— Вы знаете, чей он ученик? — Она назвала имя. — Он окончил ГИТИС. В молодости снимался в фильмах. Я привожу к вам Ногаева! Он вам как манна небесная, а что вы?.. Вы отдаете себе отчет в своих возможностях? Летом вы заявили: мне театр на Таганке! Какой театр на Таганке, как он сюда попадет? Что вы плетете? Мы с вами чернорабочие. Совхоз требует — дай концерт! Отдел культуры требует планы и отчеты. Требуют: беседы, устные журналы, наглядную агитацию, самодеятельность. Веди перепись населения, земли, скота! — требует сельсовет. Помоги производству! — требует совхоз. Развлечений! — требует население. Ты пропагандист, методист, художник, худрук… А наши дороги… Наши заботы, наши средства… Здесь сроду не видели профессионального артиста. Для нас выполнять свое назначение — это сознавать свои возможности… Где ваш хор? Где самодеятельность? На районном смотре не было даже Сковородникова с его балалайкой.
Илья взглянул на часы:
— Простите, Антонина Сергеевна, у меня репетиция.
— Я потащу зрителей через сцену. Я велю сломать ваши резные двери!
— Зрителей не будет! Я звонил на отделения, сказал, что не надо смотреть халтурщиков.
Антонина Сергеевна достала из сумочки ручку, подозвала парней: «Давайте вашу бумажку!» Она подписала справку под взглядом Ильи. Задержала листок в руке, спросила:
— Пустить отопление мешает так называемый зимний сад? Зимнего сада не будет. Сейчас же вызывайте кочегара, пускайте отопление, а завтра отправляйтесь восвояси.
— Иди в котельную, я тут отвинчу, — сказал товарищу бывший боксер.
— Антонина Сергеевна, пристройку для сада мы делали из списанного материала, директор совхоза все даром дал! А за садом взялись смотреть юннаты, — в испуге заговорил Илья. Он вырвал раздвижной ключ у бывшего боксера. Тот быстрым движением схватил Илью за кисть, повернул, подхватил ключ.
Илья нырнул в комнатку под лестницей, вернулся с гитарой.
— Нашу, а? Жура-жура-журавель, жура, ноги не жалей!.. А помните, как ночью устанавливали в подвале котел?
Подскочил Калинник, ударил в ладоши, прошелся перед Ильей, затряс плечами:
— Хорошо бацаешь, давай к нам в бригаду!..
— Проходите, — сказал Илья.
— У нас шеф рубашки не стирает, выбрасывает. Новые покупает!
Что нас соединяет, думала Антонина Сергеевна о Ногаеве, солидарность стареющих? Или солидарность вытесняемых телевидением, временем? Но мы-то еще в силе, мы можем что-то… Здесь наша земля, неизвестная им там, на телецентрах.
Глава девятая
Появился Кокуркин в плаще с поднятым капюшоном. Следом шел Паня, на нем было новое пальто, шляпа, белое кашне.
— Ты куда, Паня, вырядился? — спросил Илья.
— Афиша висит, в семь концерт.
Илья, оглянувшись на Антонину Сергеевну, выскочил на крыльцо, вернулся с бумажным комом в руке, швырнул.
— Все наверх, начинаем репетицию, — сказал Илья.
На лестнице Антонину Сергеевну обогнали Паня и Гоги в желтом пальто.
Под взглядом коллег Гоги совершил по комнатке маневр, целью которого было заполучить стул. Ногаев вслух отметил, что пеший путь в Черемиски не дался Гоги даром — ногу он проволакивал.
Коллеги комментировали обнову Гоги:
— Прибарахлился, пижон!..
— Хороший драпец. Скрипит на ходу, как фанера.
Гоги приблизился к Ногаеву, облокотился на спинку стула, заговорил:
— Я слышал, как ты говорил с Канторовичем о Старо… варисе… который скрипки делал. Почему его скрипки дорогие?
— Страдивариус жил лет двести пятьдесят тому назад… После него пошли фабричные скрипки, ширпотреб.
— А корпус, это?.. Что в руке держат?..
— Шейка.
— Шейка, корпус у его скрипок все, как у советских? Сколько стоит скрипка этого… Страдивариса?
— Вероятно, скрипкам Страдивариуса нет цены — их в стране несколько штук, все в государственной коллекции. Бывает, скрипку выдают поиграть какой-нибудь там знаменитости.
— Но сколько может она стоить? Две тысячи, три, десять, двадцать? Сорок?
— Ну, двадцать — этой подойдет.
Калинник оделся к концерту, расхаживал в наброшенном на плечи пальто и сомбреро. Гоги завладел его стулом, подсел к Ногаеву и продолжал шептать, поглядывая на Антонину Сергеевну.
— В одном доме есть скрипка Страдивариса. Сам держал ее в руках, клянусь. Целая. — Ногаев молчал, и Гоги продолжал: — Просят гроши — триста. У меня на руках две сотни. Сберкассы здесь нет. Купить ее надо сейчас. Иди в долю.
— Откуда она здесь?
— Человек принес менять на хлеб. Голод был!
Ногаев набрал по карманам сто рублей, отдал Гоги. Вышел с Антониной Сергеевной на галерею. Глядел вниз, посмеивался:
— Войска стягиваются…
Входные двери, приводимые в действие пружиной, пушечно грохали, зрители пробегали по выбитой в мусоре тропе, поднимались по правой лестнице, что стоило сил: сверху опускался встречный поток. Двери зала были закрыты. Новый зритель начинал кружить по голому фойе, где едва светила забрызганная известью лампочка, раскланивался, искал своих. Механизатор чинно, за руку, будто не видались сегодня, здоровался, подавал руку тому, с кем сегодня утром менял передний диск в муфте сцепления. Его нарядная жена поправляла платок под подбородком и с церемонным выражением на лице замирала у него за плечом.
В дальнем углу тихонько стояли старшеклассницы, а тут же рядом их одноклассники играли в «жучка» и так нещадно смазывали галевого, что его кидало на девушек.
Не примкнувшие к группам некоторое время мыкались по фойе, а затем спускались по лестнице, поглядывая сверху вниз на неподвижную скульптурную группу: Антонина Сергеевна, Илья, Пал Палыч и Ногаев.
Вспыхнула под потолком сильная лампа, шеф закричал со стремянки:
— Довольны, товарищ Калташова?
— …Илья, я вам при Пал Палыче говорю: если вы немедленно не откроете дверь в зал…
— Не открою, Антонина Сергеевна. Раз уступлю обстоятельствам, два уступлю. И все принципы к черту, — ответил Илья. Наклонил голову, послушал: сверху доносился топот. Разминались артисты, или репетировали кружковцы?
На галерею вышел Канторович, громко спросил, почему народ до сих пор в фойе, дескать, зал бы нагрели.
— Сломаем двери! — сказала Антонина Сергеевна.
Пал Палыч засопел:
— Все бы вам ломать…
— Что ж, увезу бригаду. Но деньги вам за концерт придется выплатить.
— А если я не переведу?
Она достала авторучку и блокнот:
— Сейчас составлю акт о сорванном концерте. По акту высужу деньги. Гуков, вы подпишетесь?
— Охотно!
Пал Палыч протянул руку:
— Дай ключ, Гуков.
Илья выскользнул из-под руки Пал Палыча, взбежал по лестнице. Слышно, как он закричал на сцене: «Сидор Петрович, запирайте своих холерных в барак, репетируем первый эпизод!»
На галерее появился Гоги, отогнул полу своего фанерного пальто, достал скрипку. Ногаев хохотнул. Гоги взглянул на него снисходительно и с некоторым разочарованием:
— Снизу написано, смотри.
Ногаев перевернул скрипку, показал деку Антонине Сергеевне. Там был наклеен лакированный овальный кусочек бумаги, а на нем — елизаветинской гарнитурой с манерными завитками: «Страдиварiусъ», и по периферии — крохотными вдавленными буковками: «Нижнiй Новгородъ артель».
— На каком языке, по-твоему, писал Страдивари?
— На каком языке может писать грек?
— Ну да, если он живет в Сухуми…
Ногаев предложил обойти позиции, все четверо отправились на сцену. Репетировался эпизод: красноармеец Гуков требует впустить его в холерный барак, где в стремлении победить всеобщий ужас перед холерой он намерен пожать руки всем больным. Перед бараком толпа ожидает возвращения отчаянного красноармейца.
Илья расставлял актеров, показывал:
— Вы жена больного — он заперт в бараке, вы пришли проститься! А вдруг он выздоравливает?.. Вы играете нищего. Это усталый, тупой человек, ему все до феньки. Свое равнодушие выдает за смирение перед волей божьей и охотно подыгрывает священнику. Где поп? Ага, здесь!..
Из-за кулис вышли шефы с ящиком слесарных инструментов. Антонина Сергеевна сказала Илье устало, вдруг перейдя на «ты»:
— Восьмой час, герой… — Подозвала шефа: — Ломайте дверь.
Ногаев сказал, защищая Илью перед ней:
— Он сам отдаст ключ.
— Ой ли! — рассмеялся Илья. Зарычал на Кокуркина: — Если скрутит холера красного бойца, мы тебя расстреляем, папаша! — Схватил за руку девушку, вытащил ее на середину сцены: — Теперь с вами!..
Ногаев продолжал:
— Чтобы сократить вам путь познания… как говорится, раньше сядешь, раньше выйдешь… я дам вам урок. Вы ограждаете их от меня? — он указал на сцену, заполненную кружковцами и зрителями из числа тех, кто чувствовал себя здесь по-свойски, ходил в свое время в кружки, хор; шли, привлеченные топотом, голосами на сцене; шли спросить: почему не начинают концерт, поглядеть на артистов. Доносилось: «Ключ от зала не отдает…», «Дескать, репетиция важнее».
— Успешно ограждаю, — весело ответил Илья.
— Сейчас эта толпа променяет ваш трепетный спектакль на мой.
Илья развел руками, дескать, извините, некогда, бросился прочь. Замахал руками, собрал кружковцев, заговорил:
— Схема такова!.. Люди у барака разделены: одного скручивает болезнь, он обречен, а другой молод и здоров. Один сыт, а другой голоден и одинок! Тут пьяница. Нищий забитый мужик с интересами кроманьонца. Тут влюбленные… В сцене у барака объединяются враждебностью к солдату Гукову. Он побеждает их, он не спасовал в бараке. Дал людям надежду выстоять перед эпидемией.
Репетиция доставляла Ногаеву удовольствие. Его помятое лицо ожило, он постукивал ногой, смеялся. Антонина Сергеевна достала из рукава платочек, оттирала запачканный краской палец. Подошли Калинник, Цветковы, полная женщина в цветастой шали — певица, все угрюмые, озябшие.
— Мы что, ночевать тут будем? — злым голосом спросила певица, обошла Ногаева и встала перед ним.
Ногаев оглянулся, увидел обступивших его актеров.