– Игль, обалдеть, это точно ты, я до визга рада, – выпала я.
– Лучше без визга, – поморщился сун тэй. – Куда ты топала, шумнее трипса в сезон брачных игр? Что вообще тут делаешь? Мы более цикла готовим сложнейшую операцию, я не позволю, чтобы все рухнуло из-за самонадеянной девчонки.
– Так что ж вы готовите так херово, что весь габ Уги летит кверху тормашками, безнаказанно?
– Стоп. Ты не ри тэй, чтобы давать оценки. Прекрати расходовать время и фонить эмоциями на всю планету, – Игль моргнул и поморщился. – Сима, здесь нельзя эмитировать эмоции. Здесь…
Он снова сморгнул и не стал продолжать фразу. Отвернулся, довольно долго стоял, глядя в стену пустыми глазами – работал с какими-то данными в недрах мозга. По итогам титанического и мне ни разу не внятного труда стена подалась в сторону, оказавшись замаскированной дверью. В обширном зале вспыхнул свет. Мы вошли, и у нас за спинами дверь снова взялась изображать монолитную стену. Из пола выросли два удобных кресла. Я рухнула в ближнее и расслабилась.
То есть я не верю в крутые совпадения. Мне нужна помощь и бам – вот он Игль. Как-то слишком. С другой стороны, сун тэй настоящий. Я умею отличать людей от любых их копий, я же эмпат. И я давно верила, что число умных во вселенной велико, а если так, то бесчинства загадочных злодеев давно вызвали интерес тех, кому полагается по службе быть начеку.
– Ваша служба и опасна, и трудна, – пропела я, подмигивая Иглю, – и на первый взгляд ни разу не видна… Игль, я узнаю тебя, но не верю в совпадение. Ты что, стерег меня?
– Аналогичный вопрос, – усмехнулся сун тэй. – Имею основания полагать, что ты направлена сюда с целью провокации моего провала. Если есть в мире человек, которого я не ожидал встретить на данной планете, то это именно ты. Из сказанного имеется два следствия. Первое. Я обязан тебя устранить, это надежный способ исчерпания проблемы. Второе. Я намерен тебя выслушать, поскольку ты умудряешься выудить сведения, мимо которых прошли прочие. И ты смотришь на события под особым углом, – он вспыхнул фирменной улыбкой наивного юнца. – Сима, хочешь выжить, быстро выкладывай все, без утайки.
– Гад такой, – поежилась я.
– Такой, – согласился Игль и смущенно поморгал, продолжая корчить юнца-милашку. – Именно такой. Мне известно, что тебя хотели заменить на копию с целью вброса данных в габ-систему и последующего похищения хотя бы одного из телепатов клон пары Саид-Гюль. При этом подлинная Серафима Жук подлежала уничтожению. Я толковый телепат, пусть и не доу. И я опознаю тебя. Хотя, если припомнить прежние встречи, из нас двоих лишь ты смогла дифференцировать Альга от его двойника.
– Ничего не скажу, убивец, – хихикнула я, не веря в злодейство.
На душе стало светло и легко. Вдвоем с Иглем мы дойдем до зала, где я смогу вступить в права наследства. Осталось всего ничего – четыре коридора и два заслона идентификации. Сун тэй поможет, куда он денется. Я не враг империи, уж это ему известно. То есть я иногда и не друг, но сейчас особый случай. Игль умен, он радуется, я чую – радуется, потому что сам в тупике и помощь ему нужна, как и мне.
Игль отвернулся. Движение головы было спокойное, я даже не насторожилась. А затем по спине продрало арктическим морозом! В затылок стали вбиваться звук за звуком – дзынь, дзынь – мерные шаги. Шпильки. И черт меня подери, если я не узнаю походку.
– Иг-гль, – заплетающимся языком ужаснулась я.
Рывком вцепилась в сун тэя и повернула к себе лицом. Стало еще хуже. Представить не могла, что для Игля реально такое выражение – сумасшедший, самоотверженный восторг, переходящий в слюнявое щенячье обожание. И все это при пустом взгляде, как у плюшевой собаки с пластиковыми пуговками…
– Игль, – мелодично повторила та, кто вбил мне в затылок уже дюжину гвоздей-шагов. – Мой Игль.
Она была совсем рядом, я даже ощущала дыхание возле левого уха. Хотела дернуться – но обнаружила, что увязла в кресле, как муха в полужидком, но быстро твердеющем, клею. Меня обматывало и укукливало все основательнее, до само шеи. «Серафима Жук в янтаре», ничего себе посмертный памятник наивности.
– Твой Игль, – радость на лиц сун тэя стала исступленной, истеричной.
Он рухнул на колени и коснулся дрожащими пальцами алой поверхности левой туфельки. – Весь твой. Всегда твой.
Женщина, в которую сун тэя втрескался, как «мерседес» в разделительную – на разрыв, аж до багажника – обошла его по кругу, презрительно отпихнув туфелькой жадную руку. Затем эта сука средних лет и выдающейся потасканности грациозно устроилась в кресле и воззрилась на меня.
– Что она сказала? Это важно, ведь я получала надежнейшее подтверждение ее гибели.
– Не сообщила подробности, – сокращено, едва не плача, выдохнул Игль. Он продолжал стоять на коленях и жадно изучал туфельку, расположенную в полуметре от руки. Пальцы дрожали.
– Ты телепат, – ласково улыбнулась гадина, глянула на Игля поощряюще.
У-уу, как меня крутит от злости, даже страх померк. Стоило ей показать в себе это – ну, что она та еще сука, и Игль стал натуральным кобелем. Задышал часто, пополз к туфельке, готовый облизать, а не просто погладить. Руки тронули кожу ноги, осторожно скользнули выше, к колену. Он бы все отдал, чтобы прямо здесь, вот сейчас, не заботясь, что какая-то там Сима пялится…
– Разве ты заслужил? – туфля впечаталась в щеку сун тэя и он отлетел метра на три. – Бесполезный, скучный и ничтожный. Ты слышал? Ничтожный. Таким жить незачем, ведь они не нужны мне.
– Сознание неструктурированное, ломать уровни приватности габ-настроек трудно, – тяжело дыша и не смея двигаться, заторопился оправдаться Игль. – Я стараюсь, но ты пришла слишком рано и теперь это займет время, любимая.
– Он старается, – подтвердила дрянь и улыбнулась мне. – Для меня стараются все, кому я разрешаю. Посмотрим, разрешу ли я стараться тебе. Ты… – ее улыбка стала добрее, – не безнадежна.
Что-то внутри лопнуло, выпуская на волю горячее ликование. Я не безнадежна! Я ценнее Игля. Меня замечают, меня уважают!
Пожалуй, я бы в этом утонула. Но суки – порода собачья и в своем поведении они однообразны до изумления. Я вдруг вспомнила себя, еще на Земле. Был вечер, я тащилась из отделения, в голове гудело, в животе урчало, в горле перхалось. Я устала до черноты перед глазами и брела на ощупь. Весь день я печатала на удолбанной поколениями стажеров клавиатуре допотопного компа, последнего выжившего на нашем отделение милиции. Или полиции? Не помню, как оно называлось, не важно, такие умности быстро вычищаются из моего компактного мозга. Я брела и уткнулась в новую «бэху», трешку. Тачка закупоривала наглухо дорожку к подъезду, чтобы все протискивались, матерясь, и понимали: Юрику по прозвищу Баблосик на совершеннолетие папаша подарил сочный ломоть красивой жизни.
Сам Юрик, без одной ночи восемнадцатилетний, бухой в дрова, валялся у заднего колеса, обнимая это колесо обеими руками и матерно радуясь личной крутизне. Баблосик был трезв так редко, что я его не помню с глазами, не собранными в дерьмовую кучку.
Когда я уже миновала чужой праздник жизни, Юрик резво пробежал на четвереньках, рванул дверцу и тараканчиком вполз в щель, чтобы зубами уткнуться в руль. И тогда я сделал глупость. Не вошла в подъезд, а вернулась и села пассажиром. Баблосик идиот обдолбанный и зассанный на все свои брендованные джинсы. Но его папаша не бандит, а работяга, всего добившийся горбом и мозгами. Ему некогда было воспитывать сына, и он от своей вины откупился деньгами, дело обычное. Зачем бы его жалеть, и… И сам черт не знает, что у меня в башке варится, вон телепат Игль тоже черт и тоже – не знает.
В общем, я стала отдирать Баблосика от руля. Ни я, ни этот удолбыш, не знаем, как получилось, что в процессе борьбы за орган управления этот самый орган так ловко функционировал, что «трешка» миновала двор и выкатилась на улицу без единой царапины, чтобы с ходу сунуть шикарную морду под ржавейший клюв арбузного «жигуля».
Из «жигуля», знамо дело, посыпались и арбузы, и люди, кого было больше, не соображу, потому что сразу стало тесно. Толпа, ор, кроваво-красное крошево в зеленых корках на стекле, на рожах, на капоте… Я врезала Баблосику кулаком в харю, он наконец отрубился, что позволило заблокировать двери и дозвониться папаше урода и знакомому капитану из отделения до того, как нас прирезали или хоть отметелили до состояния бифштекса с кровью. Потом я стала махать корочками стажера и предъявлять возможности голосовых связок. Дальше не важно, вплоть до следующего утра.
Я дрыхла дома, уткнувшись лицом в подушку, чтоб не отпустить ночь. Меня похлопали по плечу, я повернулась – мать-перемать, белый день, свет в лицо, как на допросе в дурном кино. Силуэт.
– А ты… не безнадежна, – ласково сообщил женский голос. – Давай обсудим, чем исчерпывается твоя роль.
Я села и кивнула. Мама Баблосика, увядающая потребительница всех рецептов красоты, смотрела на меня взглядом опытной суки, заподозрившей конкуренцию. Принц-зассанец и тем более горбатый король не предназначались в знакомые и всяким быдловатым Симам. В бескорыстие и атипичность суки не верят. А вот в ограниченность числа ВИП-мест под солнцем – очень даже…
Я давно не на Земле. Но это «не безнадежна» в общении со мной, да при соответствующем тоне и улыбке кобры – не прокатывает. Уже покусана. Выработала иммунитет.
– Что, эта фигня в тебе действует безотказно? – удивилась я, морщась и понимая, что дела Игля реально плохи, как и мои собственные.
– Конечно, – промурлыкала она. – Важно подобрать ключ. У каждого есть…
– Кнопка, – подсказала я знакомое с детства выражение. И подумала про Эша. – Лажа.
– Что?
Убиться можно, а? И эта туда же. «Что» – кодовое слово для выявления присутствия Симы в разговоре. Голова кружится. Эта тетка врубила соковыжималку для мозгов на полную мощь. Меня плющит, плющит…
– Все же копии скучнее оригиналов, – шелестяще-доверительно сообщила она. – Ты великолепна. Слышишь? Великолепна.