– Шарп содержит, – взбодрился Макс.
Зэйра удалилась, двигаясь по возможности изящно, хотя ее качало и бросало на стены. Старый клон поперся следом. Минут через пять, когда Ливси и Макс еще бросали друг другу, как пинг-понг, малопонятные слова, спутница вернулась. Клон нес кофр.
– Автономность питания двое стандартных суток, – отчиталась Зэйра, наблюдая Макса за работой. Тихонько вздохнула и добавила: – Мой. Милый мой.
– Выступаем, – распорядился «милый».
Завел шарманку о порядке следования колонны. Не видела я в жизни – и оно к лучшему – ни одного главврача психушки. Но сейчас вся их вселенская орда рыдает в голос, не имя возможности получить в мягкостенные палаты нашу процессию. Впереди чеканят шаг ут-интралы, им пофиг, куда идем. Был бы приказ. Следом, поддерживаемый под локти после трех падений мозгом об пол, ковыляет Ливси. Лыбится буйно, бормочет о мозгах добровольно согласных и пока не подтвердивших участие. Старый клон вызвал двух своих в подкрепление и все они катят ланч-бокс размером с лодочный прицеп. Это я сдуру подумала, что Зэйра ограничится одним кейсом со жратвой.
За съестным, как первая в очереди голодных, топаю я, приговорённая к поумнению. Ответственность давит, переходя в изжогу. Макс замыкает колонну, не спотыкаясь ничуть, хотя он и теперь что-то мониторит по куче проектов на зависть гражданину Македонскому, якобы способному делать три дела. Увидел бы допотопный завоеватель инженерного клона, ушел бы из армии, рыдая…
Мы дважды портировались. В Утиле пока не налажена автоматическая адресация межзональных прыжков, к тому же Макс не желал рисковать: у Зэйры низкая живучесть.
В темном секторе стало светлее, чем днем. Бело прям! Прожекторы повсюду. Толпа народу белкового и не очень. В вышине носится коршуном Шарп, выбирает нужные черепа и бомбит ими клонов. Клоны ловят самые трудные «мячи» и перепасовывают по цепочке туда, пока не знаю, куда – вдаль. За угол лабиринта. Бреду. Глазею. Сворачиваю…
Вижу няню Тиа. Твердит о цветочках, знамо дело. С комфортом устроена в «живом» кресле, набранном их простейших. Туча небелковых червяков, жуков и прочих пауков, поблескивая и поцокивая, монтирует титаническую пирамиду гнезд под черепа, по ходу дела снося часть лабиринта. Над пирамидой, нарушая остатки моего понимания законов физики, парит ее подобие, обращенное острием вниз. Клоны все передают по цепочке черепа, крайние – вроде, они в высоких званиях, да и рожи не тупые – прицельно забивают голы. То есть отправляют черепа в монтажные углубления.
– Н-да… футбол умер. Волейбол, баскетбол и прочее тоже гикнулось, – пробормотала я. – Они же не промахиваются никогда!
– Три сотых процента – это еще не «никогда», – встрял в мое шептание крайний в цепочке клон. Покосился на Ливси и изобразил улыбку. – Всякая работа имеет брак. Но мы предусмотрели страхующих. Ни один мозг не пострадает.
Вместо зубов у парня сплошные пластинки, поблескивающие металлом. Но я все равно рада, что со мной общаются. И что сегодня кто-то не пострадает. За себя не ручаюсь.
– Это со-вер-шен-но безопасно, – улыбнулся Ливси. Ага, всем жертвам врачей так говорят до операции, а после забывают в животе салфетку. – Я тестировал методику здесь, в крупнейшем хранилище интеллекта. Согласно закону, дефектный или утративший полезность мозг, никогда не принадлежавший рожденному естественно и социализованному существу, подлежит хранению до исчерпания ресурса подачи питания. Храниться мы должны в режиме симуляции реальности. Но это, вероятно, затратная технология. И нас отправляют сюда. Во тьму.
– Ха, весь Утиль – темная симуляция жизни, – согласилась я.
– Ты боишься участвовать в эксперименте?
– Нет, наверное. Ненавижу экзамены. Ну, когда меня оценивают по тому, что мне не важно и что в голове ненадолго и оттуда выветрится раньше, чем просохнут чернила в ведомости. Хотя сейчас уже чернила не нужны…
– Макс не пострадает. Все сознания в пирамидах участвуют добровольно и охотно. Они слишком долго хранилась и рады быть полезными.
Я судорожно кивнула. Не буду пробовать объяснить: я не верю, что могу поумнеть так круто, чтобы спасти Утиль. Я не Макс! Я не Ливси… Я даже не Шарп. Горло пересохло. От белого, мертвенного света, болят глаза.
– Покушай. Успокаивает.
Это Зэйра. Установила походную кухню и сияет неподдельной радостью. Ее не оставили дома и не оговаривают. Проявила инициативу! Хотя я не ее Макс. Беру с подноса шарик. Бросаю в рот. Раскусываю. Снаружи вроде вафли. Внутри – типа сыр с чесноком. Замечательно. Беру еще. И еще. И…
– Пора, – приказывает Макс.
Поднос исчезает так вдруг, что я не успеваю хапнуть шариков в запас.
– Запить, – недрогнувшим голосом требует Зэйра и подает воду.
Поперхнуться можно! Это она что, спорит с Максом? Смотрит с восторгом, за руку держит, вздыхает – и делает по-своему. Женщина. Уважаю.
В пирамиду, как на эшафот, ведут ступени. Приближаюсь к месту казни через поумнение. Ложусь. Голову фиксируют. Всю меня фиксируют. Не сбежать теперь.
– Загрузка граней на девяносто семь процентов завершена, – сообщил Макс прежде, чем оставить меня тут, как фараона после погребения. Подумал и добавил. – Процедура автоматизирована, алгоритм надежный.
Умеет успокоить, правда? Нижняя грань пирамиды закрывается. Снаружи продолжается суета сует, еще слышу звуки, но они вроде бы удаляются. Стало прохладнее и тише. Защелкали псевдокузнечики – это настройка на биоритм. Ливси предупреждал. Гос-споди, во что я влезла сгоряча? Некоторые умеют сидеть в норке и сопеть в две дырочки тихо, мирно. Они знают, какой сегодня день в любой день. Они планируют жизнь и выполняют планы. Они думают о выходе, прежде чем войти!
– Если бы не синтирование, – шепнула я себе самой, желая оправдаться. – Я бы сбежала. Но это чертово бессмертие бесит! Каким ублюдком надо уродиться, чтобы сдать себя… то есть меня, в страховую компанию на хранение и потерять страх… То есть не страх! То есть даже смысл. И не просите объяснить. Я сказала это себе и никому больше. Я себя иногда понимаю.
Остаточный свет меркнет. Кузнечики трещат так, что все тело вибрирует. Звук будто разбирает меня на слои. Раздергивает на атомы. Во мраке теряются время, направление и протяженность. Сознание еще что-то воспринимает, хоть и с погрешностями – ого-го какими. Вроде бы я снова сижу на краю станции Эша. Смотрю в космос. Улыбаюсь… Цепляюсь за родной люк всеми десятью лапами. Шало кошусь дюжиной глаз в сторону человека. Вот же дивное и загадочное создание! Живет в трехмерности. Почти ничего не видит, не ощущает. Но именно это существо годно для эксперимента. Простейшее и сложнейшее одновременно. Ограниченное во всем и потому ущербное? Или – способное к огромному, головокружительному развитию? Ущерб всегда содержит возможность. Для человека космос темен и равномерен на вид. Хотя он наполнен течениями, он многослоен и изменчив. Бесконечно велик. Он включает и людей, и куда более многомерных Эшей, и тех, для кого подобные Эшу – ущербны при ином уровне полноты понимания.
Тьма сияет сполохами, вкручивается подобиями водорослей в непрестанном танце жизни… Завораживает. Притягивает взор, чтобы уже не отпустить. Можно вглядываться. Погружаться в недра, хотя упругость пучины выталкивает, но сознание искателя упрямо. Оно тянется к новому, не щадя себя. Глубже! Дальше!
– А-ааа!
– Пре-вос-ход-но! Речь восстановлена. Пре-вос-ход-но. Звук, характерный для гуманоида. Следовательно, мы движемся в нужном направлении, восстанавливая автономность сознания. Сима! Сима, ты меня понимаешь?
– Пш-ц-ц-ц… Прюйм-ц-ц-ш. Прюм-ц!
– Сима, слушай голос. Привыкай, так звучит речь людей. Прюм ты сказала очень цокающе и цвиркающе. Корректируй произношение, старайся. Важно сознательно контролировать речь. Открой рот. Закрой. Хорошо, делай, как можешь. Руки чувствуешь? Моргни. Покажи мне на пальцах, сколько у тебя рук. Ага… Ага… интересное мнение. Не вполне знаком с таким обозначением счета, составленным из трех пальцев. Тогда сколько… конечностей? Ага… Если я скажу, что четыре, это тебя удивит?
– Прю-ц-ц-м! Ц-ц-ш-ш! Ш-шшш!
– Поаккуратнее с ультразвуком. Сорвешь горло. А впрочем, мы поставим две улиточки, пре-вос-ход-но. Горло пролечим. Прюм или не прюм?
Ужас и боль. Как выразить это в словах? Мир, еще недавно объемный, сплющился! Как жить, втиснутой в рамки? Как привыкнуть, что ты – не ты? Или ты – не он? Или он – не…
– Приюм. Ц-цц… При-юм! Прием! Ё!
– Замечательно!
– Ц-цц… Ё-её!
– Ага. А так, в новом ре-жим-чи-ке коррекции?
– Ц-цц… отвали! Ё-моё!
– Пусть покушает. Вкусно. Май Макс ее уважает. Мой Макс невесть кого не стал бы уважать.
Вафли и сыр внутри. Хруст. Порция тает во рту. Помню это. Так помню, что щас слюной захлебнись. Сыр лучше ц-шью. Розовых ц-шью. Как же их по-нашему-то? Лисичек.
Я Серафима Жук. Слава богу, я человек. Ха! Могу верить, что мир плоский и стоит на слонах. И ничего мне за это не будет…
– Прюм!
– Опять?
– Лив-ц-си! Лив-с-си. Сдала ёк-ц-зам… замен! С-ц-дала? Йа-я… Я?
– Вероятно, – вопреки бредовости вопроса и тем более его произнесения, ответил Ливси. – Знания ты впитала. Затем сработали механизмы, которые я плохо понимаю. Ты сбросил лишнее. Мозговая активность на исходном уровне, до эксперимента. Макс не пострадал. Правда, он проходит тесты со сбоем по трем вопросам. Десять конечностей, вот на чем он настаивает особенно упрямо. Но Зэйра вроде бы корректирует его. Спутницы так плотно настраиваются на тех, кого назвали «мой». Я заинтригован. Так, реакция на речь адекватна. Пре-вос-ход-но! Сколько у тебя конечностей?
– Ё-мое.
– Точнее?
– Четыре. Есть хочу. Хочу. Хочу!
– Пре-вос-ход-но! Пищевое стимулирование работает лучше волнового? Ах, какие данные. Какая чистая картинка.
Я хрустела шариками и жмурилась. Я почти привыкла к тому, что я – это я. Одно беспокоило. Катастрофа. Когда у меня было много ловких лап и туча вострых глаз, я видела вселенную такой прекрасной… я знала уймищу чего-йто гениального. Но я совершенно не могла… не могло? не м