“Т” я произносил шикарно, с заиканием и придыханием на оксфордский манер, словно вел свой род от династии лорда Честерфилда), даже Черная Смерть уже казалась необыкновенной, нежной и хорошо отмытой девушкой шоколадного цвета.
Ох уж эти беседы на мекленбургских судах! Зачем тебе ввязываться в это дело, Алекс? Этот мяч можно отыграть очень просто, без малейших усилий… кто тебя может проконтролировать? Что же делать для этого? Да ничего не делать! Сиди себе за столом, хорошо жуй и пей, а после банкета распрощайся со всеми и поезжай на яхту вдвоем с Кэти. То есть как? А задание? А долг? А телеграмма Бритой Головы? Пошли их к такой матери, Алик, не влезай в эту историю! Ну, а дальше? Тебя ли учить, старый и хитрый лис? Дальше сочини телеграммку в Центр: “Несмотря на мои настойчивые просьбы, “Конт” идти на яхту отказался, сославшись на… с комприветом. Том” – и работай себе спокойно под крылом Хилсмена, ищи свою Крысу, тем паче что после встречи с Генри в руках твоих появились новые интересные ниточки… Пошли все это дело с “Контом” подальше, ничего, кроме неприятностей, оно тебе не принесет, не скользи по лезвию ножа, обмозгуй все это дело еще раз, а пока слезай с толчка и двигай к столу! Все, наверное, уже решили, что у тебя колики от страха перед брачной ночью.
Картина застолья написана сочными красками: чуть смущавшиеся блеска люстр laitances de carpes, тающий во рту salmon, ницуазский салат с гренландскими креветками и мидиями, конечно же приличествующая событию caviar[85] и гвоздь программы – гусь, зажаренный в эльзасском вине и кусочках свиного сала.
Метрдотель не без черного юмора утверждал, что повар зажарил гуся заживо, – тут уж меня замутило, я боялся убивать живое, выпускал на волю ос и пчел, застрявших в блюдечке с вареньем, почтительно обращался с пауками и всегда доставал их из ванны, боясь упустить свое счастье, – все это осложняло мою жизнь с Риммой.
Новый финт Центра омрачил мое настроение, “гленливет” – а он, естественно, не мог не красоваться посредине стола – я пить не стал, а ограничился разбавленным сотерном. Впереди зиял черной дырой светлый путь, и требовались, как завещал Несостоявшийся Ксендз, холодная голова, горячее сердце и чистые руки.
Базилио встал и во всем своем кошачьем остроумии произнес прочувствованный тост за наше с Кэти счастье (тут он просто изнемогал от своих реприз, я и не предполагал, что в Англии отставные полковники нисколько не умнее наших).
Я бездумно водил взглядом по молокам карпа, по веселой Кэти и по тихому и скромному Юджину, не подозревавшему, что вся эта трагикомедия весьма напоминает его приключения со стулом перед дулом фотообъектива.
Юджин встал.
– Я тоже хотел бы произнести тост. У Алекса в Австралии существует прекрасный обычай. Правда, это касается свадьбы, а не помолвки, но суть его от этого не меняется. Дело в том, что и еда, и питье становятся горькими, если новобрачные не поцелуются. Горько!
– Так я знаю этот обычай! – взвизгнул Базилио, словно ему мазанули под хвостом скипидаром. – Однажды в порту Архангела нас водили на свадьбу! Ох, сколько я выпил водки! Вы пили когда-нибудь настоящую водку? – Вопрос был адресован Юджину.
– Только смирновскую. – Глаза его блеснули из-за носа заговорщицкими искрами.
Мы поцеловались, и тяжелая тоска вдруг навалилась на меня.
– Что ты такой грустный? – обратилась ко мне Кэти. – Устал?
– Что-то побаливает желудок, – ответил я совсем по-семейному. – Видишь, я даже решил пить сотерн с водой и не притрагиваюсь к гусю[86]. Давай после ужина прогуляемся на яхте… прихватим заодно и моего дружка.
– Отлично! – Кэти блеснула глазами. Она не вылезала бы из яхты, бороздила бы всю жизнь моря и океаны.
Итак, яхта. А если Юджин не захочет плыть в Кале? Будем действовать творчески, в зависимости от обстоятельств. Нельзя сделать омлет, не разбив яиц. А как в этом случае будет реагировать Кэти? Мда, дело пахнет керосином, если Юджин наотрез откажется. Что будем делать, Алекс? А может, все-таки спустить все на тормозах? Плавно и легко. Можно даже пригласить Юджина на яхту таким образом, что он сам откажется. И совесть твоя будет чиста, если она еще осталась. И волки сыты, и овцы целы. Тьфу! И это называется бесстрашный Алекс, которого ставят в пример молодняку! Вот вам и гордость Монастыря, орденоносец и герой! Трус! Способен только глотать “гленливет” и трахать баб! Трус, встряхнись: перед тобою предатель родины, не пускай слюни и сопли, зажми себя в кулак! Телеграмму подписал сам Бритая Голова! А если я не вернусь? Прощай, суровый Альбион, прости, мой край родной! Почему не вернусь? А не вернусь – тоже не страшно, исчезну из мира ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови…
И вдруг тревога охватила меня: что будет с Чарли? Что будет с моим бедным какаду? День, другой, третий… Не умрет ли он с голоду? Надо было оставить клетку миссис Лейн. Впрочем, он вряд ли ужился бы с сеттером. Сколько времени потребуется контрразведке, чтобы осмыслить происшедшее? Я представил, как группа в плащах врывается в мою хемстедскую квартиру и начинает грубый обыск, а Чарли дергает головой и по привычке кричит: Good morning, old man! – “Доброе утро, старик”, он обращается ко мне так же, как и Челюсть. Контрразведка покидает квартиру, и бедняга Чарли остается один – кто в пылу исполнения долга вспомнит о несчастной птице? И вот он сидит на жердочке один-одинешенек, и заглушают стены его предсмертные крики…
А стол гулял и смеялся: Кэти и сестрица с умилением вспоминали свое безоблачное детство, полковник Базилио удовлетворенно поддакивал, куря дешевую сигариллу (десерт он умял одним духом, несмотря на то что сожрал добрую половину гуся), и рассказывал Юджину об огурцах в своих парниках. Иногда мы с Юджином обменивались многозначительными репликами: “Как гусь?”, “Вам поперчить?”, “Прекрасный салат!” – в общем, помолвка удалась на славу, если бы не мочеподобный сладковатый сотерн, которым мне приходилось пробавляться.
– После ужина я хочу показать вам нашу яхту… это совсем рядом, – шепнул я Юджину.
– А я не опоздаю на последний поезд?
– Что вы! Он ходит до полуночи. Кэти гордится яхтой… – Я почувствовал, что уже начинаю нервничать. – Там и выпьем, как следует… без всяких любопытных родственников…
– Только на несколько минут. Я хотел бы вернуться в Лондон пораньше. – Эти слова словно ошпарили меня, и я машинально отхлебнул мерзкого сотерна.
Ничего, мы попробуем его уговорить прокатиться в Кале. Уговорим. Все знают силу убеждения Алекса. “Если ты, Алик, чего-нибудь захочешь, – говорила мама, – ты пристанешь и не отлипнешь, как банный лист”. Семинаристский дядька тоже ценил Алекса за настойчивость. Уговорю, обязательно уговорю. В конце концов, пообещаю довезти до Лондона на машине. Рухну на колени, разыграю сцену, взмолюсь, застучу лбом по паркету – не откажет он мне в день помолвки.
Базилио, положив глаз на бутылку “гленливета”, который я, увы, не трогал, к концу банкета надрался as a lord[87] и надувал щеки, выпуская мерзкий едкий дым сигариллы.
После кофе, захватив со стола “гленливет”, оставшийся после пиршества Базилио (моветон, но не пропадать же добру), и подав руку ослепительной Кэти, я вышел из-за стола, и мы торжественно прошествовали к “газели”.
Базилио и Алиса, помахав нам руками (сестрица придерживала папашу, наступавшего себе на хвост), направились домой, а наша троица покатила к причалу, где, слегка покачиваясь на темной воде, белела “Грациозная”.
Я пропустил Кэти и Юджина вперед и на минуту задержался в машине, переложив из атташе-кейса в карман “беретту” и аэрозоль с газом. Черт побери, как бы брызги не попали и мне в нос, такие случаи бывали, поэтому стоит подстраховаться, прикрыть другою рукою нос и рот, лучше всего платком. Где он? Платок, как ни странно, находился на месте и ностальгически пах “шипром”. Именно “шипром” пахло от Алекса, когда он повел Римму в загс, – даже подергала ноздрями тетя в очках, сидевшая за столом; Римма стеснялась, что на ней потертый котик, что ж, теперь у нее две норки! Итак, платок на месте. Впрочем, не надо спешить. Возможно, Юджин легко согласится на поездку в Кале. Стоит хорошенько его попросить. Так, как умеешь только ты, Алекс. Если откажется категорически, заманить в малый отсек (спальню), дальше уже ясно…
Мысли упрыгивали прочь от операции, скакали взад и вперед, как синицы на ветвях: как там Сережа, хорошо ли начал четверть? Что сейчас делает Чарли? (Опять!) Почему бы не отказаться навсегда от “гленливета” и не перейти на сотерн? Или завести черного бульдога? Три вещи: роща, поросль, подросток. Из леса в бревнах виселиц мосты. Из конопли веревки для захлесток… Наш паровоз, вперед лети!
Кэти и Юджин уже расположились в салоне, сладко пахло от электронной кофеварки, и Юджин даже пошевеливал своим хоботом от удовольствия.
– Выпей что-нибудь покрепче, Алекс, страшно было смотреть, как ты цедил сотерн… словно чашу с ядом! – пошутила Кэти, и мы с Юджином понимающе переглянулись.
– Я предлагаю прошвырнуться в Кале! – заявил я радостно, а сам замер, как перед прыжком с трамплина, даже ноги задрожали от напряжения.
– Чудесно! Только я стану за штурвал! – подхватила Кэти.
Скажи “да”, умоляю тебя: скажи “да”, умоляю тебя всеми святыми: скажи “да”! Я тебя озолочу, если ты скажешь “да”. Боже, Боже, умоляю, прошу тебя, заклинаю: сделай так, чтобы он сказал “да”. Я исправлюсь, Боже, я буду другим, я и так стараюсь не делать зла, умоляю тебя, пусть он скажет “да”.
– Нет, нет, извините, Алекс, я только на несколько минут, – промолвил негодяй, идиот, сукин сын, чтоб твоя могила членами заросла!
Я взял принесенную бутылку “гленливета” и увидел, что у меня дрожит рука. Юджин это заметил, но тактично сделал вид, что рассматривает свои обкусанные ногти.