раз его поджидала опасность встречи со степняками, он мог быть проглочен морской пучиной, но чтобы вот так встретиться с озверевшим людом — подобного ещё не бывало...
Крики и шум донеслись и до ушей императора. Он оторвал голову от подушки, приподнялся. Старый евнух, увидев это, упал на колени, воздел руки:
— О Господи, ты услышал наши молитвы! Тебе лучше, несравненный, ты поправляешься?
К ложу подошёл врач. Базилевс указал на окно:
— Разве вы не слышите? Это голос народа, он не желает моей смерти!
— Божественный, — сказал врач, — это бунт толпы, и она требует хлеба.
Император опустился на подушки, устало закрыл глаза. Гнев черни его больше не страшил и суетность жизни не интересовала. Не так было раньше, когда в подобных случаях он искал защиты у армии.
В Константинополе не забыли о крупном восстании, поднятом Фомой Славянином, бывшим императорским воином. Тогда в царствование Михаила II Фома осадил Константинополь, собрал большой флот, и его корабли закрыли подвоз зерна в столицу. С великим трудом удалось отбросить Славянина от Константинополя и усмирить взбунтовавшийся люд...
Неожиданно на бледных губах базилевса промелькнуло подобие улыбки. Он хмыкнул. Евнух склонился, но император молчал. Базилевс зло думал, что возмущение народа — это кара Божья, и зримо видел, как мечутся придворные, некогда верные ему сановники, какой ужас охватил и Александра, и доместика схола Романа Дуку, и драгмана флота Антония, и логофета дрома евнуха Леонида...
А толпа во всём её многолюдстве продолжала реветь:
— Хлеба! Хлеба!
И эти крики всё явственней проникали во дворец.
Толпа вступила в район Влахери и, запрудив улицу, мимо храмов направилась к императорскому дворцу. Но тут, перекрывая ей путь, встала гвардия. Её квадрат, закованный в железо, прикрываясь щитами и выставив копья, медленно двинулся на толпу. Она дрогнула, остановилась, чтобы попятиться и тут же рассыпаться. А «бессмертные», сверкая латами, преследовали народ, кололи копьями, били короткими мечами, топтали...
В тот день улицы Константинополя, мощённые мраморными плитами и камнями, темнели от запёкшейся крови, повсюду валялись убитые, стонали и молили о помощи раненые. Но их не щадили: сбрасывали в море, топили в бухте.
Той ночью Зоя не отпустила Евсея. Он не спал, не спала и Зоя. Наконец Евсей подал голос:
— Тот, кто послал гвардию убивать своих подданных, христианин? — спросил он, будто не обращаясь к Зое.
Но она ответила:
— Да!
— Однако тому ли учит Господь?
— Нет!
Помолчав, Евсей снова сказал:
— Я принял веру, где написано: «Не убий!» и «Возлюби ближнего своего»! Где взывают о милосердии и прощении... Что же император?
Зоя повернулась к нему, приподнялась на локте:
— Ты увидел это впервые, и отсюда твоё удивление и негодование.
— Однажды я уже видел толпу, но её не убивали, её просто рассеяли.
— Ты слышал, они требовали хлеба, а спафарий Анастас говорил, что в Константинополе мало зерна. Где взять его императору? И если не послать против толпы гвардию, народ разорит дворец и убьёт божественного.
— Ужели ты считаешь императора христианином?
Зоя оставила вопрос без ответа.
— Ты называешь божественным человека, уста которого изрыгают повеление убивать? Славяне тоже убивают, но они убивают в бою. Нет, Зоя, и базилевс, и его сановники только поклоняются Богу, но делами они не христиане.
Зоя промолчала, а купец продолжал:
— Что они скажут Всевышнему, когда предстанут на суде Господнем? Ты не знаешь ответа, а я ведаю: они скажут, у них-де намеревались отнять власть, и они защищали её. Не так ли, Зоя? Но Господь всевидящий и всеслышащий ответит им: кто держит власть, не зная, как насытить народ, а сам жиреет, кто поднял меч на голодный люд, просящий хлеба, — разве тот достоин именоваться божественным, а его придворные — добрыми отцами своего народа? Люди эти фарисеи — так осудит их Господь.
И снова Зоя не проронила ни слова, а Евсей говорил своё:
— Я принял веру христианскую и за то подвергнут муке, изгнан с родной земли. Я поклоняюсь Господу и его учению, светлому и доброму, и от того не отрекусь. А власти предержащие, творя зло и насилие, могут ли сказать: не ведаю аз, что творю? Нет, все они ведают, и слова у них расходятся с делом, ибо они лицедеи.
— Ты судишь их сурово, Евсей, — наконец промолвила Зоя. — Господь прощает даже врагам своим.
— Но ты забыла, чему учит Иисус Христос? Никто не смеет отнять жизнь у человека. Её дал ему Господь, и он лишь вправе отобрать её.
— Евсей, — вздохнула Зоя, — не надо никому говорить об этом. В империи много ушей, а базилевс скоро сам предстанет перед Всевышним.
Сказала просяще, и Евсей, погладив её по щеке, прекратил разговор, лишь промолвил:
— Добро, моя прекрасная и несравненная, пусть будет по-твоему.
От Харисийских ворот Евсей свернул вправо, и большая улица вывела его к мосту через бухту Золотой Рог.
Перед ним открылась тёмно-синяя гладь, такая мирная и ласковая, что даже не верилось, как могла эта морская пучина поглощать тела и жизни многих константинопольцев.
После кровавых дней затих городской люд. Но не жестокая расправа усмирила голодную чернь, а бесплатная раздача хлеба на другой же день...
На мосту Евсей остановился. День был безветренный, и море спокойное, вода в бухте замерла, и так же застыли военные корабли императорского флота. Они бессчётны, сотни их — дромонов, трирем, хеландий и памфил — устрашающе бороздят моря Эгейское и Средиземное, поднимают волну Понта Эвксинского и режут воды моря Мраморного. Они не поддаются учёту, и те, которые передыхают в гавани Золотого Рога, только часть могущественного флота империи.
Глядя на эту грозную армаду, Евсей подумал о несбыточности замысла великого князя киевского. Безумна затея Олега. Вскорости на Русь пойдут две ладьи новгородских торговых людей, и Евсей отправит с ними донесение. Пусть Олег ещё раз услышит от него правду и тогда снова обратится к разуму...
Евсей завидовал новгородцам: они направят свои ладьи домой, а ему дорога в Киев заказана, пока жив главный волхв. Но почему выживший из ума старик может заставить страдать его, Евсея, подумал купец и решил: будь что будет, а на следующий год он непременно поплывёт в Киев.
Император всё ещё дышал. Но он не только дышал, он был ещё в состоянии мыслить и отдавать распоряжения. Когда толпа подошла ко дворцу, а испуганный Александр появился у ложа базилевса, тот спросил, сурово насупившись:
— Почему безмолвствуют «бессмертные»?
— Они ждут, что велишь им ты, божественный.
— Пусть бессмертная гвардия обнажит мечи и усмирит этих беснующихся зверей. Только кровь и смерть остановят их...
И ещё император распорядился открыть хранилища с зерном, печь хлеб и раздавать его голодающим, направить корабли за египетской пшеницей, а на Ипподроме устраивать развлечения, конные бега и бои диких животных.
Насытившись бесплатным зрелищем, подкормленный малыми подачками, народ мирно подходил ко дворцу, славил базилевса, желал несравненному и божественному долгих лет царствования...
Успокоился охлос, и снова позабыли сановники об умирающем императоре. Не появлялся и Александр. Горькие мысли не покидали базилевса Льва. Неожиданно ему захотелось принять ванну. Он представил, как его погружают в бассейн, наполненный благоухающим настоем из лепестков роз, как потом распаренное тело разотрут духмяными маслами и искусные массажисты разомнут дряхлые мышцы. Тогда к нему вернётся здоровье и исчезнет беспомощность.
Император поманил евнуха Василия, велел позвать слуг, чтобы отнесли его в бассейн, но евнух перевёл взгляд на врача, а тот отрицательно повертел головой, чем несказанно озлил базилевса: даже этот носастый грек осмеливается не выполнять его указания!
Базилевса не посещает императрица. Эта старая блудница, соблазнившая многих, в том числе и Александра, распорядилась не пускать к нему, умирающему, его любимую женщину с сыном Константином...
Три дня священники отправляли богослужение у постели императора, а вчера патриарх причастил его тела и крови Христовой, но смерть не торопилась: она знала своё время.
Император протянул руку, поманил врача. Тот подскочил раболепно, как в былые годы, и базилевс смягчился:
— Ты был раб, Амантий, но я сделал тебя свободным, не так ли? Ты познавал науку у мудрейших в Эсклепии, почему же ты не лечишь меня? Верни мне здоровье, и я награжу тебя так, как не награждал никого.
— Божественный и несравненный, никакие познания не могут помочь больному, если над ним навис рок, когда Всевышний забирает жизнь. Так было и будет со всеми, ибо человек появляется на свет Божий, чтобы свершить ему предназначенное и предстать перед Господом с ответом о содеянном.
Базилевс недовольно поморщился:
— Разве у тебя мог быть другой ответ? — и отвернулся, а врач отошёл на своё место.
Однако император, помолчав, снова позвал его:
— Ты, Амантий, врач, который лечит здоровых. — Рассмеялся: — Но ты и все мои сановники напрасно ожидаете моей смерти.
Откинув пурпурное одеяло, базилевс попытался сесть. Врач и слуга подскочили, помогли.
— Видите, сегодня я сижу, а завтра встану, и эти ноги, — он пошевелил ими, худыми, жилистыми, — послужат мне. О, я ещё похожу на них!
Мрачная усмешка скользнула по губам врача, но император не заметил её, потёр тощую грудь. Глаза старого слуги, евнуха Василия, по-собачьи преданного своему хозяину, влюблённо смотрели на несравненного. Он воскликнул:
— О Господи, услышь эти слова!
Слуга поверил базилевсу, он знал, что, когда император появится в приёмном зале, сановники, как побитые псы, подползут к нему и по-прежнему будут льстить и заискивать.
Евнух Василий поправил белую шёлковую простыню, помог базилевсу лечь. А тот думал, что скоро закончится его бренная жизнь и начнётся вечная, небесная — тогда он не будет чувствовать боли тела и ему станет легко... Однако жаль расставаться с земной жизнь. Ему, императору Льву, как никогда, хочется подняться хотя бы на один короткий день и посмотреть, как унизятся те, кто сегодня постарался забыть его.