ПРИЗРАК
© Издательство «Художественная литература», 1979.
— Джаявира… Эксплуатация… Профсоюз… Забастовка… Забастовка… Наши требования… Наши требования… Жестокие законы… Злоупотребления администрации… Джаявира… Забастовка… — только и слышалось со всех сторон. И это были не просто слова. В них таилась непреклонная воля и решимость рабочих. Атмосфера царила такая напряженная, что достаточно было малейшей искры, чтобы долго сдерживаемое недовольство рабочих вспыхнуло ярким пламенем.
Совет директоров фабрики был назначен на десять часов утра. Некоторые директора были так напуганы, что пришли раньше рядовых служащих и рабочих и теперь мрачно сидели по углам конференц-зала. Те же, кто пришел позже, старались как можно быстрее и незаметнее прошмыгнуть мимо рабочих и служащих. Только сам генеральный директор Вирасурия появился минута в минуту без пяти десять и обычной твердой походкой, с высоко поднятой головой, важно прошествовал в зал. И хотя вид он сохранял уверенный и решительный, в глубине души его таилось чувство растерянности и беспомощности.
Вирасурия занял председательское место за столом и внимательно осмотрел присутствующих. Они безгранично верили в него — ведь еще ни разу не было так, чтобы он не нашел выхода из, казалось бы, самого безнадежного положения. Они надеялись, что и на этот раз он сумеет что-нибудь придумать. Впрочем, их заботил прежде всего вопрос о том, как события могут отразиться на них.
— Итак, каково ваше мнение об угрожающей нам забастовке? — нарушил молчание Вирасурия, прекрасно зная, что в его присутствии никто не посмеет заговорить первым.
— Сэр, возможно, они просто пошумят, а на серьезные действия так и не решатся. А после этого профсоюз неминуемо распадется, — сказал один из директоров.
Вирасурия мрачно взглянул на директора. «Пигмеи! Да разве хоть кто из них посмеет сказать что-нибудь такое, что может мне не понравиться! Готовы нести любую чушь, только бы мне угодить!» — с глухим раздражением подумал он. Уже давно все директора старались говорить только то, что было приятно генеральному директору, и всячески стремились завоевать его расположение. И надо сказать, что Вирасурии это нравилось. Однако сегодня их заискивание только злило его. Кроме того, Вирасурия опасался, что остальные директора постараются сделать его козлом отпущения, если произойдет худшее. Но он быстро взял себя в руки и с обычной своей твердостью и непререкаемостью сказал:
— Сейчас не время заниматься пустыми разговорами. Пользы от этого никакой не будет. На этот раз нам придется уступить рабочим.
— Простите, сэр, но я высказал свое предположение, хорошенько обдумав, как проходила предыдущая забастовка, — робко возразил все тот же директор. — Однажды они одержали успех, потому что во главе их стоял Джаявира. А сейчас-то его нет.
— И я имею в виду то же самое! — Вирасурия начал терять терпение. — Если бы Джаявира был жив, нам было бы легче с ними справиться. Но в том-то и дело, что теперь забастовщиками руководит не Джаявира, а, если можно так сказать, его призрак. У всякого живого человека можно было бы найти слабости. Можно было бы найти людей, завидующих ему или затаивших на него злобу. Но как справиться с бесплотным духом?
Вирасурия замолчал, и на две-три минуты в зале воцарилась гнетущая тишина.
— Нам остается одно, — вновь заговорил Вирасурия, — постараться в минимальной степени удовлетворить требования рабочих и не довести дело до забастовки. А потом, при удобном случае, мы еще с ними поквитаемся.
После этого представителей профсоюза пригласили в конференц-зал. Переговоры были бурными и напряженными. В конце концов Вирасурия принял все требования рабочих, кроме одного — об увеличении заработной платы. Однако руководители профсоюза во главе с Сирисеной твердо заявили, что этот вопрос является основным и неуступчивость администрации может сорвать переговоры. Вирасурии пришлось пойти на уступки. Однако он был согласен удовлетворить требование рабочих об увеличении зарплаты лишь наполовину. Руководители профсоюза посовещались — и заявили о своем согласии. Хотя главное требование рабочих и было удовлетворено не полностью, они добились несомненного успеха. Ведь не так давно было невозможно и думать об организации профсоюза на этой фабрике.
Когда рабочим объявили о результатах переговоров, вся фабрика огласилась радостными криками: «Ура!», «Мы победили!», «Мы будем продолжать борьбу!», «Да здравствует Сирисена!», «Мы помним тебя, Джаявира!». Многие рабочие стали в круг и, положив друг другу руки на плечи, принялись распевать песни. Некоторые пустились в пляс.
Больше всех ликовал Сирисена. Ведь это его победа. И радость каждого рабочего — его радость. Но внешне он никак не проявлял своих чувств, только перебирал в памяти события последних дней. Когда его попытались затащить в круг поющих и танцующих рабочих, он только смущенно улыбнулся и отрицательно покачал головой.
С наступлением вечера все стали расходиться. Сирисена присоединился к группе рабочих, оживленно обсуждавших победу. Они пошли по узкой улочке, застроенной небольшими домиками с двускатными крышами. Остановившись напротив дома Сирисены, они поговорили еще немного. Потом рабочие двинулись дальше, и Сирисена остался один.
Жара, царившая днем, спала. Было тихо. Взошла луна, и ее свет набросил серебристое покрывало на городок. Время от времени по небу проплывало облако, и тогда казалось, будто большой темный зверь бесшумно крадется по земле.
После ужина Сирисена вышел во двор. Возбуждение еще не улеглось, но сейчас он думал о давних событиях, которые предопределили успех рабочих.
Сирисена медленно побрел в сторону фабрики. В лунном свете забор, ворота, крыши цехов — все приобрело причудливые, нереальные очертания. Сирисена подошел к воротам, провел рукой по железным прутьям, выкрашенным серой краской, и невольно поежился — ворота были обильно покрыты холодной росой.
Хотя городок находился недалеко от Коломбо, до того как здесь построили фабрику, это было настоящее захолустье. Да еще и сейчас кое-где попадались заболоченные пустыри, однако все явственнее вырисовывались признаки активной деловой жизни: днем улицы были заполнены спешившими с занятым видом прохожими, то и дело проносились легковые автомашины и грузовики, бойко торговали многочисленные лавки.
Рядом с фабрикой лежал заброшенный участок земли. Когда-то здесь жил Джаявира. И он, и Сирисена были в числе первых рабочих, пришедших на фабрику. Дружба с Джаявирой помогла Сирисене многое понять, во многом разобраться. Но Джаявира погиб. И, глядя на покрытый буйно разросшимся кустарником клочок земли, где стояла его хижина, Сирисена вновь остро почувствовал, как много значил для него Джаявира. Сирисена закрыл глаза, и на какое-то мгновение ему показалось, что, как в прежние дни, друг ждет его, стоит сделать несколько шагов — и он увидит Джаявиру.
Шагая осторожно, чтобы не нарушить тишину, Сирисена сошел с дороги и направился к развалинам. Колючие кусты, стоявшие стеной, как немые стражи, охраняли царивший там покой. Раздвигая усыпанные острыми шипами ветви, Сирисена вышел к тому месту, где была когда-то дверь. В памяти Сирисены всплыл день похорон Джаявиры. Здесь собралось тогда двенадцать человек. Душу Сирисены кольнуло — вот она, человеческая память и признательность. На всей фабрике не было рабочего, которому бы Джаявира не помог словом или делом, а проводить его в последний путь пришла только небольшая группа друзей. Сирисена был одним из тех, кто опускал на веревках в могилу гроб из манговых досок, и он бросил первую горсть земли, с глухим стуком упавшую на крышку гроба. В тот день друзья обложили могилу дерном, но потом за ней долю никто не ухаживал, и теперь на месте холмика зияла яма. «Какая горькая участь! — думал про себя Сирисена. — Погибнуть от руки человека, которому Джаявира в свое время сделал столько добра!» Низко опустив голову, стоял Сирисена над могилой друга, и сквозь туман времени все более отчетливо выплывали события, которые предопределили и судьбу самого Джаявиры, и достигнутый сегодня успех…
В тот день после обеденного перерыва Джаявира, как обычно, внимательно следил за работой своего станка. Мимо него прошел старший охранник фабрики. На его и без того угрюмом и мрачном лице лежала печать какой-то отрешенности и отчаяния.
— Эй, Саймон, что случилось? — окликнул его Джаявира.
Саймон остановился. Хотел было что-то сказать, но не нашел подходящих слов и, безнадежно взмахнув рукой, стал топтаться на месте, как будто не мог решить, идти ли ему дальше или остаться.
— Так в чем же дело, Саймон? — вновь спросил Джаявира. — Куда ты ходил?
— К начальству вызывали… — начал Саймон, но тотчас же умолк.
— Для чего?
Саймон продолжал мяться, по-видимому про себя рассуждая о чем-то.
— Отругали тебя, что ли?
— Если бы только отругали. От ругани синяков на теле не бывает. Оштрафовали! В третий раз за этот месяц!
— А за что?
— Сказали, что я не поклонился генеральному директору, когда открывал дверцу машины. Бог свидетель — я все сделал как положено.
Саймон постоял еще немного и двинулся дальше. Часто, очень часто приходилось Джаявире слышать жалобы на произвол и притеснения администрации: «Автобус, на котором я ехал на работу, сломался, и я опоздал на десять минут. А у меня вычли зарплату за полдня», «Сегодня я опоздал на четверть часа. Штраф — заработок за два дня», «Сломался станок. Ремонт отнесли за мой счет», «Заявили, будто бы я плохо протер стекла окон, — штраф», «Сегодня ни с того ни с сего уволили Джемиса. А ведь у него пятеро детей…», «Пиясене сказали, чтобы с будущей недели он не приходил на фабрику».
«Что делать? Как защититься от несправедливостей, которые творятся на фабрике?» — не раз вопрошал себя Джаявира. И чем чаще он задавал себе этот вопрос, тем яснее и четче становился ответ — необходимо создать профсоюз. Вначале это была неопределенная, расплывчатая мысль, которая тут же исчезала, как мгновенно гаснет на лету искра. Но мысль эта появлялась снова и в конце концов окрепла и стала твердым убеждением.
Джаявира поделился своими соображениями с несколькими друзьями. Они согласились с ним. После этого Джаявира принялся убеждать других рабочих в необходимости организации профсоюза. Впрочем, особенно убеждать никого и не надо было — рабочие с готовностью соглашались с этим предложением. Вопрос заключался в другом — как осуществить его на деле. Слишком уж запуганы были все, кто работал на фабрике, только считанные единицы могли найти в себе достаточно смелости, чтобы открыто выступить против администрации. Джаявира несколько раз тайком собирался с теми, кто активно поддерживал идею организации профсоюза, но никаких практических мер выработать они не смогли. Тогда Джаявира предложил свой план.
Генеральный директор фабрики Вирасурия каждый год проводил отпуск в Нувараэлии. И, тщательно обдумав все, Джаявира решил, что это самый благоприятный момент для того, чтобы предпринять практическую попытку создать профсоюз. В отсутствие Вирасурии ни один из директоров не осмелится прибегнуть к решительным действиям, и таким образом рабочие выиграют хотя бы несколько дней. Кроме того, Джаявира предполагал, что, пока Вирасурии не будет на фабрике, он сможет убедить вступить в профсоюз тех рабочих, которые испытывают непреодолимый страх перед правлением.
И вот на следующий день после отъезда Вирасурии Джаявира, Сирисена и еще несколько человек расклеили листовки, в которых сообщалось об организационном собрании профсоюза. Прежде чем заместитель Вирасурии распорядился соскрести со стен листовки, большинство рабочих успело прочесть их, а те, кто не успел этого сделать, узнали о том, что говорилось в них, от своих товарищей. Заместитель Вирасурии тут же позвонил своему шефу в Нувараэлию. Вирасурия как следует отчитал своего заместителя, но прервать отпуск и вернуться на фабрику отказался — пусть рабочие и мелкие служащие не думают, что он испугался. На организационном собрании председателем профсоюза был избран Джаявира, секретарем — Сирисена. Саймон был выбран в комитет. Джаявира и Сирисена тут же съездили в Коломбо и договорились с руководителями одного профсоюзного объединения, чтобы они признали их профсоюз как свое отделение.
Вернувшись из Нувараэлии, Вирасурия первым делом распорядился вызвать к себе в кабинет всех директоров и старших служащих.
— Хорошеньких дел наворотили вы тут без меня! — обратился он к собравшимся, вкладывая в свои слова весь сарказм, на который был способен. — Распустили этот сброд!
Презрительно скривив губы, Вирасурия обвел взглядом сидевших перед ним людей — никто даже не посмел взглянуть на генерального директора, и тем более сказать что-нибудь. «Ну уж если эти от страха онемели, то с прочей мелюзгой я запросто расправлюсь!» — с самодовольной усмешкой сказал про себя Вирасурия.
— Чтобы завтра в десять часов утра все рабочие и служащие собрались в столовой! — отдал он распоряжение своему заместителю. — Я им прочищу мозги!
Как только на фабрике объявили о предстоящем выступлении Вирасурии, члены профсоюзного комитета принялись уговаривать рабочих и служащих бойкотировать собрание. «Попомните, — говорили они, — Вирасурия хочет одного — развалить наш профсоюз. И собрание он созывает неспроста. А если мы не пойдем на него, то ясно покажем, что готовы постоять за себя». Фабрика походила на потревоженный улей. Сотрудники правления носились из цеха в цех, уговаривая всех обязательно присутствовать на собрании. Активисты профсоюза стремились не допустить этого.
С большим трудом администрации удалось затащить на собрание человек восемнадцать — двадцать. Направляясь в столовую, Вирасурия предполагал, что он просто наорет на рабочих, пригрозит им, после чего не составит особого труда прижать профсоюз к ногтю. Однако, когда он увидел пустой зал, в котором сидела только жалкая кучка людей, ему показалось, что земля уходит у него из-под ног. И тут Вирасурия произнес речь, которой никто от него не ожидал. Да он и сам удивился бы, если бы кто-нибудь раньше ему сказал, что он будет выступать так перед рабочими и мелкими служащими.
— Господа! — начал он. — По фабрике распространился слух, будто бы я против создания на этом предприятии профсоюзной организации. Я сразу же хочу заявить вам, что это совершенно беспочвенная ложь. (Аплодисменты.) Право на создание профсоюза — одно из неотъемлемых демократических прав. А мы твердые сторонники демократии. Для нас нет ничего более священного, чем демократия, и наш долг — защищать и оберегать ее. (Аплодисменты.)
Я ни в коей мере не против того, чтобы на нашей фабрике был профсоюз. Однако тот профсоюз, который создан у нас, не сможет обеспечить ни прав рабочих и служащих, ни успешной работы фабрики. Поэтому я против него. Нам нужно создать новый профсоюз на таких принципах, которые бы обеспечивали соблюдение ваших интересов в наиболее полной мере.
Вирасурия говорил очень спокойно, вкрадчиво. Не повышал голоса, не размахивал руками. С лица его не сходила улыбка.
— И я предлагаю, — продолжал Вирасурия, — назначить сейчас организационный комитет, который и приступит к созданию нового профсоюза на нашей фабрике. Это будет профсоюз, который защитит интересы всех, кто работает здесь, и облегчит работу администрации.
После этого был назначен профсоюзный комитет из верных людей, готовых выполнить любое распоряжение генерального директора.
Совершенно неожиданно новый профсоюз, созданный с благословения администрации, стал расти и набирать силу. Путем разного рода мелких подачек и более щедрых посулов в новый профсоюз удалось привлечь значительное число членов. И тогда Джаявира предложил потребовать у совета директоров распустить новый соглашательский профсоюз, а в случае отказа провести забастовку. Он считал, что только так можно сохранить профсоюз, организованный самими рабочими и служащими.
— Нам предстоит вести борьбу не на жизнь, а на смерть, — говорил на заседании профсоюзного комитета Джаявира. — Мы хотим жить не как рабы, а как люди. Мы должны трудиться и за свой труд получать справедливую зарплату. У нас есть человеческое достоинство, и мы никому не позволим топтать его. Мы только хотим жить по-человечески, и ради этой цели нужно отдать все силы.
Предложение Джаявиры было поддержано всеми присутствующими. Было решено не только призвать членов профсоюза, во главе которого стоял Джаявира, прекратить работу, но и установить пикеты, чтобы не допустить к станкам других рабочих.
Когда началась забастовка, администрация вызвала полицию, и несколько рабочих и служащих под охраной полицейских и под свист и улюлюканье рабочих прошли на свои места. Вначале забастовка проходила успешно. Но постепенно среди бастующих начались колебания. Многие со страхом думали о том, что скоро кончатся их жалкие сбережения и их близким придется голодать. Многие стали опасаться потерять работу. И вскоре можно было видеть, как некоторые рабочие, только что осыпавшие бранью штрейкбрехеров, опустив голову и стараясь не встречаться взглядом: со своими товарищами, воровато проскальзывали в ворота фабрики, охраняемые дюжими полицейскими.
В течение нескольких дней к бастующим присоединилась еще горстка рабочих и служащих, но за это же время гораздо большее число людей решило вернуться на работу. Потом положение стабилизировалось — никто больше не примкнул к забастовщикам, но и никто не вернулся на работу. Бастовать продолжали большинство рабочих и служащих, и поэтому, несмотря на то что некоторые трудились на своих местах, фабрика практически не работала. Бастующие предложили администрации провести переговоры. Администрация ответила, что переговоры могут начаться только после прекращения забастовки. Забастовочный комитет на это не пошел. Положение бастующих было тяжелым — они жили только на вспомоществование сочувствующих. Но с другой стороны, каждый день забастовки приносил убыток и хозяевам.
Тогда Вирасурия заявил, что по всем вопросам он будет вести переговоры только с представителями нового профсоюза. Забастовочный комитет потребовал, чтобы переговоры велись с его представителями, но это требование осталось без ответа. Представителям нового профсоюза Вирасурия пообещал, что администрация не будет применять к бастующим никаких репрессий, если они на следующий день выйдут на работу. Им только не будет выплачена зарплата за те дни, когда они бастовали. Своим обещанием Вирасурии удалось внести раскол в ряды бастующих. Многие решили выйти на работу. Даже Саймон считал, что бастовать дальше не имеет смысла.
— В любом случае Вирасурия должен вести переговоры с нами, — доказывал Джаявира. — Мы организовали забастовку и вели борьбу. Сейчас Вирасурия ясно показал, что ему нужно только одно — ослабить наш профсоюз. Если забастовка прекратится, то это будет конец нашего профсоюза.
— Для тебя профсоюз важнее, чем живые люди, — твердил Саймон. — Пусть все потеряют работу, только бы остался профсоюз! Вот как ты рассуждаешь!
— Ты не прав, товарищ! — возражал Джаявира. — Пойми, что, если наш профсоюз распадется, для нас настанут тяжелые времена. Все уступки, на которые Вирасурия идет сегодня, он завтра же отменит. И никто ему не помешает этого сделать — ведь на фабрике останется только профсоюз, которым руководят его прихлебатели. Более того, администрация сможет тогда прижать нас еще сильнее, чем раньше.
Положение на фабрике было крайне напряженным. Дело доходило до потасовок между забастовщиками и теми, кто намерен был выйти на работу.
В тот день Джаявира вернулся домой далеко за полночь. Весь день и вечер он собирал рабочих небольшими группами и убеждал их продолжать забастовку, не отступать от своих требований. Он говорил страстно, убедительно, и многие из малодушных решили продолжать борьбу. Но много было и отступников. Настал такой момент, когда все висело на волоске. Не раз на протяжении дня Джаявиру охватывали сомнения в успехе начатою дела, но каждый раз он прогонял прочь мрачные мысли и убеждал, убеждал, убеждал…
Когда Джаявира открыл дверь своего домика, на какое-то мгновение его охватил непонятный страх — он побоялся войти в темную комнату. «Чушь какая-то», — подумал он и направился к столу, на котором, как он помнил, лежал коробок спичек. Он протянул руку, но найти коробок спичек так и не успел… Сзади раздался шорох, и, прежде чем Джаявира обернулся, что-то острое кольнуло его под левую лопатку, и все тело пронзила жгучая боль. Он попытался крикнуть, но услышал, как из его горла вырвался только слабый хрип…
«Завтра же надо поднять вопрос о том, чтобы поставить памятник на могиле Джаявиры, — решил Сирисена. — Каждый даст немного денег из той прибавки, которой мы добились у хозяев». И, уже повернувшись, чтобы идти, подумал: «Не каждая смерть и не каждое поражение означает конец. В справедливой борьбе из каждой смерти рождается новая жизнь, из каждого поражения — новая победа!»