— Надо скорее везти его в больницу, — глотая слезы, сказала Амарасили.
А в доме оставалось всего две-три рупии — лекарства, которые прописывал врач, были очень дорогими. У Джаясекары подогнулись колени, и он беспомощно плюхнулся на стул. Денег нет. На дворе глубокая ночь. К кому бежать за помощью? Если только разбудить соседей… Но и они такие же бедолаги, и у них вечно не хватает денег. И тут Джаясекара вспомнил о господине Сатарасинхе. Тот обычно допоздна засиживался за книгами, да и наверняка был при деньгах. Когда Джаясекара подбежал к дому господина Сатарасинхе, то увидел, что одно окно освещено — господин Сатарасинхе сидел в кабинете и при свете настольной лампы что-то читал. Услышав шаги во дворе, господин Сатарасинхе отложил книгу и подошел к окну.
— А, господин Джаясекара! Заходите, пожалуйста. — Господин Сатарасинхе махнул рукой в сторону входной двери. В голосе его не было ни удивления, ни тревоги, словно визит в два часа ночи был для него самым обычным делом. Но Джаясекара не стал заходить в дом, а тут же, стоя под окном, рассказал господину Сатарасинхе о беде.
— Сейчас иду, — коротко сказал господин Сатарасинхе.
Он задернул занавеску, погасил свет и через несколько минут появился в дверях дома с каким-то свертком в руках.
— Это пузырь со льдом, — пояснил он, спускаясь по ступенькам. — А вы, господин Джаясекара, бегите к Русирипале, будите его и скажите, чтобы он без промедления подъезжал на такси к вашему дому. — И, наклонившись к Джаясекаре, вполголоса добавил: — О деньгах не беспокойтесь.
Ближе всего была больница «Калубовиля», но по совету господина Сатарасинхе, который поехал с ними, они отвезли сына в детскую больницу «Риджуэй» в Борэлле.
— Нам придется ехать минут на десять-пятнадцать дольше, но зато там есть специалисты по всем детским болезням, — объяснил господин Сатарасинхе.
В больнице врач сказал, что положение сына тяжелое, сразу же распорядился поместить его в палату и принести кислородную подушку. Упрекнув Джаясекару и Амарасили за то, что они поздно привезли ребенка, он написал что-то на клочке бумаги и, передавая его Джаясекаре, сказал:
— Вашему сыну нужно сделать укол, а нужного лекарства в нашей больнице нет. Я вам написал название лекарства. Постарайтесь как можно скорее найти его в какой-нибудь аптеке и привезти сюда.
— Господин Джаясекара, поезжайте на такси к глазной поликлинике и поищите в аптеках в районе площади Юнион, — посоветовал господин Сатарасинхе и вложил в руку Джаясекары сто рупий.
Когда через полчаса Джаясекара вернулся с нужным лекарством, господин Сатарасинхе собрался домой. Со слезами благодарности на глазах Джаясекара обнял господина Сатарасинхе, а Амарасили равнодушно кивнула головой — беспокойство за сына сделало ее совершенно безучастной. Джаясекара проводил господина Сатарасинхе до ворот, где его поджидал в такси Русирипала. Джаясекара протянул ему сорок рупий.
— Что вы, господин Джаясекара, — замахал руками Русирипала. — Это слишком много. Я возьму с вас только за бензин. — И он отсчитал двадцать рупий.
Когда такси отъехало, Джаясекара собрался было вернуться в больницу, но дорогу ему преградил привратник.
— Нельзя, господин. Мне накануне здорово влетело за то, что я пропускаю посетителей во внеурочное время.
Как ни упрашивал привратника Джаясекара, тот был непреклонен. Амарасили, которая осталась в больнице, небось беспокоится, куда это он запропастился. И как там сын? Полегчало ли после укола? Надо любым путем пройти в больницу, узнать о состоянии сына и успокоить Амарасили. В поисках какой-нибудь лазейки Джаясекара повернул за угол и увидел там еще одни ворота. Они были на запоре, но привратник мирно дремал в своей будке. Джаясекара прошел немного дальше, оглянулся вокруг и, убедившись, что никого поблизости нет, перемахнул через забор. У палаты он наткнулся на сестру. Джаясекара скороговоркой, словно спортивный комментатор, рассказывающий о напряженном моменте в ходе соревнований, спросил ее о состоянии сына и о том, где Амарасили. Сестра, понимая, что Джаясекара проник в больницу тайком, торопливо ответила, что после укола сыну стало лучше, что Амарасили сидит около его кровати, и велела уходить побыстрее и возвращаться утром. А что он заходил, Амарасили передаст она.
Джаясекара вышел на улицу через главные ворота, и привратник с удивлением уставился на него. Джаясекара закурил сигарету и пошел к перекрестку. Улица была пустынной. Только на тротуаре спали бездомные. Джаясекаре вспомнилось, как четыре года назад он бродил здесь в таком же смятении и беспокойстве, отправив Амарасили в родильный дом «Да Зойса».
На следующее утро в больнице Джаясекару ожидала радостная новость — состояние сына улучшилось, и доктор ожидал, что дня через два-три дело пойдет на поправку. Но на Амарасили было страшно смотреть — она осунулась и, казалось, постарела за одну ночь на несколько лет. Оказывается, в палате ночью умерли двое детей, и Амарасили была на грани истерики. Когда Джаясекара собрался уходить, она словно клещами вцепилась пальцами ему в руку.
— Но мне же надо на работу, — как можно мягче сказал Джаясекара. — И потом, надо раздобыть где-нибудь денег.
— Мы уже взяли в долг, где только можно. Придется заложить вот это. — Пальцы Амарасили скользнули по золотому ожерелью, украшавшему ее шею. — И надо дать телеграмму маме…
«Это предел», — с отчаянием подумал Джаясекара, но понимал, что это было, по-видимому, единственным выходом.
— Пройдут тяжелые времена, и мы не только выкупим это ожерелье, но купим еще и другие. — Она расстегнула застежку и вложила ожерелье в руку Джаясекары.
Джаясекара направился с ожерельем в Борэллу и, отчаянно поторговавшись около получаса, заложил его у ростовщика, получив двести пятьдесят рупий.
С полуторачасовым опозданием на работе появился Ронио Сильва. Он жил в Минувангоде. А опоздал потому, что из-за авиакатастрофы полиция перекрыла движение на некоторых дорогах. Ронио Сильва громогласно объявил, что своими глазами видел место катастрофы. Вокруг него тут же сгрудились сослуживцы. К группе любопытных присоединился даже проходивший в это время по коридору заместитель начальника, чем поверг в немалое смущение господина Дабарэ: войдя в бюро и увидев, что добрая половина служащих покинула свои рабочие места и, собравшись в кружок, осушает чьи-то разглагольствования, он словно бульдог ринулся в их сторону, но, заметив начальство, тут же изобразил на лице почтительно-угодливую улыбку.
Господин Дабарэ был наушником и злобным и мстительным интриганом. Совсем недавно он жестоко расправился с двумя служащими. Первой его жертвой оказался Сиридиэс. В один прекрасный день господин Дабарэ с высокомерным видом велел Сиридиэсу сбегать в магазин. Сиридиэс отказался. Господин Дабарэ ничего не ответил, а только угрюмо и многозначительно кивнул головой. А через два дня Сиридиэс опоздал после обеденного перерыва. И не только опоздал, но и расписался под красной чертой, проведенной господином Дабарэ. Сиридиэс клялся и божился, что, когда он ставил свою подпись, никакой красной черты не было. Что произошло на самом деле, установить было трудно. То ли Сиридиэс не заметил красной черты, то ли господин Дабарэ — и это было более вероятно, — увидев фамилию Сиридиэса последней в списке, провел над ней красную черту… Как бы там ни было, наказание было непомерно суровым — Сиридиэс из помощника стенографиста стал простым уборщиком. За Сиридиэса попытался заступиться Намасена, в то время исполнявший обязанности секретаря одного из двух профсоюзов, существовавших в управлении. В запальчивости он высказал господину Дабарэ все, что думал о царивших в управлении порядках: чиновники среднего и высшего звена занимаются спекуляцией драгоценными камнями, продажей автомобилей и другими аферами, используя для этого служебное время; начальство же этого не замечает, так как получает щедрые подношения; нередко чиновники, занимающие высокое положение, появившись на работе в положенное время, затем уезжают якобы в министерство или на какую-либо конференцию, а на самом деле на служебных машинах развозят своих детей по школам или жен по магазинам — и все шито-крыто. Когда же речь заходит о мелком служащем, то суровость администрации не знает пределов. Даже если Сиридиэс и виноват в опоздании, то наказан он слишком жестоко. Господин Дабарэ выслушал все это с каменным выражением лица. А через несколько дней Намасену вызвал начальник управления и сделал ему суровый выговор за то, что он распространяет по управлению нелепые, позорящие администрацию слухи. Все думали, что дело на том и закончится. Но не тут-то было — через несколько дней господин Дабарэ вручил Намасене конверт со служебным распоряжением и попросил расписаться в его получении. Намасена достал из конверта сложенную вчетверо бумагу — это было распоряжение министра о его переводе в филиал управления в Ампаре. Увидев, как вытянулось лицо Намасены, господин Дабарэ елейным голосом сказал:
— Я пытался уговорить начальство вступиться за вас перед министром. Но вы так кричали, когда разговаривали со мной, что кто-то услышал, донес, и начальство решило прибегнуть вот к таким мерам.
Намасена был отцом троих детей, и все трое уже ходили в школу. Жена Намасены работала в государственном учреждении в Нарахэнпите. И перевод в Ампару ставил Намасену в чрезвычайно затруднительное положение. Что было делать? Намасена обратился к помощи профсоюза. В управлении, однако, существовали две профсоюзные организации. Одна была левого толка, вторая состояла в основном из прихлебателей администрации. Первая, членом которой был Намасена и обязанности секретаря которой он выполнял в отсутствие выборного секретаря, защищала интересы служащих. Вторая же, как правило, поддакивала администрации. Администрация прежде всего повышала по службе членов второй профсоюзной организации, и поэтому та была довольно многочисленной. Джаясекара состоял в первой профсоюзной организации. Правда, его участие в профсоюзной работе сводилось к присутствию на собраниях и к перепечатке на машинке протоколов заседаний комитета и профсоюзных собраний. Комитет профсоюзной организации левого направления принял решение провести забастовку, чтобы добиться отмены решения о переводе Намасены. Однако на собрание, где должны были утвердить решение комитета о проведении забастовки, пришли немногие — сказались посулы и угрозы, к которым администрация прибегла накануне. Кроме того, параллельная профсоюзная организация отказалась присоединиться к решению о забастовке. В таких условиях забастовка была обречена на провал. Председатель параллельной профсоюзной организации предложил Намасене перейти в свой профсоюз и обещал, если Намасена согласится, принять участие в забастовке. Но Намасена ответил решительным отказом.