Могуществу Византии противостояли арабы. С годами они отвоевали у империи сначала Сирию и Египет, а потом и Африку. За Византией сохранились лишь Сицилия и юг Италии.
К концу IX — началу X века неудачи преследуют Византию и на Балканах, где родилось Болгарское царство. При царе Симеоне оно достигло своего зенита, заняв весь Балканский полуостров. Южная граница царства приблизилась к Византии, спустилась с гор в долину и временами доходила до крепости Адрианополь.
А с принятием в 865 году христианства Болгария становится независимой и от константинопольского патриарха, введя своё патриаршество...
Централизованную государственную власть в Византийской империи нередко потрясали дворцовые перевороты. После смерти базилевса Василия I, когда императором стал его сын, слабый здоровьем, больше учёный, чем правитель, Лев VI, боевые действия против арабов велись крайне неудачно, византийская армия потерпела ряд поражений. Прочное положение Византия сохранила лишь в Малой Азии. Но даже в пору, когда империю преследовали потрясения, она продолжала сохранять своё величие, а реформированная Василием I армия представляла грозную силу. Пышность двора и церемониал приближали власть императоров-базилевсов к божественной.
Город Константинополь ромеи заложили ещё в начале четвёртого века при первом императоре Константине. Место выбрали удачное. Лишь Босфорский пролив разделял Европу и Азию. На семи европейских холмах, омываемых Мраморным морем и морем Русским, именуемым греками Понтом Эвксинским, в тени стройных кипарисов дома и дворцы террасами уходили ввысь. Узкие кривые улицы круто поднимались вверх и часто служили лестницами для пешеходов.
Ещё при Константине I город опоясала каменная стена, но с годами её возвели заново. Укрепления составляли мощную систему. С суши город прикрывали три ряда стен высотой до двадцати метров, со множеством башен, и ров, заполненный водой. Каменные стены защищали Константинополь и с моря.
На стенах и башнях находилась постоянная охрана, она надёжно стерегла покой стотысячного города. А в бухте Золотой Рог, Богом созданной лучшей стоянке для кораблей, нежился всегда готовый поднять паруса могучий флот Византийской империи: дромоны, триремы, хеландии, памфилы[107]. И среди всех выделялся своей оснасткой дромон друнгария флота[108].
Царственный город Константинополь с храмами и соборами, дворцами и площадями, колоннами и мраморными статуями, шумными торжищами поражал впервые приехавшего сюда. Не единожды бывавший здесь русский торговый человек Евсей удивлялся этому величественному городу. Но, живя в нём подолгу, Евсей познал и иной Константинополь, где обитала беднота, плебс, районы трущоб и злачных мест.
Евсей приплывал сюда охотно, несмотря на опасный путь. И не оттого, что манила торговая прибыль, а потому, что нашёл здесь прекрасную ромейку Зою, молодую и щедрую на ласки. Он, проживший уже большую часть жизни, взял бы её в жёны, но она не хотела уезжать в языческую Русь...
Ранним утром Евсей покинул домик Зои. Открыв калитку, вышел в узкий переулок, постоял, оглаживая шелковистую бороду, после чего направился на улицу, которая вывела его на площадь Августеона. Евсей любил бывать здесь, отсюда начиналась главная улица Константинополя — Меса, вымощенная каменными плитами и украшенная портиками. С северной стороны площади высился над городом храм Святой Софии, с южной — Большой императорский дворец со множеством зданий, соединённых галереями, переходами, садами и террасами. Здесь же у дворца Ипподром, куда собирался на зрелища весь Константинополь, а на противоположной стороне — здание Сената.
Евсей пересёк Августеон, украшенный колоннами, портиками, статуями, с триумфальной аркой, которую ромеи называли Милией и считали началом всех дорог империи. Но всего прекрасней на форуме Августеона была конная статуя Юстиниана. Император в левой руке держал земной шар, а правую — десницу — простёр на восток. На голове божественного базилевса была диадема.
В этот ранний час площадь и улицы города пустынны, редкий житель торопится по своим делам. Чуть позже, когда начнётся день, люд заполнит улицы и на торговые площади повалит народ, откроются хлебные и мясные лавки, зеленщики разложат на лотках свой товар, и город оживёт.
Однажды Евсей видел, как по главной улице ко дворцу проезжал император Лев VI, тщедушный, болезненный, в тяжёлом серебряном одеянии, в сопровождении пышной свиты и гвардии «бессмертных»[109]. Меса была украшена цветами, восточными коврами, тканями и блистала золотом, а люд, вытянувшийся вдоль всей дороги, орал:
— Божественный! Несравненный! Единственный!
Но базилевс не замечал и не слышал подобострастного народа...
В районе дворцов и роскошных домов знати находились мастерские золотых дел умельцев, лавки торговцев шелками и булочные. Здесь Евсей повстречал Андриана, торговца восточными товарами. Он привозил шелка и шерстяные ткани из Бухары и Самарканда, ковры из Персии и дорогие камни из сказочной страны Индии. Андриан похвалялся, что побывал даже в Китае.
Маленький носатый армянин, живший постоянно в Константинополе и почему-то мнивший себя ромеем, принялся уговаривать Евсея отправиться с ним будущим летом на Восток, соблазняя дешёвыми товарами и прелестями тамошней жизни.
Евсей обещал Андриану подумать, когда вернётся из Киева.
Главной улицей Евсей дошёл до площади Тавра, украшенной статуями и мраморной аркой, где Меса разделилась надвое. Евсею было хорошо известно, что дорога выведет его к Харисийским воротам и к мосту через Золотой Рог. Напротив церкви Святых Апостолов расположились мраморные львы, а в районе Влахери — множество храмов и ещё один дворец базилевса.
На Амастринской площади торговали скотом и устраивались публичные казни. В царственном граде на казнь народ валил как на праздник. Особенно охочим до казней был люд из района долины Ликоса, что в переводе с ромейского означало «волк».
Здесь в лачугах, крытых тростником, проживал константинопольский плебс, нищета, шумная и буйная.
Узкие улицы Ликоса непроезжие, в ухабах и ямах, там постоянно воняло, и в речку стекали нечистоты. Район Ликоса служил ночами пристанищем ворам и проституткам, а возле харчевен собирались попрошайки и своры собак, случались пьяные драки с поножовщиной...
Прошлым летом на глазах Евсея Ликос выбросил буйную толпу, крушившую булочные. Толпа требовала хлеба.
Берегом Мраморного моря и Золотого Рога Евсей выбрался в торговые ряды, где гости продавали свой товар и делали закупки. Здесь вёл торг и Евсей. Сегодня он пришёл сюда в последний раз в этом году. Завтра Евсей сядет на ладью и поплывёт домой, в Киев. В одно с ним время выберут якоря и ладьи гостей новгородских. Держась западного берега Русского моря, купцы приплывут к устью Днепра, пристанут к острову Святого Георгия, где под вековым дубом принесут жертвы своим языческим богам. Ублажив их и выпросив удачи на опасном пути через свирепые пороги, где прячутся по берегам не менее свирепые печенеги, купцы отправятся вверх по Днепру...
Утренняя звезда ещё робко дрожала в небе, а над Золотым Рогом шлейфом тянулся туман, но Евсей был уже на ногах. Волновала разлука с Зоей и предстоящая дорога. Зоя спала сладко, положив ладонь под голову. Евсей не хотел тревожить её сон. Наспех выпив козьего молока с ломтём хлеба, он осторожно поцеловал Зою и покинул дом. На душе было горько: ведь на долгий срок уезжает, до весны будущего года, за это время всякое может случиться. Да и станет ли ждать его эта красивая ромейка?
Вчера они с Зоей молились в соборе Святой Софии. В пышном и неповторимом великолепии храма, поражавшего своей торжественностью, Евсей просил у Бога не счастливого пути на Русь, а новой встречи с Зоей...
По крутым ступеням купец спустился к берегу. Жизнь в порту не стихала и ночью. Чадили факелы, покачивались корабли, под окрики надсмотрщиков и щёлканье бичей рабы таскали тюки, вкатывали и скатывали по зыбким сходням бочки, носили высокие амфоры[110].
Евсей взошёл на ладью. Кормчий уже ожидал его, ладейники втащили трап, налегли на вёсла, ладья развернулась и, едва опустили цепь, замыкавшую бухту на ночь, выбралась в открытое море. Дул попутный ветер, ладейники поставили паруса, и корабль, разрезая волну, побежал резво.
От моря Хвалынского, от великой реки Итиль и страны хазар, от гор Кавказа и земель касогов и ясов вставало солнце — большое, яркое. Его лучи заскользили по морю Русскому, упали на золотые купола константинопольских храмов, заиграли в цветных витражах императорских дворцов.
Евсей всё всматривался туда, где, по его представлениям, находился домик Зои. Он думал о своей прекрасной ромейке, молил, чтобы её сердце не покинула любовь к нему, русскому торговому человеку, и спрашивал себя, отчего любовь непредсказуема. Ведь сколько прожил Евсей, а не встретил на Руси подобную Зое! Надо же, увидел в чужом Константинополе, и она накрепко привязала к себе Евсея.
Как ему быть? Сердце его в Царьграде, у Зои, а душа в Киеве, на родной стороне.
Отдалялась ладья от берега, в дымке растворялся царь-город. Сливались холмы и постройки, башни и стены крепостные, а Евсей всё не отводил глаз от него, и только когда ничего нельзя было разобрать, сел на корме в плетённое из виноградной лозы кресло, и им овладели иные мысли.
Он думал, что не случайно великого князя киевского интересуют армия и флот империи. Но разве киевскому князю совладать с Византией? О походе на Царьград у Олега пустые мысли. Ему, может, по плечу набег на византийское прибрежье, но сможет ли киевский князь противостоять флоту и армии Византии? Тем паче взять Константинополь!
С верным человеком Евсей передавал великому князю киевскому свои наблюдения за войском империи, за флотом, за тем, какие корабли стоят в бухте Золотой Рог и сколько их, за теми эскадрами, которые бороздят моря вдали от Византии. Евсей надеялся, что, когда он расскажет киевскому князю, с какой грозной силой встретится войско русичей и какие стены города предстоит одолеть, Олег не решится идти походом на Царьград.