тельно благодаря подкупу.
— Все это так. Да только настроения в деревне изменились. Теперь лживыми посулами да подкупом немногого добьешься, — веско закончил беседу Тренинг Махатта.
Приближался день выборов, и все больше жителей Эпитакандэ вывешивали красные флажки. Поскольку это был цвет Тэджавардханы и его сторонников, то уверенность Тренинга Махатты, казалось, оправдывается. Однако большой неприятностью для всех, кто поддерживал Тэджавардхану, явилось то, что Котахэнэ Хамудуруво, долгое время хранивший молчание и никак не выказывающий своего отношения к происходящему, стал открыто поддерживать Рогиса Аппухами. После этого и значительная часть общества верующих женщин, включая Ясомэникэ, встала на сторону Рогиса Аппухами — еще одна причина для дальнейшего отчуждения между братом и сестрой.
Не обошлось и без стычек. Однажды Бандусена проходил мимо лавки, где Рогис Аппухами обычно проводил вечера со своими друзьями, и тот нарочито громко сказал:
— Понавешали флагов и думают, победа у них в кармане. Посмотрим, что они запоют, когда откроют урны. Вон еще один умник идет. Наслушался сладких речей — и нос задрал.
— Твоя правда, в день выборов узнаем, кто победит. А и сейчас уже ясно: больше ты не можешь безраздельно верховодить в деревне, — не остался в долгу Бандусена.
С каждым днем напряжение нарастало. В день выборов вся деревня была расцвечена красными и зелеными флагами — зеленый цвет был цветом Рогиса Аппухами. Туда-сюда сновали группы молодых людей в красных рубашках и шапках. Их старались перекричать парни в зеленом, призывая голосовать за своих кандидатов. Группа женщин средних лет, среди которых была и Саттихами, все в красных кофточках, уговаривали направлявшихся на избирательный пункт людей поставить крест против знака лампы — символа Тэджавардханы.
Санат со своими сверстниками — все с большими листами картона, на которых были нарисованы лампы, — ходили по деревне, агитируя за Тэджавардхану. Хотя у Саната еще не было права голоса, он с большим азартом включился в предвыборную кампанию. Он очень гордился различными поручениями взрослых — и, будь то просьба принести пачку сигарет или напомнить кому-нибудь о необходимости проголосовать, он со всех ног бросался ее выполнять. Он также нарисовал большую часть памятных карточек. Его радовало, что в успехе Тэджавардханы — а он не сомневался, что Тэджавардхана победит, — будет и его заслуга.
Однако Тэджавардхану и его сторонников ждало разочарование: когда вскрыли урны и подсчитали бюллетени, оказалось, что Рогис Аппухами получил на тридцать девять голосов больше.
Все те, кто поддерживал Рогиса Аппухами, тут же организовали импровизированное шествие по деревне, а сторонники Тэджавардханы понуро разошлись по домам. Санат спрятал лицо в ладонях и разрыдался.
— Есть из-за чего плакать! — Бандусена положил руку на плечо сына. — На выборах всегда кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает.
Бандусена пытался утешить Саната, а у самого на душе было прескверно.
14
Выборы в деревенский комитет оказались для Эпитакандэ чем-то вроде урагана, пронесшегося над деревней отдельными полосами — кому-то он не причинил никакого ущерба, а кто-то от него сильно пострадал. Среди последних оказался и Бандусена. Ему пришлось на несколько недель забросить все свои дела и заниматься только выборами. Много дней подряд повозка стояла под навесом, а бык мирно пощипывал траву на лужайке. Поскольку деньги на текущие расходы Бандусена получал от извоза, ему нечем было заплатить за самое необходимое. Он стал продавать кокосовые орехи с участка, не давая им дозреть. Мало того, что получал он за них сущие гроши, но и лишал себя какого-либо дохода в будущем. А однажды, когда сторонники Тэджавардханы собирали деньги на оплату каких-то непредвиденных расходов, Бандусена ничтоже сумняшеся продал два бушеля риса — Тэджавардхана после победы все вернет.
Но кончилось все совсем не так, как они надеялись, и Бандусена и Саттихами только разводили руками: как могли они столь опрометчиво ввязаться в такое дело и подорвать и без того шаткое материальное положение семьи? Особенно беспокоили их ежедневные расходы на дорогу и на завтраки Санату, которого недавно из деревенской школы перевели в колледж в Галахитиява. Через несколько дней Саттихами удалось взять на плантации в счет аванса тридцать рупий. При этом, правда, ей пришлось-таки покланяться и выслушать немало обидных замечаний.
После выборов вновь потекли дни, похожие один на другой, как кокосовые орехи из одной грозди. Заботы… заботы… заботы… Только стремление во что бы то ни стало обеспечить сыновьям возможность учиться дальше не позволило Бандусене поддаться отчаянию и опустить руки. Правда, работы теперь стало меньше. Больше Бандусене не приходилось вывозить скорлупу кокосовых орехов с плантаций, принадлежащих Рогису Аппухами, Джасентулияну, Надукара Хамудуруво и некоторым другим. Иногда его нанимали привозить товары в кооперативную лавку. Платили за это хорошо, но такая удача выпадала редко. В те дни, когда возить было нечего, Бандусена брал в руки мотыгу и работал на участке, пытаясь выжать из него все, что можно. С мотыгами в руках постоянно можно было видеть и обоих его сыновей, Саната и Викраму.
Так Бандусена и Саттихами, стиснув зубы, боролись за будущее своих детей.
15
Хотя Ясомэникэ сама отвергла всех женихов и предпочла остаться старой девой, временами она остро испытывала горечь одиночества. В такие минуты она завидовала всем женщинам, у которых были семьи, дети. Но особое раздражение вызывала у нее Саттихами. Всю жизнь Ясомэникэ смотрела на нее свысока. А теперь у Саттихами муж и семья. И муж не какой-нибудь, а сын Описара Раляхами. Ни кожи, ни рожи, за душой ни гроша, а сумела-таки устроить свое счастье. Ей же не суждено выйти замуж за любимого человека и предстоит остаться одинокой.
Сознание того, что очень важная часть жизни обходит ее стороной, что, кроме ближайших родственников, у нее никого в мире нет, сделало ее гораздо мягче и терпимей по отношению к матери. Но к Вималядасе она оставалась по-прежнему непреклонной — ведь нужно же было добиться, чтобы хоть один мужчина из рода Описара Раляхами занял подобающее место в жизни. Поэтому и шпыняла Вималядасу, пытаясь заставить сдавать экзамены вновь. Но Вималядаса и думать не хотел об учебе. То, что он трижды пытался получить аттестат зрелости и его трижды постигала неудача, уже вызывало иронические ухмылки у многих односельчан. Ему вовсе не хотелось добавлять к трем своим неудачам еще одну. Да и не лежала у него душа к книгам и занятиям, к чиновничьей карьере, которую прочили ему мать и сестра. Его тянули к себе земля и крестьянский труд, дающий людям хлеб насущный.
Он снова отпросился у матери в Калавэва и пробыл там целую неделю. Как и в прошлый раз, дядя щедро снабдил Вималядасу кунжутом, просом, арбузами. Едва он переступил порог дома, как принялся горячо расписывать хозяйство дяди. Ясомэникэ мрачно слушала восторги брата.
— Ясо! Дядя и тебя приглашал приехать к ним погостить, — обратился Вималядаса к сестре.
— Не лезь ко мне с глупостями! — почти крикнула Ясомэникэ.
Резкий отпор со стороны Ясомэникэ не обескуражил Вималядасу: он продолжал оживленно рассказывать о своей поездке. Вытащив из мешка арбуз, он разрезал его на толстые ломти и один из них протянул Ясомэникэ:
— Попробуй-ка, Ясо. Такая прелесть!
Ясомэникэ схватила кусок арбуза и швырнула его во двор.
— Чем шататься черт знает где, лучше бы сел за книги да попытался еще раз сдать экзамены. Всю жизнь собираешься в земле ковыряться, что ли?
Из людей, окружавших Вималядасу, только Саттихами сочувствовала ему в его желании крестьянствовать и не видела в этом ничего зазорного.
16
После выборов представителей в деревенский комитет деятельность общества верующих женщин почти совсем замерла — сказывался раскол, который произошел между его членами во время выборов. Котахэнэ Хамудуруво не предпринимал никаких шагов, чтобы восстановить мир и согласие между членами общества, полагая, что с течением времени страсти улягутся, и тогда это будет сделать легче, чем теперь. Ясомэникэ недоумевала и огорчалась:
— Свамивахансэ[2], если вы ничего не предпримете, то скоро в деревне забудут, что когда-то было общество верующих женщин. Многие меня спрашивают: «Что думает Котахэнэ Хамудуруво? Почему он ничего не делает?»
Сложившаяся ситуация удручала Ясомэникэ — работа этого общества было единственным делом, которым она занималась с интересом. Ей уже давно надоело преподавать английский язык в школе. Да и какое удовлетворение можно испытывать от того, что вопросом «Как ваше имя?» и ответом на него почти исчерпывались знания, которые твои ученики были в состоянии приобрести! От того, что, сколько ни бейся, они продолжали произносить вместо «ф» — «п», а вместо «ш» — «с»! Не раз она думала о переводе в другую школу, но осуществить это было очень трудно.
Но по крайней мере в школе ее не одолевали мрачные мысли, как по вечерам в субботу и воскресенье, когда ей приходилось коротать время дома. Ее не ждали те хлопоты и заботы, которые ждут замужнюю женщину, и часто сознание одиночества железным обручем сдавливало ей грудь. С грустью думала она о матери, с ужасом сознавая, что наступит время, когда ей придется остаться одной. Порой ей казалось, что какая-то неумолимая сила заталкивает ее в мрачные, беспросветные джунгли, из которых ей уже не выбраться до конца жизни.
Нередко она подолгу думала о прошлом, словно рассматривала семейный альбом. Перед ее мысленным взором проходили женихи, которых она отвергла. Большинство из них были теперь женаты, и это невольно задевало ее самолюбие. Раскаивалась ли она в том, что обрекла себя на одиночество? Вряд ли сама Ясомэникэ ответила бы на этот вопрос. Но из минувшего память непроизвольно выбирала самые приятные для нее мгновения и подолгу задерживалась на них — встречи с Котахэнэ Хамудуруво. И о чем бы она ни думала, мысли ее всегда обращались к нему. До сих пор Котахэнэ Хамудуруво хранит наволочку, которую она когда-то подарила. Ясомэникэ сама видела ее, застиранную и штопаную-перештопанную, в комнате Котахэнэ Хамудуруво. Видно, неспроста он так долго хранит ее. Однако положение Котахэнэ Хамудуруво, наверно, не позволяет ему откровенно поговорить с ней и исключает для нее всякую возможность сделать это самой. Ясомэникэ вышила для Котахэнэ Хамудуруво еще одну наволочку, но пока она лежала в ее сумке.