ВОЛНА
© Издательство «Художественная литература», 1983.
Сегодня Бандусена, как всегда, приехал в департамент раньше времени, поднялся на четвертый этаж и прошел в свой кабинет — маленькую клетушку, отделенную стеклянной перегородкой от помещения, где сидели его подчиненные. Хотя от дома до департамента было всего шесть-семь миль, утренняя поездка на работу утомляла и раздражала Бандусену. Машин было столько, что ему приходилось тащиться с черепашьей скоростью и выписывать замысловатые зигзаги, чтобы не сбить пешеходов, то и дело перебегавших дорогу. Собственно говоря, именно поэтому он и любил по утрам приезжать раньше остальных служащих — тишина и безлюдье, царившие и департаменте до наступления обычной дневной суеты, помогали улечься раздражению после поездки и автомобиле.
Бандусена открыл ящик стола, сунул туда кожаную панку, а на полку рядом со столом поставил привезенную из дома бутылку с водой и термос с чаем. Все это он проделал привычными движениями, и то время как мысли его были заняты совсем другим. Вдруг взгляд Бандусены скользнул по пыльной поверхности стола, который обычно блестел как зеркало. Бандусена провел пальцем по столу, оставив на нем длинную линию, а потом брезгливо стряхнул прилипшую к пальцу пыль. Этот огромный стол был нужен Бандусене не столько для работы, сколько для того, чтобы придать себе вес. Обычно Бандусена сквозь стеклянные переплеты клетушки еще издали замечал направляющегося к нему посетителя. И если в этот момент у него не было никакого дела и он просто читал газету или проглядывал журнал, Бандусена тут же откладывал их в сторону, пододвигал к себе папку с бумагами и делал вид, что внимательно изучает их. Несколько мгновений он словно не замечал вошедшего к нему посетителя — Бандусена считал, что это внушает тому должную робость и почтение, — а затем, не отрываясь от лежавших перед ним бумаг, небрежно указывал рукой на стоящий рядом стул. Еще через несколько минут он наконец захлопывал папку и, бросив суровый взгляд на посетителя, небрежно цедил: «Йес». Огромный полированный стол, снисходительно-пренебрежительный тон — все это Бандусена считал необходимым для того, чтобы поддержать престиж столь важной персоны, как заместитель комиссара. Неудивительно, что вид запыленного стола вызвал у него приступ глухого раздражения, и он с такой силой нажал на кнопку электрического звонка, словно хотел вдавить ее в крышку стола. Обычно, прежде чем Бандусена успевал оторвать палец от кнопки, на пороге ею кабинета вырастала фигура посыльного. Но сегодня будто бы никто и не слышал звонка Бандусены. Мало того, не работал ни один вентилятор, и в помещении было душно. Бандусена грозно сдвинул брови, но тут вспомнил, что сегодня бо́льшая часть служащих участвует в забастовке солидарности. Он совершенно забыл об этом, полагая, что, как и в прошлый раз, служащие пошумят-пошумят, да так ни с чем и вернутся на работу. К тому же Бандусена был уверен, что те из них, которые относились к нему дружески, и те, что были приняты по рекомендации министра, непременно выйдут на работу. Бандусена взглянул на часы — рабочий день еще не начался, и пока трудно было сказать, сколько столов сегодня будет пустовать.
Чтобы глотнуть свежего воздуха, Бандусена подошел к окну, выходящему на океан, и распахнул его. Окно давно уже никто не открывал, и Бандусене пришлось изрядно повозиться с задвижкой, прежде чем она поддалась. Свежий ветер устремился в комнату, и приятная прохлада мягко обволокла Бандусену. «И почему никогда не открывают это окно? — подумал он. — Насколько свежий ветер с океана приятнее, чем все эти фены и вентиляторы!» Бандусена придавил пресс-папье бумаги на столе, которые чуть не сдул ветер, потом снова подошел к распахнутому окну и стал смотреть вниз, где волны разбивались о каменистый берег бесчисленными фонтанами брызг. Бандусена не знал, как долго он любовался прибоем, когда крики «Да здравствует! Да здравствует!» заставили его вздрогнуть. Он подошел к другому окну, раскрыл его и выглянул наружу. Бандусена никак не думал, что на забастовку выйдет так много служащих. Они толпились перед зданием департамента, держа в руках транспаранты.
Один служащий стоял перед толпой и выкрикивал лозунги, а остальные громко подхватывали их. До окна на четвертом этаже, из которого смотрел Бандусена, четко доносились только подхваченные толпой обрывки: «Да здравствует! Долой! Классовая борьба! Единство служащих! Власть капиталистов! Наша борьба!»
Бандусене вспомнились годы учебы в университете, студенческие демонстрации. Когда же это было? Десять, нет, даже двенадцать лет тому назад. Тогда Бандусена сам шел во главе демонстрации и выкрикивал те же слова. В то время Бандусена был секретарем студенческого союза, примыкавшего к одной из левых партий. Два первых года студенческой жизни он целиком посвятил политической деятельности. Лишь когда приближалась пора экзаменов, Бандусена с лихорадочной поспешностью просматривал конспекты лекций, взятые у товарищей, они же натаскивали его по вопросам, о которых у нею было весьма смутное представление, и ему с грехом пополам удавалось закончить семестр. Вспомнил Бандусена и то, как однажды студенты, участвовавшие в демонстрации, которой он руководил, вошли в такой раж, что сдержать их было уже невозможно. Толпа ворвалась в дом проректора университета и устроила там настоящий погром. В гостиной стояли напольные часы под «Большой Бен», и, когда раздался их мелодичный перезвон, Бандусена, не понимая, что на него нашло, не только перестал сдерживать остальных, но сам подскочил к часам и первым попавшимся под руку тяжелым предметом вдребезги разбил циферблат.
Даже теперь при воспоминании об этом у него мурашки побежали по телу. Правда, когда полиция проводила расследование, никто не выдал Бандусену, но временами его охватывал страх, что этот случай выплывет наружу. Однако очень скоро Бандусена стал про себя называть тот период в своей жизни, когда он увлекался политикой, «порой юношеской незрелости». Не отойди он вовремя от политики, он бы, как Раджатуру, завалил последний экзамен и до сих пор бродил бы по улицам в потертых брюках, продавая газеты. Однако благодаря профессору Тилакавардхане он быстро понял всю бессмысленность своего увлечения политикой. Профессор Тилакавардхана, к которому Бандусена питал чувство глубокой признательности, долго работал в одном из американских университетов. Он толковал с Бандусеной о марксизме, буддизме, свободе личности, но главное, чему он учил своего студента, — это, по его выражению, «умению жить». Бандусена словно губка впитывал все, что говорил ему профессор. В последние два года учебы в университете он совершенно забросил свои прежние увлечения и успешно сдал выпускные экзамены…
Забастовщики вновь стали скандировать лозунги, и это вернуло Бандусену к действительности. К этому времени пришли помощники комиссара. Они сразу же прилипли к окнам, глядя вниз, где в такт выкрикиваемым требованиям поднимались транспаранты и взлетали вверх сжатые кулаки. Потом на вынесенный из здания стол поднялся секретарь профсоюза — Бандусена сразу же узнал его, — раздалось громкое «Да здравствует!», и воцарилась такая тишина, что даже на четвертом этаже можно было услышать, что говорит оратор.
— Товарищи! — начал он. — Правительство капиталистов приняло все дозволенные и недозволенные меры, чтобы подавить трудящихся. Но я с полной уверенностью заявляю, что, собрав свою силу в единый кулак, мы разобьем цепи, которыми нас опутали. Однако это дело будущего. А сейчас перед нами стоит задача добиться восстановления на работе без всяких условий нашего товарища, которым стал жертвой произвола администрации. И наша забастовка, начавшаяся так успешно, будет продолжаться до тех пор, пока наше справедливое требование не будет удовлетворено!
Толпа принялась громко скандировать: «Долой бюрократизм реакционных чиновников!.. Долой!»
Бандусена хорошо знал служащего, из-за которого заварилась эта каша. Он попросил отпуск, чтобы ухаживать за больной женой и детьми, а поскольку никто не взял на себя обязанности отсутствующего работника, его дела оказались запущенными, и служащего уволили за нераспорядительность. Однако ни сам комиссар, ни Бандусена, которые подписали приказ об увольнении, и представить себе не могли, что члены профсоюза почти все как один поднимутся на защиту своего товарища.
Бандусене казалось, что вначале, до своего назначения на должность заместителя комиссара и получения стипендии для продолжения образования в аспирантуре в Лондоне, он в большей степени, чем кто-либо другой из служащих, пользовался симпатиями коллег. Возможно, все еще давали себя знать его прежние убеждения, которых он придерживался в первые годы учебы в университете, когда участвовал в левом движении, и известная смелость и независимость суждений, которые он поначалу проявлял. Броме того, на первых порах Бандусена был вполне доволен своим положением и не участвовал ни в каких закулисных махинациях, чтобы сделать себе карьеру. Однако после женитьбы на девушке из богатой семьи его словно бес обуял — он во что бы то ни стало решил добиться положения не менее высокого, чем то, какое занимали родственники его жены. Взлет карьеры Бандусены, а вместе с ним и его окончательное духовное падение начались с того дня, когда его познакомили с министром. Министр сразу понял, что Бандусена готов на все, лишь бы подняться по служебной лестнице, а ему именно такой человек и был нужен, С тех пор всякий раз, когда министру было необходимо провести через департамент какое-нибудь решение, не совсем безупречное с точки зрения законности или соответствия существующим положениям, он вызывал к себе Бандусену и давал ему задание. Бандусена договаривался с сослуживцами, которые быстро почувствовали, откуда дует ветер, и они вместе составляли требуемую бумагу. В награду за то, что он беспрекословно делал все, что было нужно министру, его родственникам, друзьям, а то и просто знакомым, Бандусена стал вскоре заместителем комиссара. Ему была предоставлена возможность продолжить образование в Лондоне. Первое время Бандусену еще терзали угрызения совести: ведь с его помощью покрывались грязные махинации и расхищались деньги. Но постепенно личные выгоды и приятное ощущение власти, которую он теперь приобрел, свели на нет его нравственные принципы и превратили в черствого карьериста. С тех пор как Бандусена окончательно стал частью бездушной бюрократической машины, все проблемы морали были решены для него раз и навсегда — надо действовать так, как принято в обществе, по крайней мере в том, где ты вращаешься.
Приехал комиссар и вызвал к себе Бандусену.
— Ну и дела! — пожаловался он заместителю, вытирая мокрое от пота лицо. — Мой шофер, видите ли, тоже бастует. Служебная машина не пришла, и мне пришлось добираться на своем автомобиле.
Встревоженное выражение лица комиссара свидетельствовало о том, что он обескуражен размахом забастовки и обеспокоен ее возможными последствиями. Бандусена сообщил комиссару предварительные данные о численности забастовщиков и о тех мерах, которые следовало принять. Из одной тысячи восьмисот семидесяти восьми служащих на работу вышло только тридцать человек. Для самых неотложных дел Бандусена предложил поставить помощников комиссара на финансовые операции, прием корреспонденции, отправку срочных писем обычно выполняли клерки и мелкие служащие.
— Все это хорошо, — нехотя согласился комиссар и, наморщив лоб, поверх очков посмотрел на Бандусену. — Но ведь сегодня приезжает для переговоров японская делегация, а конференц-зал даже прибрать некому. Что делать, ума не приложу.
— Ничего страшного. Я сам уберу зал. На работу вышел один стенографист. Я скажу ему, чтобы он вел протокол, — нашел выход Бандусена.
— Чуть попозже я приду и помогу вам, — пообещал комиссар.
Перед тем как выйти из кабинета, Бандусена выудил у комиссара согласие выплатить служащим, которые будут сегодня выполнять чужую работу, по двадцать пять рупий и выдать им по пакету бурияни[8].
Из всех помещений департамента конференц-зал был самым великолепным. Пол устилал толстый ковер, посредине которого возвышался стол в форме подковы. Вокруг него располагались мягкие, удобные кресла, одно из которых, центральное, предназначалось комиссару. Рядом с ним находились телефоны, селектор и кнопка электрического звонка для вызова секретаря. Зал украшали вьющиеся растения в кадках. Их пышная зелень расползлась по планкам, прибитым под потолком, и образовала плотный зеленый навес над столом. «А ведь все идет к тому, что в недалеком будущем я наверняка займу кресло комиссара», — подумал Бандусена, орудуя щеткой, и горячая волна гордости и самодовольства захлестнула его. И в самом деле, занимая пост заместителя комиссара, разве не он практически заправляет делами в департаменте? Во все самые важные заграничные поездки обычно отправляется не кто иной, как Бандусена. А используя свое положение в департаменте, он легко сможет добиться выгодных кредитов для расширения отеля, который жена принесла ему в приданое, и прочих льгот. Радужные мысли сменяли одна другую: «Приемы в посольствах. Каждый день в газетах и радиопередачах упоминается его имя — комиссар Бандусена заявил, господин Бандусена в беседе с корреспондентом радио сказал, господин Бандусена отправляется за границу на важную конференцию… Почет и уважение. Привилегии. Известность». Да, весьма соблазнительно стать комиссаром. А нынешняя забастовка еще больше приблизила его к заветной цели. И, вспомнив, как много служащих приняли участие в забастовке, Бандусена довольно ухмыльнулся — несдобровать комиссару. Правда, и без этого Бандусена сумел подставить комиссару подножку, о которой тот еще и не подозревает. При мысли об этом лицо Бандусены расплылось в самодовольной улыбке. Некоторое время тому назад он передал на рассмотрение комиссара заявление близкого друга министра. При этом он не только умолчал о том, от кого исходит просьба, но и заметил, что подобную просьбу никак нельзя удовлетворить. Полагаясь на мнение Бандусены, комиссар тут же начертал в углу заявления «отказать» и поставил свою подпись. На следующий же день Бандусена показал заявление с резолюцией министру. И не только показал, но и заявил, что комиссар сделал это нарочно, что это прямой вызов министру и тому подобное. По тому, как помрачнел министр и как недобро сверкнули его глаза, Бандусена понял, что его уловка достигла цели.
Бандусена вспомнил также, что, когда назревала забастовка, комиссар поручил Бандусене вести переговоры с представителями профсоюза, так как считалось, что Бандусена лучше других знает дела профсоюза и сможет найти выход из создавшегося положения. Однако, увидев на первых же встречах с представителями профсоюза, насколько настойчивы и решительны они в своих требованиях, Бандусена не на шутку встревожился. А что, если, став комиссаром, он столкнется с такими же решительными действиями профсоюзных лидеров? Эти опасения заставили его на следующий день пригласить секретаря профсоюза в свой кабинет. Едва тот появился на пороге, как Бандусена, забыв о спектаклях, которые он обычно разыгрывал, отодвинул папку с бумагами в сторону и, широко улыбаясь, пригласил секретаря садиться.
— Я пригласил вас, Викрамасекара, не для того, чтобы обсуждать профсоюзные дела. Мне представили конфиденциальный доклад с рекомендацией повысить вас по службе. Об этом бы я и хотел поговорить с вами.
Бандусена был само дружелюбие.
— Боюсь, что, если я посижу у вас еще немного, доклад перестанет быть конфиденциальным. Я лучше пойду. — И Викрамасекара поднялся со стула.
Бандусена помрачнел, но быстро поборол себя и деланно рассмеялся.
— Чего вы боитесь, Викрамасекара? Поверьте, мое положение обязывает меня с достаточной ответственностью отнестись к конфиденциальной информации.
Бандусена с особым ударением произнес слова «мое положение» и «с достаточной ответственностью», чтобы Викрамасекара почувствовал, с кем он разговаривает.
— Итак, вы пригласили меня, чтобы поговорить о моем продвижении по службе. — Викрамасекара снова опустился на стул.
— Я познакомился с вашим личным делом, — начал Бандусена, барабаня пальцами по столу и искоса поглядывая на своего собеседника, — и убедился, что вы собственными руками губите свою карьеру.
— Да, что касается меня лично, то мое материальное положение действительно могло бы быть лучше, — согласился Викрамасекара и тут же добавил: — Но в своем будущем я уверен.
— Именно ваши личные дела я и имею в виду, — значительно произнес Бандусена и с некоторым облегчением откинулся на спинку кресла — похоже, что ему удалось заинтересовать Викрамасекару.
Затем Бандусена отеческим тоном поведал Викрамасекаре, как он, будучи студентом университета, тоже участвовал в политической борьбе, как, убедившись в том, что это ничего, кроме лишних хлопот и больших огорчений, не приносит, занялся своей карьерой и добился видного положения. А затем пообещал, что если Викрамасекара оставит пост секретаря профсоюза, то получит хорошую должность в департаменте.
— Да… — задумчиво протянул Викрамасекара. — Если бы все те, кто в университетах разделяли марксистские взгляды, заняв высокие посты, действовали в соответствии со своими прежними убеждениями, Цейлон давно бы был социалистической страной.
Бандусену передернуло — смысл сказанного не оставлял никаких сомнений. Бандусена некоторое время молчал, а когда снова заговорил, в голосе у него звучали железные нотки.
— Чушь это и обман. В таких странах, как Цейлон, где глубокие корни пустила буддистская культура, социализм невозможен. Поэтому выбросьте из головы эту ерунду и хотя бы впредь будьте разумнее.
— Я не верю в то, что вы говорите, — возразил Викрамасекара. — Какая бы культура ни была в стране, люди хотят жить по-человечески. Моя судьба неотделима от судьбы простых людей, а о собственной карьере я не думаю.
Викрамасекара встал со стула и, уже взявшись за ручку двери, добавил с едва уловимой иронией:
— Благодарю, сэр, за откровенную беседу.
Сейчас голос Викрамасекары — наверное, он взял мегафон — доносился даже до конференц-зала. Было слышно, как его речь время от времени прерывается негодующими или приветственными возгласами бастующих. Бандусена проворно заработал щеткой, но мысли, которые никак нельзя было назвать приятными, назойливо лезли в голову: разве не из эгоизма и корыстолюбия он постарался забыть свои прежние убеждения и отойти от политической борьбы? Став помощником комиссара, первое время он еще чувствовал укоры совести. Но, пожалуй, поездка в Лондон окончательно превратила его в нынешнего Бандусену. Дух стяжательства, охвативший его там, навсегда вытравил в его душе какие-либо сожаления о выбранном пути. За время пребывания в Лондоне он ни разу не удосужился сходить в музей или театр, а каждый вечер мыл посуду в ресторане, чтобы заработать несколько лишних фунтов и накопить денег на покупку автомобиля. Единственное развлечение, которое он себе изредка позволял, были встречи с определенного рода женщинами. Правда, в Лондоне Бандусена научился бегло говорить по-английски и усвоил привычку пожимать плечами, как заправский англичанин.
Снизу донесся яростный взрыв возгласов. Бандусена отставил щетку и подошел к окну. Бастующие заполнили всю улицу. Все так же над их рядами колыхались транспаранты, взлетали вверх гневно сжатые кулаки. «Словно река, вышедшая из берегов», — подумал Бандусена. Он перевел взгляд на берег океана, где волны с шумом разбивались о прибрежные камни. Они заливали пляж бывшего английского губернатора около маяка. Бандусена снова посмотрел на толпу перед зданием департамента, и вдруг как молния его пронзило сомнение: «А какой смысл в жизни, что я веду? Не слишком ли дорогую цену заплатил я за то, что получил взамен?» На какое-то мгновение в нем проснулись смелость и жажда справедливости, которые отличали его в далекой молодости, и ему захотелось сбежать вниз и влиться в ряды бастующих. Но эти чувства владели им только короткое мгновение. В следующий же миг Бандусена с раздражением и страхом прислушался к призывам, доносившимся снизу: «Вперед! Мы не откажемся от классовой борьбы! Долой насилие и несправедливость!» Эти слова, нестерпимо больно ударяя в барабанные перепонки, казалось, заставляли содрогаться все вокруг. И вдруг Бандусене почудилось, будто под зданием, до четвертого этажа которого его подняла судьба, разверзлась пропасть и он вместе со своими расчетами и махинациями вот-вот канет в зияющую пустоту. Это чувство было настолько реальным и острым, что Бандусена судорожно вцепился в подоконник.
РАБОТА
«Настоящим сообщаем вам, что вы должны явиться на работу завтра». Когда Ратнапала, раскрыв дрожащими от волнения руками телеграмму, прочел эту фразу, его захлестнула волна безграничной радости. «Мама! Мамочка!» — закричал он и бросился в дом. Не найдя матери в кухне, он снова позвал ее и наконец увидел, что мать моет за кухней посуду. Ратнапала в два прыжка подскочил к ней и выпалил:
— Мама! Я получил работу!
Мать выронила из рук щетку, которой терла кастрюлю, и подняла глаза на сына. Ее лицо, изборожденное глубокими морщинами, с ввалившимися щеками, осветилось счастливой улыбкой. Она сполоснула руки, вытерла их о подол, и, когда выпрямилась и снова посмотрела на сына, в глазах ее блестели слезы. Ратнапала и сам почувствовал, как у него дрогнул подбородок, а перед глазами поплыли радужные круги.
— Слава богу!
Голос матери дрожал. Она прижала голову Ратнапалы к своей груди, словно он был маленьким ребенком. Ее шершавые ладони легонько гладили сына по волосам, а он думал, что наконец у него появилась возможность что-то сделать для матери, хоть чем-то отплатить за ее безмерную заботу и любовь.
— А где ты будешь работать, сынок? — спустя некоторое время спросила мать. — В государственном учреждении?
— Нет, мама. Я буду работать в большой компании, куда я ходил на собеседование на прошлой неделе.
— Ну, хоть что-нибудь, сынок. А то я вся извелась, глядя, как ты целыми днями лежишь на кровати и терзаешься, что не можешь найти работу. Честно скажу, боялась я, сын, как бы ты не пошел по кривой дорожке.
На следующий день рано утром Ратнапала стоял у трехэтажного здания на улице Бэли в Питакотуве, где помещалась компания «Дауд и Хэбтулла». Едва он переступил порог здания, как к нему подошел служащий, вероятно рассыльный, и вежливо спросил:
— Вы господин Ратнапала?
— Да.
— Наш хозяин сказал, что вы сегодня впервые выходите на работу, и велел встретить вас внизу. Идемте, господин. Хозяин уже у себя в кабинете. Я его шофер. Вон там стоит машина нашего хозяина. — И провожатый показал Ратнапале блестевшую лаком машину марки «тойота краун».
Компания «Дауд и Хэбтулла» находилась на третьем этаже. Когда Ратнапала приходил сюда на собеседование, то без труда нашел название компании на указателе, висевшем около лестницы на первом этаже, хотя в этом здании располагались конторы почти двадцати пяти компаний. Но после этого он долго блуждал по темным коридорам с бесчисленными поворотами, напоминавшими лабиринт. И если бы сегодня его не встретили, ему пришлось бы потратить немало времени, прежде чем найти нужное помещение. Ратнапала был тронут предупредительностью господина Дауда, пославшего своего шофера встретить его. Они прошли мимо вывески с названием компаний и подошли к двери, на которой была прибита табличка: «А. Д. Дауд, управляющий директор».
— Хозяин у себя. Проходите, — пригласил Ратнапалу шофер, шедший впереди. Ноги Ратнапалы вдруг стали ватными. Робость и страх охватили его. Вот сейчас он переступит порог и окажется лицом к лицу с директором такой крупной фирмы! Как держать себя? Что сказать? Присутствие шофера еще больше смущало Ратнапалу. «Будь что будет!» — наконец решил он и, собравшись с духом, постучал в дверь. Посередине комнаты, куда вошел Ратнапала, стоял большой стол необычной формы, а боком к нему на вращающемся кресле сидел господин Дауд. Он упирался локтями в колени, зажав лицо большими ладонями. Казалось, он о чем-то напряженно думал.
— Гуд монинг, доброе утро, сэр, — поздоровался по-английски Ратнапала, безуспешно пытаясь побороть волнение и унять дрожь в голосе.
— Гуд монинг, — откликнулся господин Дауд и, повернувшись к столу, уже по-сингальски добавил: — Прошу садиться.
Массивное тело господина Дауда было облачено в рубашку с короткими рукавами и брюки из легкой белой ткани. Густые черные волосы покрывали обнаженные по локоть мускулистые руки. У него был большой рот и толстые, немного вывернутые наружу губы.
Господин Дауд был сама любезность — он осведомился у Ратнапалы, удобно ли ему добираться до работы, успел ли он позавтракать утром, а если нет, то он немедленно распорядится подать завтрак прямо в кабинет.
Ратнапала, польщенный таким вниманием и вконец смущенный, лепетал что-то невнятное.
Покончив с любезностями, господин Дауд перешел на деловой тон. Теперь он говорил по-английски, словно буравя Ратнапалу своими глубоко посаженными глазами.
— Так вот, мистер Ратнапала, с сегодняшнего дня вы служащий нашей компании. И запомните: успех компании — залог вашего благополучия. Будете работать добросовестно и усердно — продвижение по службе не заставит себя ждать.
В это время в комнату вошла девушка и заняла место за стоявшим в стороне небольшим столиком.
— Это моя секретарша, мисс Мэри да Сильва. А это наш новый сотрудник, мистер Ратнапала. Он будет заниматься рекламой, — представил их друг другу господин Дауд.
Затем он пространно заговорил о делах компании и об обязанностях Ратнапалы. В конце беседы господин Дауд предупредил Ратнапалу, что старые служащие всегда ревниво относятся к новичкам, особенно если те имеют университетский диплом, и попросил его быть осторожным в выборе друзей среди сослуживцев и не доверять разным сплетням. Если же у Ратнапалы возникнут какие-либо проблемы, будь то личного или служебного порядка, пусть обращается прямо к нему.
— А теперь, Мэри, покажите мистеру Ратнапале его рабочее место. — И, снова обращаясь к Ратнапале, добавил: — Я пришлю вам с Мэри несколько папок с бумагами. Проштудируйте их сегодня основательно, а завтра представьте мне доклад, и мы обсудим дела нашего нового отдела. Все понятно?
Лицо господина Дауда расплылось в широкой улыбке, и он кивком головы отпустил Ратнапалу.
Комната, куда Мэри проводила Ратнапалу, была опрятной и чистой, на полу — циновки, на подоконниках — цветы в горшках. Стол, за которым должен был сидеть Ратнапала, стоял в стороне от других — так обычно ставят столы для старших служащих.
Под потолком жужжал вентилятор. Наконец-то после стольких мытарств и бесконечного обивания порогов с университетским дипломом в кармане у него была работа, на которой он сможет применить свои знания. «Здесь сумели оценить мои способности, — с удовлетворением подумал Ратнапала. — На земле стало еще одним человеком больше, который получил то, что он заслуживает». Должно быть, не последнюю роль сыграло и то, что во время учебы в университете он увлекался литературой и даже сам пробовал писать. Ратнапала нисколько не сомневался в том, что он справится со своими обязанностями. Правда, его немного смущало то, что в этой компании все дела ведутся на английском, а он, к сожалению, знает его недостаточно хорошо. Но он тут же приободрился, вспомнив, что многие его бывшие сокурсники, которые знали этот язык хуже, чем он, устроившись на работу, быстро научились отлично составлять бумаги по-английски. По-видимому, на него также будет возложена обязанность поддерживать связи с рекламными отделами газет и радио. Тут-то он себя и покажет! Ведь еще в университете он проходил практику в газетах и на радио. А с каким почтением там относились к представителям рекламных отделов компаний! О трех годах, прошедших после окончания университета, Ратнапала старался не думать. Это было время, полное разочарований и нескончаемых бесполезных хлопот. В какие двери он только не стучался, чтобы получить хоть какую-нибудь работу! И все напрасно. Как-то Ратнапала вместе с бывшими студентами своей группы, такими же безработными горемыками, обратился к самому министру с просьбой предоставить им работу, но и это не помогло.
Сколько заявлений он написал в различные государственные учреждения! Но, поскольку депутат от округа, где проживал Ратнапала, вычеркнул его из своего списка, юношу ни разу даже не пригласили на собеседование. А дело было в том, что депутат подозревал Ратнапалу в симпатиях к левым партиям и поэтому считал своим противником. Ратнапала понял это, когда по настоянию матери в очередной раз пришел на прием к личному секретарю депутата. Секретарь, которому порядком надоели посещения Ратнапалы, решил объясниться с ним начистоту.
— В университете ты не упускал случая, чтобы пройтись насчет депутата, а теперь ходишь сюда и клянчишь, чтобы тебе помогли устроиться на работу.
Услышав это, Ратнапала понял, что депутату известно о нем все, и у него похолодело сердце. Но отчаяние быстро уступило место раздражению. Понимая, что терять ему больше нечего, Ратнапала дерзко заявил:
— У меня есть все данные, чтобы получить работу, но я чем-то не устраиваю депутата. Теперь-то мне все ясно.
Однако выпад Ратнапалы не произвел на секретаря ни малейшего впечатления.
— Если у тебя есть все данные, чтобы получить работу, — произнес он с издевательской ухмылкой, — зачем ты таскаешься сюда?
Ратнапала покинул дом депутата, с трудом сдерживая душившую его ярость, и тут же решил, что ноги его здесь больше не будет. Путь в государственные учреждения для него был закрыт, и он стал строчить заявления и прошения в частные компании. В компанию «Дауд и Хэбтулла» Ратнапалу привело попавшееся ему в одной английской газете объявление. Оно гласило:
Если вы молоды, энергичны, хорошо владеете пером и обладаете задатками руководителя, то вас ждет интересная работа в создаваемом у нас рекламном отделе. Просьба направлять документы до 10 августа. Просим не обращаться ни к кому за рекомендациями.
Ратнапала послал все необходимые документы по указанному в объявлении адресу без особой веры в удачу. И вот он сидит за письменным столом в компании «Дауд и Хэбтулла».
Мысли Ратнапалы были прерваны приходом Мэри, которая принесла несколько папок с делами. Хотя ей было уже за тридцать, выглядела она очень привлекательно. Легкая шелковая кофточка едва прикрывала ее высокую упругую грудь, оставляя обнаженной полоску смуглой нежной кожи на животе. С ее появлением тонкий аромат духов наполнил комнату. И пока Мэри, положив папки на стол, шла к двери, Ратнапала неотрывно смотрел ей вслед.
Было уже около девяти часов, и комната постепенно стала заполняться служащими. Некоторые из них подходили к Ратнапале, здоровались и, обменявшись двумя-тремя словами, занимали свои рабочие места. Ратнапала пододвинул к себе папки и углубился в чтение подшитых в них бумаг. Но треск машинок, непрерывные телефонные звонки и разговоры сотрудников мешали ему сосредоточиться. В двенадцать часов ему позвонил господин Дауд:
— Мистер Ратнапала, после двенадцати вы можете в любое время сделать обеденный перерыв.
Ратнапала решил пообедать пораньше, пока никто из сотрудников не позвал его с собой, и найти какую-нибудь закусочную подешевле. Он спустился по лестнице и двинулся вдоль улицы Бэли. На углу Ратнапала увидел закусочную «Сайвар», которая показалась ему вполне подходящей, и, оглянувшись по сторонам, проскользнул внутрь. Денег у него едва хватило на то, чтобы заморить червячка, и, быстро покончив с едой и расплатившись, он снова вышел на улицу. У него еще оставалось около получаса свободного времени, но Ратнапала не стал ждать и сразу вернулся назад.
Когда он вошел в комнату, там не было никого, кроме пожилого служащего — на вид ему можно было дать лет шестьдесят, — который сидел в углу за столом с пишущей машинкой и заканчивал свой обед, принесенный из дому. Ратнапала запомнил, что его зовут Сильва. Вид у этого человека был какой-то странный — маленький рот на черном, как уголь, лице постоянно кривила улыбка. Утром раза два-три Ратнапале показалось, что она предназначена ему. Однако, когда он попытался улыбнуться в ответ, Сильва на это никак не прореагировал — он продолжал смотреть куда-то мимо Ратнапалы. Теперь, вернувшись с обеда, Ратнапала сел за свой стол и снова принялся изучать бумаги. Тем временем Сильва покончил с едой, встал со своего места и направился к Ратнапале. И, только когда он вплотную подошел к его столу, Ратнапала понял, что Сильва вовсе не улыбался — просто его верхнюю губу рассекал большой шрам, приподнимая ее правый край словно в улыбке.
— Мистер Ратнапала, — начал Сильва, оглядываясь по сторонам, — у меня три сына. Молодые люди, как и вы. У них у всех хорошая работа. Один сейчас трудится в Нигерии. Мне хотелось бы поговорить с вами откровенно, как со своим сыном.
Поначалу, увидев, что Сильва направляется к его столу, Ратнапала с беспокойством подумал, что старик собирается просить у него денег в долг. Однако, услышав, что у Сильвы три взрослых и хорошо обеспеченных сына, облегченно вздохнул.
Сильва еще раз огляделся по сторонам и, взяв себе стул, уселся напротив Ратнапалы.
— Мистер Ратнапала, это совсем неподходящее для вас место. Зачем, имея высшее образование, вы пришли сюда работать?
Он говорил на удивление бесстрастным голосом, и только брови его резко двигались то вверх, то вниз. Ратнапала вспомнил предупреждение господина Дауда и подумал, что Сильва, который дожил до седых волос, не видя ничего, кроме своей машинки, завидует ему и хочет отравить ему первый же рабочий день.
— А мне эта работа нравится, — возразил Ратнапала. — Мне кажется, она как раз по мне.
— Да что здесь может нравиться! Вы думаете, что это большая, солидная компания. Как бы не так! Мыльный пузырь это, и больше ничего.
— Ну пусть эта компания и не такая уж большая, но дело здесь поставлено хорошо.
— Какого дьявола хорошо! — Сильва так и затрясся от смеха. — Постелили циновки, размалевали стены, понаставили шикарных столов… Фасад-то хорош, а что за ним творится! — Сильва снова огляделся по сторонам, придвинул свой стул вплотную к столу и, наклонившись совсем близко к Ратнапале, продолжал: — Я хочу вас предупредить, как сына. Только не выдавайте меня! В этой комнате сидят представители нескольких компаний. Телефон у них один на всех. И плату за него взимает наш директор.
И, словно для вящей убедительности, Сильва высоко поднял брови и принялся буравить Ратнапалу взглядом. А Ратнапала вдруг почувствовал, что его охватывает какое-то смутное беспокойство. Неужели его мечтам и надеждам на будущее, пробудившимся, когда он поступил на работу в эту компанию, суждено развеяться, как предутренней дымке под безжалостными лучами жаркого солнца? Неужели ему снова придется целыми днями валяться на кровати и глядеть на потрескавшиеся стены? Нет, этого не может быть!
— Поймите меня правильно, — бубнил монотонный голос Сильвы. — Я сам печатал распоряжение о вашем зачислении и все знаю. Ведь вас взяли на работу с трехмесячным испытательным сроком?
— Да…
— И оклад положили триста рупий в месяц?
— Правильно…
— Триста рупий в месяц не так уж плохо, только платить вам их будут от силы в течение трех месяцев. А потом под разными предлогами начнут недоплачивать эту сумму. Пока, мол, вы еще недостаточно хорошо работаете… Сейчас у компании дела идут неважно, а месяцев через пять-шесть мы вам выплатим всю задолженность… Я уже в течение восьми месяцев вместо положенной зарплаты получаю какие-то крохи.
— А почему же вы, мистер Сильва, сами не уйдете отсюда? — Ратнапале показалось, что он нашел убедительный довод, доказывающий, что слова старого служащего — просто выдумка.
— Да как уйдешь? Ведь обещают все додать сполна. Вот и сижу здесь. Да и идейка одна у меня есть. Если держать глаза и уши открытыми, то такое можно разузнать про эту компанию, что не только выдадут, что задолжали, а с радостью заплатят в десять раз больше, только бы я не болтал! — И Сильва самодовольно захихикал.
У Ратнапалы все перепуталось в голове. С той самой минуты, как он узнал, что принят на работу, он мечтал о дне своей первой получки. Представлял себе, как придет с работы домой с подарками для матери и сестры. Радовался, что у него появилась возможность хотя бы немного скрасить жизнь матери, столько выстрадавшей после смерти отца. А теперь с каждым новым словом Сильвы все, о чем он мечтал, становилось все более призрачным. А откуда, как не из его зарплаты, можно накопить денег на приданое для сестры? Ратнапала рассчитал все до последнего цента — на собственные расходы он положил сто рупий в месяц, а остальное решил отдавать матери. И сегодня утром господин Дауд намекнул, что по мере расширения отдела рекламы его зарплата значительно возрастет! Это позволило бы Ратнапале избавиться от забот, которые одолевали его последнее время. А послушать Сильву, так все его расчеты ничего не стоят! У Ратнапалы был такой удрученный вид, что Сильва поспешил его утешить:
— Не принимайте все так близко к сердцу. Я ведь для вашего же блага об этом рассказал. Что толку от такой работы, как здесь… — По коридору прошли люди, и Сильва замолчал. Но как только шаги стихли, вполголоса продолжал: — Рулетку тут еще завели. Это идея нашего директора. Тоже дает неплохие доходы. Да… А этот рекламный отдел — просто ловушка.
— Ну это уж слишком, мистер Сильва! Когда я сегодня разговаривал с господином Даудом, ему позвонили и сделали заказ на проведение рекламной кампании стоимостью в двести тысяч рупий, — с победоносным видом заявил Ратнапала, вспомнив об одном телефонном разговоре, который господин Дауд вел утром в его присутствии.
В ответ Сильва расхохотался. Ратнапала с трудом сдержался, чтобы не вспылить. Что-то удержало его.
— Да это все уловки нашего шефа, — начал снисходительно объяснять Сильва, чем снова едва не вывел Ратнапалу из себя. — Многих он купил таким дешевым приемом. Это просто звонит его младший брат из магазина рядом, чтобы произвести впечатление на нового служащего. Я случайно об этом узнал. Затянут они вас, мистер Ратнапала, в сети, а потом заставят участвовать в своих не совсем благовидных делишках. А то по контракту направят работать в другую компанию. Все деньги, которые эта компания должна вам заплатить, возьмут себе, вам же какую-нибудь подачку бросят. А чуть что не по-ихнему, так живо на место поставят. Еще как поставят…
«Вероятно, в том, что говорит Сильва, все же что-то есть, — подумал Ратнапала. — Только не надо торопиться. Надо спокойно все обдумать».
— Взять, к примеру, отдел охраны, — продолжал Сильва. — Он там, за стенкой, помещается. Настоящая золотая жила! Шеф обеспечивает охранниками посольства, туристские отели, даже несколько фабрик. За каждого охранника он берет с клиента в день тридцать рупий. А охраннику сколько в день платят, знаете? Семь рупий пятьдесят центов. Охранников же у него в отделе сотни. Вот так-то…
Теперь господин Дауд, показавшийся Ратнапале таким порядочным и предупредительным, лишился в его глазах всей своей благопристойности и предстал в самом неприглядном виде. «Даже если половина сказанного Сильвой — правда, господина Дауда надо жечь каленым железом», — подумал Ратнапала.
— Уходите отсюда, мистер Ратнапала… — снова начал Сильва, но вдруг замолчал и проворно заковылял к своему столу — в коридоре дробно застучали каблучки Мэри.
Ратнапала задумался. Конечно, ему приходилось слышать о темных делишках, которые творились в некоторых компаниях. Но чтобы здесь, в этой фирме, где директор был так вежлив и благожелателен, а помещения выглядели такими опрятными, творились какие-то махинации! Ратнапала поднялся из-за стола и подошел к окну. Окно выходило во двор, и то, что увидел Ратнапала, резко контрастировало с фасадом здания, расцвеченным яркими пятнами витрин и реклам. Штукатурка на стенах облупилась, черепичные крыши с заплатами из гофрированной жести потемнели от времени. Облезлые тощие собаки гоняли во дворе ворон, густо облепивших кучи отбросов. Зрелище было таким удручающим, что Ратнапала отпрянул от окна. Чистые голубые стены, на которых висели красивые картины, а также карта мира и карта Республики Шри-Ланка, мерно вращающийся под потолком вентилятор немного успокоили его. Когда юноша взглянул на Сильву, тот мотнул головой в сторону перегородки, отделяющей комнату от отдела охраны, и указал пальцем на щель, прикрытую кашпо. Ратнапала не смог побороть в себе любопытство, подошел к перегородке, раздвинул зелень и заглянул в соседнюю комнату. Дверь была открыта внутрь, и Ратнапала разглядел висящую на медной цепочке табличку «Отдел охраны». В полупустой комнате поблескивали крышками два-три стола. В углу сидел человек в форменной одежде и фуражке. Рядом с ним за столом расположился здоровенный детина. Его могучие плечи, казалось, вот-вот разорвут рубашку с короткими рукавами, а голова выглядела слишком маленькой для такого огромного тела. Он был подстрижен ежиком. Зубы слегка выпирали вперед. Еще за одним столом восседал господин Дауд.
— Объясните еще раз, в чем дело, — обратился он к детине.
— Сэр, Рупасири во время дежурства оставил свой пост. Мне вчера сообщили об этом по телефону. Я вызвал его и поставил вас в известность.
— Ты слышишь, что говорит инспектор? Мы тебя взяли, чтобы работать или чтобы ты шлялся неизвестно где во время дежурства? Понимаешь ли ты, осел, что я могу тебя вышвырнуть сию же минуту, а завтра найду сотню таких, как ты?
Сочувствие к Рупасири острой иглой пронзило сердце Ратнапалы. Да и чем он сам был лучше того несчастного за стеной? Такой же беззащитный сотрудник в руках главы фирмы. Такой же бесправный раб, хотя его никто так и не называл.
— Сэр, я не успел утром позавтракать и забежал на минутку в столовую выпить чашку чая. У меня трое детей, сэр. У одного полиомиелит. Не увольняйте меня, сэр. Ради бога, не увольняйте, — не оправдывался, не просил, а просто причитал Рупасири.
— Были ли у него раньше какие-либо провинности? — спросил господин Дауд у инспектора.
— Нет.
— В таком случае его надо проучить как следует и перевести на другое место, — решил господин Дауд. — Другого человека возьмешь, так еще, чего доброго, придется шить новую форму. Опять же расходы.
Он подошел к двери и выглянул в коридор. Потом повернулся лицом к инспектору, уперся руками в дверной косяк и кивнул головой. Инспектор поднялся из-за стола и тяжелой глыбой надвинулся на Рупасири, который вскочил на ноги и прижался к стене. Инспектор неторопливо подошел к Рупасири вплотную и беззлобно, словно автомат, размахнувшись, ударил его по лицу. Рупасири начал сползать вниз, цепляясь руками за стену. Однако инспектор не дал ему упасть — одной рукой он схватил Рупасири за шиворот, а другой огрел еще раз.
— Пожалуй, хватит, — бросил Дауд. — Да не забудь вычесть треть месячной зарплаты. — С этими словами он вышел из комнаты.
У Ратнапалы все поплыло перед глазами. Он отошел от стены, но тут же был вынужден ухватиться за стол Сильвы — ноги отказывались держать его, к горлу подкатил комок. Ратнапала на минуту зажмурил глаза, а когда открыл их, то увидел, что Сильва смотрит на него и печально кивает головой, словно спрашивая: «Разве я говорил неправду?» Шатаясь, Ратнапала подошел к своему столу и оперся о него обеими руками. «Неужели все, что я видел, действительно произошло? А может быть, это только кошмарный сон?» — спрашивал он себя.
Юноша медленно вышел из комнаты. Пройдя по бесчисленным коридорам и спустившись по лестнице, он оказался на улице. На мгновение перед его мысленным взором предстало изможденное лицо матери, на котором лежала печать вечных забот. Вспомнил он и о сестре, замужество которой отодвинулось в далекое будущее. Он брел по улице, ничего не замечая вокруг, то и дело наталкиваясь на прохожих.