Бандусена весь напрягся — встреча с сестрой не радовала его. Он слишком хорошо знал неукротимый нрав Ясомэникэ и то, что она не переносит. Саттихами — даже упоминание этого имени может вызвать вспышку ее гнева.
Через несколько минут три фигуры приблизились к веранде, и, пока Сопия гасила факел около ступенек крыльца, Ясомэникэ и Вималядаса вошли в дом.
— Ясомэникэ! Вималядаса! Подите сюда! Бандусена пришел! — оживленно затараторила Описара Хаминэ, но под напускным радостным оживлением угадывалось тревожное ожидание — как встретятся ее дети.
Ясомэникэ только скользнула взглядом по Бандусене, прошла к себе в комнату и крикнула:
— Поди-ка сюда, Вималядаса!
Вималядаса немного потоптался на месте и, потупившись, прошел за Ясомэникэ. Едва он переступил порог, дверь с треском захлопнулась.
Бандусена двинулся к выходу:
— Ну я пошел, мама.
— Так смотри, сделай, как я говорю, — сказала ему вслед Описара Хаминэ. — И внучка приведи мне показать.
Тотчас же из комнаты Ясомэникэ полился поток брани. И, даже шагая по двору, Бандусена слышал выкрики сестры:
— И как только совести хватило заявиться сюда… Подзаборная тварь… Внука еще должен привести…
Потом, по-видимому, Вималядаса попытался унять ее, и до Бандусены донеслось:
— Да заткнись ты, сопляк!
2
Когда Бандусена впервые после возвращения увидел участок, где стоял их дом, при дневном свете, он был ошеломлен открывшейся картиной бесхозяйственности и запустения. Сорняки густым ковром покрывали землю, цепкими плетями обвивая деревья. Пальмы, которые раньше всегда были тщательно ухожены и щедро плодоносили, покрывали наросты и засохшие ветки. Все кому не лень срывали появлявшиеся на них немногочисленные орехи, выпивали сок и тут же бросали на землю пустую скорлупу. Когда был жив отец, никто из посторонних и думать не смел пройти по участку. Теперь же повсюду виднелись тропки, протоптанные теми, кто, не желая делать крюк, шел напрямик.
А колодец! Иная мать не проявляет к своему ребенку столько заботы и внимания, сколько проявлял к нему отец. Во всей деревне не было колодца с такой холодной водой. Отец часто рассказывал, как однажды в давние времена восторгался какой-то белый чиновник, отведав из него воды. А сейчас колодец был в таком же запустении, как и все остальное. На облицовке там и тут расползлись грязные пятна мха и лишайника, в местах, где выпали камни, зияли черные дыры. А когда Бандусена вытянул ведро и сделал несколько глотков, то почувствовал привкус ржавчины. Со смешанным чувством взирал Бандусена на все вокруг. Его охватывала горечь оттого, что пришло в упадок когда-то цветущее хозяйство, и в то же время он смотрел на все словно со стороны, как будто то, что здесь происходит, его уже не касается.
Конечно, мать предпочла бы, чтобы Бандусена вместе со своей семьей поселился с ними под одной крышей, в «большом доме», как называли их дом в деревне. Но это было невозможно. И мать, и Бандусена это хорошо понимали. И хотя в глубине души Бандусена надеялся, что мать предложит ему поселиться у них, он ясно осознавал — нельзя упрекать ее в том, что она не сделала этого.
И главным препятствием было здесь отношение Ясомэникэ к Саттихами. Они ходили в одну и ту же школу. Мало того, учились в одном классе. Но Ясомэникэ, как и дети из других богатых семей, сидела за одной из передних парт, а место Саттихами было в последнем ряду. За все время учебы в школе они едва обменялись несколькими словами. И преодолеть их взаимную отчужденность было невозможно. Однажды учитель по ошибке отдал тетрадь Ясомэникэ Саттихами, которая обнаружила ее только у себя дома и на следующий же день вернула тетрадку Ясомэникэ. Та взяла ее двумя пальцами, поднесла к носу и, скорчив гримасу: «Как дурно пахнет!», разорвала в клочья. Саттихами навсегда это запомнила.
Бродя по участку, Бандусена дошел до самого его края, где, скрытая от «большого дома» деревьями и кустами, стояла глинобитная лавка. Время и здесь оставило свои следы — крыша провалилась, а от стен откололись большие куски глины. Бандусена дотошно осмотрел свое будущее жилище. Повреждения были не такими уж сильными, как Бандусене показалось сначала. «Если постараться, то можно за три дня привести все в порядок», — решил он.
Это было в понедельник. А в четверг Бандусена и Саттихами перебрались в новое жилище, первое жилище, которое они могли назвать своим, со всем имуществом — веревочной кроватью, простым дощатым столом да нехитрой кухонной утварью.
— Ну вот, можно сказать, что у нас есть свой дом, — удовлетворенно сказал Бандусена, после того как все было расставлено по местам и Саттихами принялась укладывать сына на циновке, расстеленной перед домом. — Здесь можно расчистить место для огорода, и вместе с той полоской рисового поля, что обещала мать, нам этого как-нибудь хватит.
— Да, наконец-то у нас есть свой угол, — сказала Саттихами, а затем, глядя на сына, мирно посапывавшего на циновке, добавила: — Вот только для него бы соорудить какую-нибудь кроватку.
Бандусена подумал, что на чердаке где-то должна валяться кроватка, в которой он спал ребенком. Потом в ней спали Ясомэникэ и Вималядаса. А когда все выросли, отец отнес ее на чердак. Однако жене Бандусена ничего не сказал: «Пусть это будет для нее сюрпризом».
— Я вот что думаю, — продолжала тем временем Саттихами. — Раз мы теперь живем совсем рядом, нам обязательно нужно сходить в «большой дом» поклониться матери. А не то подумает, что мы загордились.
— Мать сказала, чтобы мы приходили вместе с сыном. Вот только если Ясомэникэ окажется дома, чего она не наговорит!
— Надо бы захватить листья бетеля. А я приготовлю плод хлебного дерева.
— Это еще зачем?
— Чтобы поднести твоей сестре.
— Ну, этим-то ее вряд ли смягчишь. Только лишний раз унижаться.
— Сделай, как я говорю. Сколько можно враждовать! Пора бы и помириться. И кто-то должен сделать первый шаг.
3
После того как Ясомэникэ получила должность младшего преподавателя английского языка, все домашние с особым почтением стали относиться к Котахэнэ Хамудуруво, а сама Ясомэникэ стала принимать деятельное участие в делах монастыря.
Это случилось незадолго до возвращения Бандусены. Котахэнэ Хамудуруво года два тому назад отправился из монастыря в духовную школу — Малигакандэ Видйодая Пиривэна. Однако после сдачи промежуточного экзамена он решил уйти из Пиривэны и поступить в вечернюю английскую школу, а после экзаменов за среднюю школу и вовсе сложить с себя духовный сан. Настоятель монастыря был огорчен тем, что его ученик проявил так мало религиозного рвения. Косвенно в этом был виноват сам настоятель. Особое внимание он уделял своему племяннику, который считался вторым учеником, и по всему было видно, что тот в один прекрасный день займет место настоятеля. Самолюбивый и тщеславный Котахэнэ Хамудуруво, жаждавший более широкого поля деятельности, не мог этого перенести. Но внезапно все переменилось. Племянник настоятеля сложил с себя духовный сан и вернулся к мирской жизни, а настоятель тяжело заболел и был не в состоянии заниматься делами монастыря. Он вызвал Котахэнэ Хамудуруво и предложил ему взять на себя заботы о монастыре и прихожанах.
— Я совсем занемог и не могу уж со всем справляться. Без твердой руки здесь все захиреет, а прихожане разбредутся по другим монастырям. Принимай все на себя. То, что ты еще не закончил учебы, не помеха. Да и в нуждах деревни ты хорошо разбираешься.
Котахэнэ Хамудуруво легко отказался от своих планов сдать экзамены за среднюю школу и с большим усердием принялся за свои новые обязанности. В качестве первого шага он решил создать общество верующих женщин. Но прежде, чем приступить к этому делу, он подумал, что неплохо будет обойти дома влиятельных жителей деревни и выяснить, что́, по их мнению, нужно сделать в монастыре и деревне, и, кроме того, постараться завоевать расположение прихожан, особенно тех, которые делали солидные пожертвования в пользу храма. Он хорошо усвоил совет настоятеля: главное внимание уделять тем, кто деньгами и другими подношениями помогает храму, и держать себя с ними почтительно и благочестиво. Котахэнэ Хамудуруво сопутствовал успех — все обещали ему поддержку и содействие.
Однажды во второй половине дня Котахэнэ Хамудуруво вместе с прислуживавшим ему мальчиком и директором школы Абэтунга заглянул в дом к Описара Хаминэ. Ясомэникэ сидела под манговым деревом у колодца и читала, прислонившись спиной к манговому дереву и вытянув свои стройные ноги в прохладной высокой траве. Приподнятый подол простенького ситцевого платья обнажал не только колени, но даже полоски шоколадной кожи выше них. Едва увидев Ясомэникэ, Котахэнэ Хамудуруво вздрогнул и потупился. За время, пока он был в духовной школе, Ясомэникэ стала гораздо миловиднее, и он мысленно сравнил ее с банановым деревом, в первый раз покрывшимся нежными бутонами цветов. Ясомэникэ была так увлечена книгой, что не заметила прихода гостей. Видя, что Котахэнэ Хамудуруво молчит, Абэтунга кашлянул и сказал:
— Никак интересная книга, Ясомэникэ?
Ясомэникэ вздрогнула и выпустила книгу из рук. Потом проворно вскочила, смущенно одернула платье, поклонилась и, собрав обеими руками волосы, свободно падавшие на плечи, побежала к дому предупредить мать. Через минуту она вынесла на веранду стул для Котахэнэ Хамудуруво и, как требовал того обычай, покрыла его белым платком. Из дома вышла Описара Хаминэ и почтительно приветствовала гостей.
— Как поживаешь, Описара Хаминэ? — обратился к хозяйке дома Абэтунга. — Котахэнэ Хамудуруво пришел поговорить с тобой.
Описара Хаминэ, едва выслушав Котахэнэ Хамудуруво, заговорила о своих горестях, что у нее уже вошло в привычку. Она посетовала на то, что Ясомэникэ теперь придется работать, что она надеется получить место учительницы, но это оказалось не так-то легко, а помочь некому, и в их нынешнем положении трудно рассчитывать на чье-либо содействие…