Завтракали, команда волокла в шлюп надувные матрацы и рассаживалась.
Выкликался счастливец. Ему вручалась мазутная бечевка с грязной рукояткой.
После десятого рывка мотор оживал, начинал мелко трястись в гнезде, «Веста» под ругань и крики: «Бери левее! На мель идем!» — выходила на волжский простор. Мотор продолжал тарахтеть.
— В Курье будем, — заявлял Гриша, глянув в график, — к восьми часам. Заночуем там.
— Я планов наших люблю громадье, — подавал голос Додик.
Мотор булькал и начинал лопотать.
— Газ! — кричал Эрнст. — Дай газ!
Мотор слабел и умолкал, хлюпнув. «Весту» разворачивало по течению, из рубки встречной баржи выскакивал человек. Криков не слышно, бинокль позволял Саше видеть мясистую ротовую полость.
— Шпонка полетела, — убежденно говорил Эрнст.
На него глядели сердито: молчи, знаток.
Ты-то и наколбасил, думал Саша. Ты или Леня. Не зубчатая передача подвела, нарушен вспрыск в леченом моторе. Леня химичил, наддув недостаточный, говорил.
К парусам, сложенным в кипы или упрятанным в мешки-кисы, Саша относился терпимее. На них приятно поваляться, слушая, как похлюпывает под бортом волна.
Так плыла «Веста» вдоль обжитых берегов. Покупали в селах молоко, яйца, лук, газеты, ночевали в Домах колхозника и в шлюпе, вечерами выпивали немножко под кашу из гречневого концентрата с мясом. Юрий Иванович варил ведро такой каши. Рассказывали истории, вели разговоры о женщинах, то есть жили ожиданием главного: бега под парусами, воли.
Вышли в Рыбинское, где-то на подходе к Легкову мотор заглох. Поваландались с ним, стали навешивать другой. Подняли, занесли, и тут заминка. Саша в нетерпении крикнул. Его товарищи, держа на весу мотор, отвернулись. Саша, не разгибаясь так же, повел головой. Мористее проходила яхта. Знакомые красные цифры. Дракон, соседи по Морскому клубу.
Навесили мотор. Саша навернул бечевку на диск пускача, рванул. Мотор газанул и замолк, испустив сухой дымок. Гриша сосредоточенно глядел перед собой, держал ручку, готовясь вращением пальцев послать толчок вспрыска в цилиндры.
После третьей попытки Саша передал бечевку Володе. Тот дернул три раза, передал Лене. Стоял наготове Эрнст. Сгрудилась в корме очередь, должно кому-то повезти.
Гриша отнял бечевку у Эрнста, бросил себе под ноги.
— Паруса ставить?
Гриша лизнул палец, поднял.
Движение воздуха там, мористее, было, яхта поймала его своими развернутыми парусами. Движение слабое для «Весты», тяжелого, из дуба, шлюпа.
Так, сгрудившись в корме, глядели. Едва различим был клинышек яхты в чешуйчатом сверканье воды.
Саша впервые видел у Гриши уходящую в брови морщину.
Помахали проходившему сейнеру, бросили конец.
Их догнала лодка, за рулем девчонка в пляжной кепке. Лодка пошла нос к носу с сейнером. Эрнст вскочил, стал расшвыривать спальные мешки, кипы с парусами, искал мегафон. Ему бросились помогать. Сейнер толсто прогудел, и тотчас лодка стала забирать в сторону, правя на остров, выплывающий из вод в золотом ободке песка, с черной шапкой хвойного леса.
— Приветствуем тебя!.. — прокричал Эрнст вслед лодке, держа ладони рупором. Мегафон не нашли, бардак полный.
Все задвигались, собираясь вокруг Эрнста. Надумали пристать к острову, там заночевать. График, график-то, начал было Саша: ведь на трое суток отставали по графику, разве нагонят с такими моторами? Повернулся к Грише и замолк — этот делает, что Юрий Иванович хочет.
Саша пробрался на нос к Юрию Ивановичу, заговорил про график. Как последние неудачники начали поход, один мотор сгорел, два других припадочные. По кустам просидели больше суток! Последнее было сказано с явной целью нажать на Юрия Ивановича, по кустам сидели по его милости, он сварил кашу в оцинкованном ведре. Юрий Иванович обезоруживающе, как-то глуповато винился. Неизвестно, что ему говорить еще, как. Между тем Саша знал, что Юрия Ивановича единственного послушали бы. Вновь начал о графике и замолк: сейнер отходил, вытягивали сброшенный конец.
Причалили к острову, вмиг Саша остался один в шлюпе. Он взялся за работу, на которую утром не решились с Гришей, из двух моторов Саша собирал один, так выходило, он распотрошил запасной и долечивал леченый. Часу в одиннадцатом стал промахиваться ключом, терпел; поддев отверткой легонькую проволочную петельку, выносил на глухой, медный свет последней зари и обронил. Пригоршнями побросал воду в лицо, как очнулся, и захотел есть.
Шел берегом на запах костра, наскочил на пень. Тронул разорванное место, поднес к лицу: на ладони черное пятно. Теперь он видел, что берег уставлен пнями, высоко стоящими на обнаженных корнях. Древесина блестела, будто кость.
Они, думал он о яхте, они вышли три дня спустя, обогнали нас, идут по графику. Мы болтаемся здесь, как пенсионеры. На веслах идти, баграми толкаться — вперед, вперед! Саша со стуком зачерпывал кашу из миски. Чадила вкрученная в угли коряга, Юрий Иванович оттирал песком миски, двигая лопатками под маечкой, по-бабьи, локтем отбрасывая с глаз волосы.
Фонарь часам к двум ночи выгорел, Саша прилег тут же в корме, на спальный мешок, дождался рассвета. Пни забелели на берегу, будто теснее стояли, сошлись. В разорванном колене резь, и потекло вроде бы, когда Саша присел перед мотором.
В шестом часу он сходил растолкал Леню Муругова, они навесили мотор. Он завелся с первого рывка, Саша с громом, с треском прогнал вдоль берега раз и другой. На берегу зашевелились. Поднялись, обмакивая ноги как в кипяток, со спальными мешками и телогрейками в обнимку, побрели по мелководью к шлюпу, на требовательное постреливание мотора.
В Переборах, швартуясь, поглядывали на знакомую яхту.
Саша последним соскочил на причал — за ним признали место у мотора, а где права, там обязанности. Команды яхты и «Весты» мешались. Гриша стоял лицом к лицу с капитаном яхты, еще более постаревшим, показалось Саше. Мрачная массивная оправа, на ногах тапочки в клетку.
— Нас дожидаетесь? — спросил Саша. Легонько оскалясь, он повел рукой, нацеливаясь на руку своего чернобородого знакомца. Тот зарычал в ответ, уводя руку. Жертва внезапно бросилась на охотника. Шумно рыча, они повыкручивали, помяли друг у друга кисти, в такую игру они играли при встрече.
— Пришлось вас дождаться, — ответил чернобородый, — не успел в Москве сообщить вам, что с сентября вы учите пластике артистов народного театра.
Разошлись команды, Гриша сообщил: идет шторм, из Перебор на Череповец суда не выпускают.
Саша вернулся на «Весту», там Вася, белотелый и толсторукий, в одиночестве лежал среди красных надутых матрасов. Саша сказал про шторм; они стали навешивать второй мотор — надо погонять, послушать, «верняк» должен быть запасной мотор, идем-то расхлябанно, вразвалку идем, график забыт. Один мотор сняли, другой не навесили, Вася сел и заговорил об обходном маневре: надо было вот как, надо с запиской-проектом послать Андрея Федоровича Гукова в такую-то фирму, для краткости Вася назвал эту фирму «Воздух». Для нее, для этой большой фирмы заманчиво создать у себя отдел по монтажу холодильного оборудования, еще бы, тут пахнет большими заказами, новыми фондами, фирме «Воздух» включение нового отдела обещает звание объединения!.. Он сейчас позвонит в Москву, убедит Андрея Федоровича пойти с запиской, Андрея Федоровича знают, директор фирмы «Воздух» с ним работал! Сейчас Вася спросит, в Москве ли Ушац, он собирался в Венгрию?.. Вася набросил рубашку, выскочил на берег. Отправился он не в глубь поселка, где мог быть междугородный телефон, а к яхте, шумно там говорил. Поманил Сашу, сообщил:
— Яхта выходит. Чуть потянет ветерок — выходит. А нам слабо. Давай собирай наших. Я с тобой!
Команду нашли на почте, здесь же решали.
— Не проскочим, застрянем на сутки-двое, — говорил Леня. — Подженюсь, право слово!..
— Яхта идет на время, — возражал Гриша. — Володя, ты человек долга и дисциплины. Найди слова. Шторм будет. Вон сухогрузы не выпускают, наливные суда в сотни тонн. Господа мужики!..
Володя Буторов вроде как рассердился:
— «Веста», знаешь, из тех… из наших. Нас бьют, а мы крепнем!
Гриша вздохнул:
— Куда тебя несет! Сиди, гляди в телевизор. Все у тебя есть — и родня, и дружки, и дом свой.
— Счастья нету! — ответил Додик.
Эрнст вступил:
— Выйдем на веслах, ветер пусть догоняет.
Гриша покивал:
— Известное дело, как люди, так и Марья-крива.
Поднялись всей командой на борт знакомого сейнера, вручили капитану должок и попросили нарисовать обстановку пути по фарватеру Переборы — Череповец, какие ходовые бакены, их очередность, где створы. Капитан бутылку принял, на листке из ученической тетради изобразил обстановку; выходить запрещено, сказал он затем, днем ждут шторм.
Друзья глядели в окно рубки. День разгорался, глаза жгла блиставшая под солнцем вода. Таких вот героев, добавил капитан, летошний год искали на вертолете. Нашли в омертвелых деревьях напротив Мяксы.
Усаживались, разбирали весла. Как вдруг Вася подхватился:
— Я в Москву, ребята. С Ушацем решить вопрос.
Он выдернул из-под банки рюкзак, выпрыгнул на причал. В одной руке держал рюкзак, другую подавал. Попрощался с каждым, каждый затем по известии о его гибели вспомнит, как Вася шел вдоль борта, сгибаясь, брал протянутую руку, из-под свисающих волос обиженно, с жалобинкой глядели его черные глазки.
Отходили, Саша спросил: откуда Васе знать, в Москве Ушац или за границей, ведь не звонил. Спросил у сына Ушаца, ответили. Чернобородый парень с яхты — Ушац-младший. Вася привел его на «Весту» еще школьником, парень осмотрелся и давай на яхту проситься, и взяли: проворный, башковитый.
Тащились на четырех веслах.
Гриша сидел в корме с испариной на плечах, на спине. Держал перед глазами горячий от солнца бинокль.
Уходила «Веста» от земли, от теплого ее духа.
На лугу белела рубаха старика. Его литовка с посвистом секла травяную плоть. Мешались в валке лапчатка, подорожник, пастушья сумка, в своей легкой смерти соединялись цветами, усиками и листьями с кровохлебкой, пыреем, таволгой, чтобы, слежавшись и высохнув до хруста, наполнить пустоту сеновала. Нос литовки ссекал земляничник таким легоньким касанием, что переспевшие ягоды не осыпались, а ложились в кошенину красной строчкой.