– Вы бы полегче!.. – осадил его МакКекни. – Я ведь и сам пресвитерианин…
– А кем же еще вам быть! – ответил Титженс. – Прошу прощения… Британская армия обесчещена навсегда… И больше никаких парадов…
– Не переживайте, старина, все в порядке… – усмехнулся МакКекни.
– Какого черта вы делаете в офицерской дежурке?! – с неожиданной злостью в голосе воскликнул Титженс. – Не знаете, что за такой проступок вас можно отдать под трибунал?
Перед ним маячило рыхлое, широкое лицо квартирмейстер-сержанта, их полкового интенданта, который в нарушение устава нахлобучил на голову офицерскую фуражку, увенчанную серебристой кокардой рядового. Этот человек, решительно метивший на место сержант-майора Коули, неслышно вошел под шумок доносившихся снаружи голосов.
– Прошу прощения, сэр… – ответил квартирмейстер-сержант. – Я взял на себя смелость войти без стука… У сержант-майора эпилептический припадок… Я пришел получить ваши указания перед тем, как приказать другим развести личный состав по палаткам… – Произнеся неуверенным голосом эти слова, он рискнул осторожно добавить: – Сэр, такие припадки случаются с ним, если его неожиданно разбудить… А второй лейтенант Питкинс поднял его с постели без всяких предупреждений…
– И вы в итоге взяли на себя труд самым мерзким образом донести как на одного, так и на другого… Такого я точно не забуду.
А про себя Титженс подумал: «Ну ничего, в один прекрасный день я тобой займусь…»
И с превеликим удовольствием представил, как будут щелкать и орудовать ножницы, срезая нашивки и кокарды с этого человека, а он сам будет стоять перед строем, сомкнувшимся вокруг него с трех сторон.
– Боже правый, дружище! – воскликнул МакКекни. – Вы же не можете пойти в одной пижаме. Наденьте хотя бы брюки и накиньте шинель…
– Пришлите ко мне на квартиру в казарме канадского сержант-майора… Что до моих брюк, то они сейчас у портного, их надо погладить.
Привести в порядок брюки Титженс приказал для торжественной церемонии подписания брачного контракта Левина, того самого парня, который так бесцеремонно влез в его личную жизнь. Все так же глядя в упор в широкое, рыхлое лицо полкового интенданта, Кристофер сказал:
– Вы не хуже меня знаете, что обязанность докладывать мне лежит не на вас, а на канадском сержант-майоре… На этот раз я, так и быть, вас отпущу, но если, упаси Господь, когда-нибудь увижу, что вы подглядываете за квартирами офицеров, пойдете под трибунал…
С этими словами он надел под шинель серый колючий шерстяной шарф из тех, что выдавались по линии Красного Креста, и поднял воротник.
– Вот скотина… – сказал он, обращаясь к МакКекни, – шпионит за офицерскими квартирами в надежде застукать за пьянкой какого-нибудь никчемного лейтенантишку и благодаря этому получить офицерский чин… У меня обнаружена недостача подтяжек в количестве семисот штук. Морган не знает, что мне о ней что-то известно. Зато, можете не сомневаться, прекрасно осведомлен о том, куда они подевались…
– Не хочу, чтобы вы просто так сейчас ушли… Приготовлю-ка я вам какао…
– У меня нет времени на сборы, не могу заставлять личный состав ждать… Сил у меня как у коня…
Титженс вышел – в туман, горечь и голоса, под лунный свет, сверкающий на трех тысячах винтовочных стволов… А потом представил, как через хрупкую линию фронта рвутся немцы, и у него внутри все заледенело… К нему подошел высокий, грациозный человек и прогундосил на американский манер:
– Из-за забастовки французов на железной дороге произошла авария, сэр. Пополнение вернули обратно, и теперь его отправка намечена завтра на три часа дня.
– Значит, прежний приказ не отменен? – воскликнул Кристофер, затаив дыхание.
– Нет, сэр… – ответил канадский сержант-майор. – Просто на железной дороге произошла авария… Говорят, саботаж со стороны французов… Погибли четыре гламорганширских сержанта, все служили еще с тысяча девятьсот четырнадцатого года, сэр… Ехали домой на побывку. Но приказа об отправке пополнения никто не отменял…
– Ну слава богу! – произнес Титженс.
– Вы благодарите Господа за то, что нам только во вред, сэр, – ответил своим просвещенным голосом стройный канадец, – до нынешнего утра наше пополнение планировало отправиться в Салоники. Но потом сержант, ответственный за распределение личного состава, показал мне ведомость, в которой название Салоники кто-то вычеркнул. Сержант-майор Коули предоставил неверные сведения. Теперь нас отправят на передовую. Если бы мы отбыли сегодня, это подарило бы нам целых два месяца жизни.
Канадец, похоже, еще какое-то время что-то говорил своим неторопливым голосом. Титженс между тем почувствовал, как в его конечностях, почти ничем не прикрытых, заиграл солнечный свет, а в жилах приливом забурлила юность, будто ему довелось выпить шампанского.
– Ваши сержанты обладают целым ворохом совершенно ненужной им информации, – сказал он. – А тому, который причастен к распределению пополнения, не следовало показывать вам ведомость. Хотя вашей вины в этом, конечно же, нет. В то же время вы человек умный и сами прекрасно видите, насколько полезны могут быть те или иные новости для тех, кому, в ваших же собственных интересах, лучше о них ничего не знать…
«Веха в истории… – подумал он. – Какого черта в моей голове в такой момент всплыла именно эта фраза?!»
Они шагали в тумане по широкой дороге меж двумя живыми изгородями, над одной из которых торчали вразнобой головы и винтовочные стволы.
– Постройте их по стойке «смирно». Вне зависимости от обмундирования, мы разместим их на ночлег. Перекличка завтра в девять утра.
Ему в голову пришла мысль: «Если все это свидетельствует о едином командовании… А оно, судя по всему, так и есть… То это не что иное, как поворотный пункт… А чего это я так развеселился, черт бы меня побрал? Что со мной?»
Титженс встал перед строем и зычно закричал:
– Теперь выходим из строя и расходимся по палаткам. В каждой из них нам придется разместить на шесть человек больше по сравнению с расчетной вместительностью. По программе строевой подготовки ничего такого не проходят, поэтому посмотрим, как вы с этим справитесь. Вы ребята неглупые и как-нибудь сообразите. Чем раньше ляжете спать, тем быстрее согреетесь. Я бы и сам не прочь. Тех, кто уже спит в палатках, не беспокоить. Им, бедолагам, завтра в пять утра в наряд. Вам после этого разрешается еще понежиться в постели три часа… Отряд! В колонну по четыре стройся!.. Нале-во!..
Когда вдали заорали на разные лады голоса командовавших ротами сержантов, отдавая приказ выступать маршем, Титженс подумал: «Я невероятно рад… Прямо порыв энтузиазма… Как замечательно эти ребята идут!.. Пушечное мясо… Пушечное мясо… Вот о чем говорит каждый их шаг…» От объятий холода, вгрызавшегося под болтавшейся на нем шинелью в руки и ноги, прикрытые одной лишь пижамой, он дрожал всем телом. Не в состоянии бросить солдат, он припустил галопом, на пару с сержант-майором, и встал во главе колонны как раз вовремя для того, чтобы направить две первые роты к ряду маячивших в ночи призраками палаток, молчаливых и суровых в блеклом лунном свете… В его глазах все это выглядело каким-то волшебным зрелищем.
– Следующую роту ведите к ряду Б и далее по порядку! – приказал он сержант-майору, а сам отошел в сторону от колонны, которая катилась вперед, как движущаяся стена.
Затем махнул стеком, отделив вторую шеренгу от третьей.
– Теперь одна четверка и два человека с другой поворачивают направо, а оставшиеся два вместе со следующей налево. Расходитесь по первым палаткам справа и слева… – И продолжил дальше: – Одна четверка и два человека с другой направо, эта четверка… Следующая четверка… Куда, черт бы вас побрал!.. Я сказал налево! Как вы можете утверждать, что принадлежите именно к этой четверке, если даже налево повернуть не можете… Запомните, вы теперь солдаты, а не новоявленные лесорубы, решившие поселиться на новом месте…
Перспектива мерзнуть вот так на земле вместе с этими удивительно замечательными людьми, вдыхая необычайно чистый воздух, приводила Титженса в совершеннейший восторг. Они поворачивали, отбивая ритм и печатая шаг с видом заправских гвардейцев.
– Черт меня подери! – воскликнул он голосом, в котором явственно пробивались слезы. – Это ведь благодаря мне они приобрели немного лишней находчивости. Черт меня подери! Это ведь я для них что-то да сделал.
Ну да, довел скот до состояния, когда его можно отправлять на бойню… Они ведь как телята, которых гонят из Камден-Тауна на Смитфилдский рынок… Семьдесят процентов из них обратно уже не вернутся… Но возноситься на небеса лучше не увечным калекой, а человеком, у которого сияет чистотой кожа и функционируют все конечности… В этом случае, по всей вероятности, канцелярия Всемогущего окажет тебе более достойный прием…
– Двое из предыдущей четверки и следующая четверка налево… – монотонно повторял он. – Да придержите свои чертовы языки, когда расходитесь по палаткам. А то я даже не слышу тех приказов, которые вам отдаю.
Так продолжалось долго. Потом их всех поглотил лагерь.
Титженс пошатывался, его колени окоченели от холода, который теперь, когда его больше не защищала от ветра человеческая стена, набросился на него с новой силой. Когда края плато расчистились от людей, он увидел дальше ряды других палаток, понял, что сумел развести своих солдат по квартирам на три четверти быстрее сержантов, которые занимались остальными ротами, и от этого испытал в душе удовлетворение. Что совершенно не помешало ему отругать сержантов на чем свет стоит: солдаты под их началом кучками толпились в начале проходов между пирамидами-призраками… Но вскоре рассосались и они, после чего Титженс с сожалением зашагал по ровной земле к деревенской улочке, образованной офицерскими хибарами. На одной из них росла дикая плетистая роза. Он сорвал с нее листок, прижал его к губам, поднял руку и пустил его лететь по ветру.
– Это мой подарок Валентайн… – задумчиво молвил он. – Зачем я это сделал?.. Или, может, не Валентайн, а Англии?.. – Потом немного подумал и добавил: – Черт возьми, разве это патриотизм?.. Хотя да,