– Я говорил с мисс Уонноп во сне… – не открывая глаз, произнес Титженс.
– И это было очень странно… Будто где-то рядом стоял призрак… Вы сидели, положив на стол руки. И без конца говорили. Словно писали ей письмо. В хибару лился солнечный свет. Я собирался вас разбудить, но он меня остановил. Решил, что это для него сродни расследованию, и так будет легче все узнать. А еще раньше вбил себе в голову, что вы социалист.
– С него станется, – прокомментировал его слова Титженс. – Разве я не говорил вам, что он стал учиться?..
– Но ведь в действительности вы никакой не со… – воскликнул Левин.
– Разумеется, – ответил Кристофер. – Если ваш отец из Константинополя, а мать грузинка, то это в полной мере объясняет вашу внешнюю привлекательность. Вы человек чрезвычайно красивый и статный. К тому же еще и умный… И если генерал поручил вам выяснить, следует ли считать меня социалистом, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы.
– Нет… – сказал Левин. – Это один из тех вопросов, которые он намерен задать вам сам. Судя по всему, если вы действительно признаетесь в принадлежности к социалистам, он намерен исключить вас из завещания…
– Значит, из завещания… – сказал Титженс. – Ну да, он же ведь действительно вполне может мне что-то оставить. Но разве для меня это не повод в самом деле признаться в симпатиях к социалистам? Ведь никаких его денег я не хочу.
Левин буквально подпрыгнул и попятился назад. Деньги, в особенности полученные в наследство, в его глазах выглядели священными.
– Не понимаю, как вы можете шутить на эту тему! – воскликнул он.
– Ну вы же не думаете, что я стану заискивать перед пожилым джентльменом только для того, чтобы заполучить его злополучные стариковские деньжата, – с юмором ответил ему Титженс и тут же добавил: – Может, поставим на этом точку?
– Вы уже полностью овладели собой? – спросил Левин.
– Всецело и без остатка… – ответил Титженс. – Надеюсь, вы простите меня, что я так далеко зашел в своих эмоциях. Вы не англичанин, а раз так, то никаких неудобств вам это не доставит.
– Подите вы к черту! – возмущенно закричал Левин. – Я англичанин до мозга костей! Что, по-вашему, со мной не так?
– Да все в порядке… – успокоил его Титженс. – С вами все в полном порядке. И именно поэтому вы не можете называть себя англичанином. Потому как мы все… ладно, это с нами кое-что не так, но это уже не имеет значения… И что же вы узнали о моих отношениях с мисс Уонноп?
Вопрос прозвучал совершенно бесстрастно, а все мысли Левина настолько поглотило его происхождение, что, когда Титженс произнес свою фразу, он поначалу даже ничего не понял. И даже запротестовал, что воспитывался сначала в Винчестере, а потом в оксфордском колледже Магдален. Потом ахнул и умолк, чтобы подумать.
– Если бы генерал, – наконец произнес он, – не проговорился, что она привлекательна и молода… я, по крайней мере, полагаю, что она обязательно должна быть привлекательной… мне бы не оставалось ничего другого, кроме как посчитать, что в ваших глазах она выглядит старой девой… Вам, разумеется, прекрасно известно, каким потрясением для меня стала мысль, что у вас появился кто-то еще… Что вы позволили себе… Так или иначе… Полагаю, что я просто…
– Так что же все-таки узнал генерал?
– Он… – сказал Левин. – Он встал над вами, склонив набок голову. С довольно лукавым видом… как сорока у норы, в которую ей довелось уронить орешек… Сначала расстроился, но уже совсем скоро очень обрадовался… Самой незамысловатой радостью. Понимаете, обрадовался, и все… Когда же мы вышли из вашей хибары, он сказал: «Полагаю, in vino veritas», а потом спросил меня, как будет по-латыни «спать»… Но я тоже забыл…
– Что я там болтал? – спросил Титженс.
– Э-э-э… – нерешительно начал Левин. – Передать в точности, что вы говорили, очень и очень трудно… Я не стану утверждать, что могу слово в слово запоминать долгие речи… Во многом ваши фразы выглядели бессвязными и путаными… Должен сказать, что вы говорили молодой леди то, чего молодым леди обычно не говорят… И при этом явно пытались не слишком обидеть миссис Титженс… Равно как и объяснить, почему решили окончательно с ней расстаться… Да еще полагали, что у молодой леди это расставание… может вызвать беспокойство и тревогу…
– Картина весьма неприглядная, – беззаботно бросил Титженс. – Будет неплохо, если вы позволите мне объяснить, что же именно произошло минувшей ночью…
– Уж сделайте милость! – ответил Левин и робко добавил: – Только прошу не забывать, что я представляю здесь военную следственную комиссию. Если вы изложите события сухо и в порядке их следования, мне будет легче отправиться с рапортом к генералу.
– Благодарю вас, – сказал Титженс и через мгновение продолжил: – Прошлым вечером в… точное время я вам, пожалуй, не скажу, но мы с женой уехали отдыхать, думаю… где-то около половины второго. Обратно в лагерь я вернулся в половине пятого, чтобы добраться пешком, мне понадобилось больше получаса. Поэтому все, о чем я собираюсь сейчас поведать, произошло до четырех.
– Время в данной ситуации – фактор второстепенный, – сказал Левин. – Нам известно, что инцидент произошел ближе к утру. Генерал О’Хара обратился ко мне с жалобой без четверти четыре. Чтобы дойти до штаба ему, вероятно, понадобилось пять минут.
– И в чем же конкретно он меня обвинил? – спросил Титженс.
– В действительности жалоба была далеко не одна… – ответил Левин. – Я даже не все их еще просмотрел. Если вкратце, то поначалу он обвинил вас, что вы в нетрезвом виде ударили старшего по званию офицера, но потом переменил мнение и вменил в вам в вину поведение, порочащее офицера, заключающееся в том, что вы ударили… Кроме того, по его утверждению, вы совершили еще один порочащий офицера поступок, ненадлежащим образом завизировав у себя в канцелярии протокол… Я даже не понял, что он имел в виду… Похоже, вы еще до этого сцепились с ним из-за военной полиции…
– Так именно с этого-то все и началось, – сказал Титженс и тотчас задал вопрос: – А офицером, которого я, по его утверждению, ударил, был…
– Пероун… – сухо ответил Левин.
– Вы же сами прекрасно знаете, что это не он. Я готов признаться, что ударил генерала О’Хару, но…
– О том, чтобы вы признали вину, речь не идет. В чем-то подобном вас никто не обвиняет и вам прекрасно известно, что вы не под арестом… Приказ приступить к исполнению обязанностей, последовавший после ареста, сам по себе отменяет предыдущее решение и освобождает вас из-под стражи.
– Да, мне это и в самом деле прекрасно известно, – холодно ответил Титженс. – Как и то, что генерал Кэмпион приказал мне сопровождать его во время инспекции кухонь… Но я боюсь, что… Словом, обращаю на сей факт ваше самое серьезное внимание, хотя и сомневаюсь, что это лучший способ замять данное дело… Словом… На мой взгляд, мне целесообразнее признаться в том, что я ударил генерала О’Хару. И, конечно же, в нетрезвом виде. Потому что когда офицер трезв, он никогда не надает по физиономии генералу. Тогда это дело перейдет в категорию самых обыденных. Офицеров чуть ли не каждый день лишают чинов за выходки в пьяном виде.
Сначала Левин дважды сказал: «Погодите минутку». А потом, не без доли ужаса в голосе, воскликнул: – От этой навязчивой мании принести себя в жертву вы теряете, что только можно… В том числе и чувство соразмерности. Забывая, что генерал Кэмпион джентльмен. В состоящем под его началом подразделении ничего не решается исподтишка…
– Да все и так уже решено, причем самым несносным образом… Если бы меня понизили в чине за пьянство, ничего страшного со мной не случилось бы, но без конца копаться в этом деле – это сущий ад.
– Генералу очень хочется узнать, что же случилось в действительности. Поэтому будьте так добры, выполните приказ и поведайте обо всем, что произошло.
– Вот это как раз поистине ужасно… – сказал Титженс и где-то на минуту умолк.
Левин тем временем лихорадочно отбивал стеком по крагам нервный ритм. Титженс набрался твердости и начал свой рассказ:
– Генерал О’Хара пришел в номер моей жены и вломился в дверь в тот момент, когда там был я. Поначалу мне показалось, что он пьян. Но после его восклицания я пришел к выводу, что всему виной не столько горячительное, сколько заблуждение, в которое его ввели. Когда я вышвырнул его в коридор, там лежал другой человек. Генерал О’Хара закричал, что это майор Пероун. Поскольку этого человека я знаю не очень хорошо, я даже не понял, что это он, тем более он был без мундира. Мне вообще показалось, что это французский официант, который пришел позвать меня к телефону. Я увидел только его лицо, когда он заглянул в дверь… Понимаете, он заглядывал в дверь. Моя жена была… скажем, почти нагая. Я ударил его в челюсть, и он вылетел в дверь. Физической силы мне не занимать, к тому же раньше я ее всячески тренировал. И прекрасно это осознаю. Я разволновался, но не больше положенного в подобных обстоятельствах…
– Но ведь… Какой телефон может быть в три часа ночи! – воскликнул Левин.
– Я всю ночь звонил в штаб, что к себе, что к вам. А мне, соответственно, несколько раз звонил лейтенант Коули, ответственный за отправку пополнения. Я тревожился по поводу служащих канадских железнодорожных войск, не зная, как с ними поступить. После того как мы с миссис Титженс поднялись к ней в номер, меня трижды звали к телефону и один раз из лагеря прибыл посыльный. К тому же у нас с женой был очень непростой разговор о праве распоряжаться моей семейной собственностью, надо сказать, довольно обширной, поэтому в детали я вдаваться не буду, потому как в них вполне можно запутаться. Мой номер расположен по соседству с тем, где остановилась миссис Титженс, дверь между ними до этого самого момента оставалась открытой, поэтому я слышал, когда ко мне стучался официант или посыльный. Ночной портье в отеле произвел впечатление человека угрюмого, грубого и грязного… До Пероуна ему далеко.
– А в эти подробности обязательно вникать? – прокомментировал его слова Левин. – Мы…