Саттихами не раз еще пыталась отговорить Бандусену, но у нее ничего не вышло: после очередного сбора и продажи кокосовых орехов Бандусена прибавил к вырученным деньгам все их сбережения и купил быка. Бык был слабоват и невзрачен на вид, но, поскольку у Бандусены было всего 170 рупий, покупку можно было считать удачной. В деревне, кроме Бандусены, извозом занималось только двое крестьян, и работы хватало. Однако не все оказалось таким простым и легким, как представлялось со стороны. Чтобы оправдать расходы на корм быку и заработать хоть самую малость, нужно было отвозить на фабрику не меньше четырех повозок скорлупы в день, а трудиться приходилось от зари до зари.
О том, что Бандусена занялся извозом, в деревне судачили несколько недель подряд. Некоторые злорадствовали: мол, выходец из некогда богатой и влиятельной семьи вынужден теперь заниматься тяжелой и малопочтенной работой, но большинство, особенно такие же бедняки, каким стал теперь Бандусена, сочувствовали ему. Шептались об этом и в школе, где учительствовала Ясомэникэ. С трудом подавляя досаду и раздражение, Ясомэникэ пожимала плечами и, словно ей было безразлично, с улыбкой говорила:
— Какое нам дело, что вытворяет Бандусена! Жаль только, память отца позорит.
По ее мнению, Бандусене лучше было сидеть дома и голодать, чем браться за работу, которой занимались бедняки.
Но один случай заставил ее смягчиться по отношению к Бандусене. Как-то, возвращаясь из школы, Ясомэникэ увидела двигавшуюся ей навстречу повозку, груженную скорлупой кокосовых орехов. Она в жизни своей не видела так много скорлупы. Чтобы увеличить емкость повозки, к ее бортам были вертикально привязаны ветки кокосовой пальмы, которые прогнулись наружу от огромного количества наваленной скорлупы, и повозка походила на небольшой холм, стоящий на своей вершине. В передней ее части прогнувшиеся ветки нависали над быком, который с трудом тащил эту махину. Ясомэникэ мысленно отругала возницу — совсем не жалеет бедное животное!
Спускаясь с небольшого возвышения, возница упирался плечом в край повозки изо всех сил, не давая ей быстро катиться вниз, и натягивал веревку, обмотанную вокруг морды быка, чтобы тот не опустил голову и ярмо не соскользнуло с его шеи. На вознице был грязный саронг, края которого были подоткнуты под пояс, волосы растрепаны, по голым плечам струился пот.
И только когда возница повернул к Ясомэникэ свое лицо, искаженное гримасой нечеловеческого напряжения, она узнала его — это был Бандусена. Непроизвольно Ясомэникэ прикрылась пачкой книжек, которые несла в руке. Увидел ли ее Бандусена? Пройдя несколько шагов, она остановилась и достала носовой платок — у Бандусены был такой жалкий и измученный вид, что на ее глаза навернулись слезы.
Поскрипывая, повозка поехала дальше, и только на влажной гальке проселочной дороги — недавно прошел небольшой дождь — остались две глубокие колеи, которые, не пересекаясь и не удаляясь друг от друга, тянулись насколько хватал глаз.
Прежде чем идти дальше, Ясомэникэ оглянулась. Ей показалось, будто повозка стоит на место. «Может, что случилось?» — с тревогой подумала она, но тут же подавила в себе желание подбежать и посмотреть, в чем там дело, круто повернулась и зашагала вперед. Всю оставшуюся дорогу до дома перед глазами у нее стояли перегруженная повозка и измученный, обливающийся потом Бандусена, который нечеловеческим усилием не давал ей скатиться вниз. И постепенно накопившуюся годами злобу и неприязнь к брату вытеснило сочувствие к нему. Но ненависть к Саттихами стала еще острее. Ведь источником всех невзгод и позора брата была именно эта женщина. «Правду тогда говорили, что эта ведьма вместе со своей матерью опоили Бандусену каким-то зельем, чтобы заполучить к себе в женишки», — повторяла про себя Ясомэникэ.
В тот же день за обедом Ясомэникэ рассказала Описара Хаминэ, как она встретила старшего брата по дороге из школы.
— Он совсем не жалеет себя, — вздохнула Ясомэникэ, закончив свой рассказ. — Что бы он ни натворил, мое сердце готово было разорваться от жалости, когда я его увидела. Эта ведьма погубит его.
— Что толку браниться, — возразила Описара Хаминэ. — Раз поженились, им теперь жить надо.
— Мне до слез было жалко Бандусену. Пусть Сопия хоть немного рису отнесет им, — сказала Ясомэникэ, вставая из-за стола, а Описара Хаминэ так и осталась сидеть с раскрытым от удивления ртом.
После этого случая отношения Бандусены с Ясомэникэ стали менее напряженными. Бандусена вместе с сыном чаще бывал в «большом доме». Ясомэникэ уже не бранилась, когда видела Бандусену, но и не разговаривала с ним, ограничиваясь короткими «да» или «нет», если он к ней обращался. Саттихами, зная, какую жгучую ненависть питает к ней Ясомэникэ, навещала Описара Хаминэ, только когда Ясомэникэ не было дома. Сама же Описара Хаминэ испытывала к Саттихами глубокую симпатию. А после того как однажды Описара Хаминэ, которая часто страдала от головных болей, попросила невестку натереть ей голову горчичным маслом и боль как рукой сняло, она посылала за Саттихами каждый раз, как только начинала ощущать симптомы приближающегося недуга. «От одного прикосновения ее рук мне становится легче», — утверждала Описара Хаминэ.
7
Наступил день полнолуния в месяце дурутта. Общество верующих женщин организовало большой праздник, в программу которого входили проповедь и благотворительная ярмарка. Никогда раньше в храме не собиралось столько желающих взять на себя обет по соблюдению заповедей. После церемонии подношения даров в деревне время от времени раздавались барабанная дробь и звуки труб, возвещавшие о том, что вечером состоится благотворительная ярмарка. Об этом напоминали и расклеенные повсюду красочные плакаты. Как обычно, в праздник полнолуния в деревне были преданы забвению все ссоры и распри, и каждый готовился принять посильное участие в ярмарке и аукционе.
После полудня юноши и девушки, принимавшие обет по соблюдению заповедей, собрались во дворе монастыря и, усевшись на циновках в тени священного дерева бо, слушали джатаки, которые читал монах, произносили молитвы, иногда тихонько перешептывались.
А тем временем в зале для проповедей полным ходом шла подготовка к ярмарке. За столиком около входа в зал сидели несколько девушек и записывали в специальной книге те вещи, которые приносили для продажи, а затем подвешивали на них ярлычки с указанием имени владельца и его местожительства. Другие девушки старались как можно живописнее расставить и разложить эти вещи на длинных скамьях. Ясомэникэ в белой кофточке, надетой по случаю принятия обета, металась по залу, советовала, как лучше разместить принесенные предметы. Хотя она была на ногах с раннего утра и на висках у нее то и дело выступали блестящие бисеринки пота, которые приходилось смахивать платком, усталости она не чувствовала. В зале торчали несколько молодых людей, которые следили за приготовлениями и нарочито громко ахали, выражая свой восторг.
— Какие прекрасные кокосовые орехи! В жизни ничего подобного не видел, — восклицал один, изображая на лице такое удивление, словно увидел бог весть какое чудо. — Кто же принес их? Посмотрим, посмотрим… — И, прочтя ярлык, продолжал в том же тоне: — Так это же Сандавати Рупасинха.
— Ах Сандавати Рупасинха! — подхватывал кто-нибудь из компании. — Не упустить бы случай! Вот только они по такой цене пойдут, что нам в складчину не купить и половинки ореха!
Но особым вниманием молодых людей пользовались скамьи, где лежали предметы рукоделия. Чего там только не было! Носовые платки с инициалами владельцев, наволочки с причудливо вышитыми узорами и яркими цветами, кофточки, скатерти и многое, многое другое. Тут уж охам да ахам, закатыванию глаз, причмокиванию, красочным эпитетам и восторгам не было конца.
В зал заглянул Котахэнэ Хамудуруво, чтобы посмотреть, как идут дела, и подбодрить девушек, занятых подготовкой ярмарки.
— Сегодня вечером многие тайны откроются, — затараторила одна из девушек, подбегая к нему. — Молодые люди все осмотрели и уж, наверно, наметили, что купить.
— Ну что ж, недолго ждать осталось. Начнется аукцион, и увидим, кто к кому питает симпатию, — улыбнулся Котахэнэ Хамудуруво.
Дело в том, что на таких ярмарках существовал установившийся с давних пор обычай: молодой человек во что бы то ни стало стремился приобрести предмет рукоделия, который выставляла на продажу приглянувшаяся ему девушка.
— А меня это совершенно не волнует, — вступила в разговор Ясомэникэ. — Кто бы ни купил мою наволочку, мне все равно. Пусть только поторгуются как следует и хорошую цену дадут.
— Ну, за твою-то наволочку наверняка хорошую цену дадут. Такую красивую вещь каждому приятно иметь.
Котахэнэ Хамудуруво еще немного походил вдоль лавок, на которых были разложены приготовленные к продаже вещи, и вышел из зала.
Тут же вертелся и Санат. Худенький мальчик, с трогательно наивным восторгом следивший своими большими смышлеными глазами за приготовлениями к празднику, то и дело привлекал к себе внимание взрослых. С ним заговаривали, расспрашивали, кто он и как его зовут.
Едва солнце скрылось за горизонтом, как снова раздались звуки труб, возвещавшие об открытии аукциона. Из-за видневшейся вдали горы Галахития вынырнула луна, и ее ровный и мягкий свет серебряным покрывалом окутал монастырь и деревню. Со всех сторон к монастырю потянулись люди. Те, кто принимал обет по соблюдению заповедей, и пришедшие с детьми родители уселись на циновках, расстеленных в зале, а все остальные расположились за ними.
Перед началом аукциона выступил Котахэнэ Хамудуруво. Он с похвалой отозвался о деятельности общества верующих женщин, особо отметив старания Ясомэникэ и некоторых других девушек. Затем слово предоставили Ясомэникэ. Она пространно заговорила о том, каким благом для всей деревни оказался приезд Котахэнэ Хамудуруво, а в конце поблагодарила жителей деревни за проявленный ими интерес к делам монастыря и женского общества. По знаку Котахэнэ Хамудуруво собравшиеся бурно зааплодировали, и аукцион начался.