— Я тебе помогу. Ну а ты не девочка и, надеюсь, все понимаешь. Пошли.
Ясомэникэ не шевелилась. Она попыталась высвободить руку, но пальцы господина Гаджадиры сжимали ее словно клещи.
— Чего ты боишься? Не дури. — Он рывком поднял ее со стула и потащил к двери. Ясомэникэ была так напугана, что и крикнуть не могла, а только шептала:
— Что вы делаете? Пустите меня. Пустите…
Когда Ясомэникэ пришла в себя, то обнаружила, что лежит на измятой кровати в какой-то комнате, что за окном уже темно, а в углу комнаты на полу горит лампа. Кроме нее, в комнате никого не было. Она с трудом слезла с кровати, кое-как привела в порядок платье и прическу и, пошатываясь — временами у нее все начинало плыть перед глазами, — пошла искать кабинет господина Гаджадиры. В кабинете тоже никого не было. Ясомэникэ опустилась на стул, на котором сидела раньше. Послышались чьи-то шаркающие шаги — тощий старик, которого они встретили на ступеньках, когда приехали, принес чашку кофе. Он поставил ее на углу стола рядом с Ясомэникэ и, не говоря ни слова, вышел из кабинета. Кофе был горячий — от чашки вверх убегали тонкие струйки пара, наполняя кабинет приятным ароматом. К кофе Ясомэникэ не притронулась. Через несколько минут появился господин Гаджадира и занял свое прежнее место за столом. На лице его играла самодовольная улыбка.
— Не вешайте носа, мисс. Что случилось — то случилось. Выпейте-ка лучше кофе.
Ясомэникэ молча глотала слезы. Потом словно из-под земли появился господин Раджапакша — Ясомэникэ не заметила, как он вошел в кабинет.
— Сар, я не смог выполнить вашей просьбы. У меня лопнула шина. Пришлось менять колесо, и когда я приехал в контору, там уже никого не было.
— Ничего страшного. — Господин Гаджадира небрежно махнул рукой. — Я завтра же напишу письмо, чтобы отменили перевод мисс Ясомэникэ, и все будет в порядке. — И обращаясь к Ясомэникэ: — Не бойтесь, мисс Ясомэникэ. Теперь-то я вашу просьбу обязательно выполню. — Он самодовольно хохотнул.
— Тогда мы поедем, сар. — Господин Раджапакша встал со стула.
Но Ясомэникэ помедлила еще несколько мгновений — она опасалась, что стоит ей стать на ноги, как закружится голова и она не сможет дойти даже до двери. Наконец она собралась с духом и, даже не взглянув на господина Гаджадиру и не попрощавшись с ним, двинулась за господином Раджапакшей.
Автомобиль мерно катился в ночи. На поворотах фары выхватывали из темноты деревья, заборы, дома. Господин Раджапакша почти непрерывно болтал, но Ясомэникэ не слышала ни единого слова. Она сидела, съежившись на заднем сиденье, и проклинала господина Раджапакшу, который подстроил все это, себя, весь мир вообще.
22
Как ни старалась Ясомэникэ выбросить из памяти обстоятельства злополучной поездки в Коломбо, ей это не удавалось. Порой ей казалось, что ее снова обхватывают грубые и бесцеремонные руки господина Гаджадиры, чувствовала на своем лице его дыхание. Она вздрагивала, и к горлу подкатывала тошнота. Она долго смотрела на свое отражение, когда на следующее после поездки утро причесывалась перед зеркалом. Лицо было угрюмым. Под глазами лежали черные круги, около губ — горькие морщинки. Ей показалось, что и седых волос, которые она стала замечать с некоторых пор, стало больше. Гребень выскользнул из руки, и она бросилась лицом вниз на кровать, кусая подушку, чтобы не дать вырваться душившим ее рыданиям.
После поездки Ясомэникэ стала молчаливой и замкнутой. Ей никого не хотелось видеть, не хотелось ни с кем разговаривать. Глядя на нее, Описара Хаминэ сокрушенно качала головой: вот что бывает, когда женщина остается одинокой, — и просила Вималядасу не трогать сестру и не пререкаться с ней, даже если она к нему будет придираться. По настоянию Описара Хаминэ Вималядаса послал в газету «Силумина» брачное объявление, в котором сообщались сведения о Ясомэникэ и излагались требования к возможному жениху. Пришло несколько писем, но Ясомэникэ, едва взглянув на них, заявила, что никто из претендентов на ее руку и сердце ей не подходит.
— Не надоело тебе, мама, искать женихов для меня? — сказала она Описара Хаминэ. — Если тебе делать нечего, поищи лучше невесту для Вималядасы.
Вималядаса уже был в том возрасте, когда следовало подумать о женитьбе. Он и невесту себе присмотрел — старшую дочь Гинихимуллэ Сэкары. Она не отличалась особой красотой, но была скромной и трудолюбивой девушкой. Останавливало Вималядасу только одно — старшая сестра все еще была не замужем. Но после того, что Ясомэникэ сказала матери, это препятствие отпало. Когда Гинихимуллэ Сэкара согласился отдать свою дочь за Вималядасу, Описара Хаминэ сообщила об этом Ясомэникэ. Новость вызвала у Ясомэникэ чувство горечи — ей казалось, что она стала лишней в доме и уже никому не нужна. Особенно ее удручало то, что в организации брака активно участвовала Саттихами.
23
Первое время после приезда в Советский Союз Санат тосковал по дому. Но вскоре работа и все, что он увидел в этой стране, настолько захватили его, что по крайней мере днем он редко думал о доме и родителях. Санат проходил практику в Москве, на металлургическом заводе «Серп и молот». Его поражало здесь буквально все — масштабы и организация производства, самоотверженный труд рабочих и служащих, но больше всего, пожалуй, отношения между людьми: рабочие и служащие держались с чувством собственного достоинства, никто не сгибался в три погибели перед начальством, как у него на родине. Вместе с Санатом на этом заводе проходили практику еще трое цейлонцев. Ратнасурия и Стиван были из Коломбо, а Сиватамби — из Джафны. Они подолгу обсуждали увиденное. Но Санату, родившемуся и выросшему в деревне, очень хотелось увидеть, как живут в этой стране крестьяне. И такая возможность представилась. Всем четверым предложили провести месяц в колхозе. Это был сравнительно небольшой колхоз, расположенный на берегу Черного моря. Санат, Ратнасурия, Стиван и Сиватамби вызвались работать на винограднике. Они срезали тяжелые гроздья спелых и сочных ягод и укладывали их в ящики. До приезда сюда Санат и не думал, что на полях может работать столько машин. В колхозе была своя школа и дом культуры с библиотекой, кинозалом и спортивным залом. Станет ли когда-нибудь жизнь в его Эпитакандэ такой же? — с горечью думал Санат.
Только здесь, за тысячи километров от дома, он понял, какое тяжелое и безрадостное существование ведут крестьяне в его стране. Каждый директор школы в Эпитакандэ утверждал, что для него прежде всего важны интересы крестьян, и стремился привлечь в школу как можно больше учеников. Но целью его было вовсе не то, чтобы большее число крестьянских детей получили образование. Он стремился добиться перевода школы в более высокую категорию и тем самым обеспечить себе прибавку к зарплате. Настоятель монастыря из кожи вон лез, чтобы собрать как можно больше пожертвований. В глубине души Санат чувствовал, что Котахэнэ Хамудуруво уже не удовлетворен своим нынешним положением и что в один прекрасный день он, возможно, станет его родственником. А такие люди, как Рогис Аппухами и Тэджавардхана, только и думали, как бы набить кошелек потуже. На недавно состоявшихся выборах Тэджавардхана одержал победу над Рогисом Аппухами и прошел в деревенский комитет. Ему удалось, кроме того, заполучить должность председателя кооперативного комитета. И тогда-то жители Эпитакандэ в полной мере оценили его предприимчивость. Иногда целыми неделями жителям деревни не выдавали по карточкам ни сушеной рыбы, ни гороха, ни перца, ни муки. К дверям кооперативной лавки прикреплялась бумажка, в которой сообщалось, что продуктов на складе нет. А тем временем все это втридорога продавалось из-под полы…
— Эх, Санат, Санат, — рассмеялся один раз Ратнасурия, когда Санат рассказал ему об Эпитакандэ. — Да разве такое творится только у вас в деревне! Раскрой глаза пошире! Везде у нас одно и то же.
— Ты прав, Ратнасурия, — ответил Санат. — Я говорю об Эпитакандэ, потому что мне там все хорошо знакомо. Говорят одно, а делают другое. Здесь социализм не просто лозунг, а реальность. А наши буржуазные демагоги своими делами только могут подорвать веру народа в это дело.
— Мало того. Они еще изобрели «демократический социализм». На все тяжкие идут, только бы надуть народ да сохранить свои привилегии, — с горечью сказал Сиватамби.
— Надо смотреть в корень и судить о людях по их делам. Пока у нас в стране существует эксплуатация, ни о каком социализме и речи быть не может, — твердо заявил Ратнасурия.
— А я вот что думаю, — продолжал Санат. — Только социализм может обеспечить народу хорошую жизнь. Посмотрите, каких успехов добились здесь за короткий срок! А как люди здесь работают? Знают, что работают на себя.
— Даже девушки на винограднике любого из нас посрамят, — подал голос Стиван.
— А ты, Стиван, что бы мы ни обсуждали, все стараешься на девушек разговор перевести, — поддел товарища Ратнасурия, и все четверо рассмеялись. — У нас капиталисты эксплуатируют физическую силу рабочих, — продолжал он, — а буржуазные политики — их веру.
— Мы все говорим да говорим, а какой в этом толк, — вздохнул Стиван.
— Поговорить тоже нужно, — возразил Санат. Он подошел к телевизору и включил его. Выступал танцевальный ансамбль, но никто даже не взглянул на экран. Санат снова щелкнул выключателем. — Как бороться за лучшую жизнь у себя на родине, я пока не представляю. Для этого нужно еще многое узнать и многое понять. Но одно знаю твердо. Когда я вернусь домой, то не буду сидеть сложа руки и равнодушно смотреть, как притесняют простых людей.
— А не случится ли так, что ты вернешься домой, будешь получать хорошую зарплату, обзаведешься автомобилем, хорошим домом — и до бедняков тебе не будет никакого дела? — засомневался Ратнасурия.
— Нет, не случится, — упрямо мотнул головой Санат.
Многое из того, что он видел у себя на родине, хоть и представлялось ему несправедливым, казалось неизбежным. И потребовалось уехать за тысячи километров, чтобы освободиться от традиционных взглядов и представлений, чтобы в полной мере понять те тяготы, которые испытывали его родители и другие, такие же, как и они, бедняки. Санат считал своим долгом сделать что-нибудь не только для своих родителей, но и для всех, кто страдал от нужды, непосильного труда и злой воли власть имущих.