете (я должен следить, чтобы самолет не упал?), в аэропорту – «там ведь преступники», с багажом – «ведь придется доплачивать», в отеле – «ты ведь камеру берешь», в океане – «я вообще-то надеюсь, что ты будешь плавать в бассейне и что там на пляже, по крайней мере, есть спасатели…», на солнце – «потому что солнечный удар, а у тебя такая нежная кожа», ночью – «если будет холодно, надо куртку взять или свитер», днем – «особо ни с кем не общайся, ты такой легковерный»! В баре – «только слишком много не пей, я Джери знаю и никогда не думала, что он для тебя самая подходящая компания…», с фруктами – «мой все, а то еще подхватишь какую-нибудь болезнь…», под водой – «надеюсь, что ты не будешь так глуп, чтобы получать удовольствие от ныряния», на воде – «не плавай на скутерах, волны в океане бывают очень большие, гораздо больше, чем в Зегжинском заливе…», с плавками – «меняй мокрые плавки, а то замерзнешь», и главное – «осторожнее с девушками, ты же знаешь, какие они, не связывайся абы с кем».
И только после этой пламенной речи я смог наконец покинуть свою матушку и ее наилучшего дружка, довольного своей победой.
Теперь у меня есть час на то, чтобы собрать вещи, вызвать такси в аэропорт. По дороге надо подхватить Джери и сделать короткий звонок Яреку с напоминанием о моих заказах – все это после того, как я постучу как следует в пол, ибо Серая Кошмарина уже минут пятнадцать подает мне знаки. Может быть, она использует азбуку Морзе? Я меняю диск на Морриконе и оставляю – пусть привыкает. Если она не полюбит эту музыку – она никакую музыку не полюбит. И стучу в последний раз.
Ну и вот.
За десять минут я собран, сумка маленькая, потому как – что мне нужно? Климат там умеренный, тепло, отель шикарный, камеру на плечо, документы есть, деньги есть…
Все.
Я готов.
С Мартой любая поездка превращалась в испытание. А особенно – время прямо перед отъездом.
Даже если едем поездом.
– Можно я доложу свои вещи в твою сумку?
А ведь я именно потому, что на поезде едем, ограничил себя еще сильнее, чем обычно, ведь мне и так предстоит тащить два места багажа, свое и ее, поэтому я разумно не брал с собой всего, что хотел бы взять, зачем изображать из себя бывалого носильщика? И так понятно, что сила у меня есть, нечего ее зря демонстрировать.
А почему?
А потому что.
– Ты все это берешь с собой? – спросил я осторожно, когда узрел на кровати кучи вещей, приготовленных к укладке. Вся поверхность постели – а она имеет в ширину сто шестьдесят сантиметров, потому что более широкая у окна не поместилась бы – была ровным слоем закрыта разноцветными маленькими тряпочками.
– Все? Нет, конечно, не все. Только то, что тут лежит, – удивилась Марта.
– Вот это все?!! – повторил я вопрос, обводя рукой все это богатство.
На подоконнике, рядом с цветами, теми самыми, которые я недавно выбросил, тоже что-то маячило – сумочка.
– Ну какое все-то?? – с недоумением произнесла Марта. – Не могу же я свитер оставить! – И она вытащила из горы вещей то, что могло бы быть свитером. – Ведь погода может поменяться! И куртку непромокаемую я тоже беру, мы ведь будем ходить гулять!
У меня перед глазами встала картинка, как мы с ней маршируем под дождем.
– Вот это – если будет ветрено, а у моря часто бывает ветер, а это не пропускает ветер, – бело-черная блузка отправилась в чемодан. – Вот эти штаны подходят к той блузке, а джинсы я беру на тот случай, если будет тепло. Тут вот у меня белье, эти три блузки – на смену, четвертая – если мы захотим вечером куда-нибудь сходить… – Она задумалась: – И у меня к ней еще есть подходящая юбка, та, что ты любишь, фиолетовая. А знаешь что, ты прав: думаю, надо и ее взять тоже! – Она вытащила из шкафа еще какую-то шмотку и приложила ее к себе: – Что думаешь?
А я вообще не думал – с меня было достаточно.
– Мы едем на два с половиной дня к Конраду и Аде, – ответил я.
– Да я знаю. – В левой руке она держала красную футболку с чем-то золотым спереди, а в правой голубую тунику. – Какую взять? Или лучше возьму обе, а на месте уже решу. – И она бросила в кучу шмотья еще две новые шмотки.
– Ты многовато берешь, мне кажется, – все-таки сказал я отважно.
– Да ты, наверно, шутишь! И что я должна оставить? Полотенца? Благодарю покорно! Ты что, не помнишь, как мы были в Казимеже?
Я помнил. Да, там действительно не было полотенец. Да, там действительно приходилось вытираться наволочкой – это Марта придумала. Подушек было две, и наволочек тоже было две, и догадайтесь с двух раз, кто спал на подушке без наволочки?