у. Сначала мы должны накормить людей, считает член горсовета, все остальное потом. Он прав! Действительно, здесь, в Москве, до сих пор не хватает продовольствия. Между прочим, говорят, что Ленин на Октябрьской площади, как и многие другие памятники ему, вызывает такси. Ну, как вам эта шутка? Особенно в эти горькие месяцы… Если у вас есть время, мы можем заскочить к мавзолею Ленина, тем более, что это рядом! Не бойтесь! Вы думаете о километровых очередях, которые ждали там изо дня в день, да? Так их больше нет. Сегодня к дедушке Ильичу попасть так же легко и просто, как в «Макдональдс». Хотите?
— Хочу, — говорит Миша.
Шофер паркует машину, они идут на Красную площадь, и, действительно, там стоят самое большее тридцать человек перед усыпальницей бывшего вождя. В это время подходит мужчина, который выглядит как нефтяной миллионер из Техаса, он спрашивает по-английски, это ли мавзолей.
— Да, — отвечает Миша по-английски, — это мавзолей Ленина.
Американец благодарит и встает в конец короткой очереди.
Перед шофером и Мишей стоит женщина с девочкой лет восьми. Малышка, услышав несколько раз слово, спрашивает:
— А что такое мавзолей, мама?
— Это дом, где лежит мертвый человек, — подумав, говорит мама.
— А как зовут этого мертвого человека, мама?
— Ленин.
Девочка задумывается, а потом у нее возникает еще один вопрос:
— А кто это?
35
Гостиница «Интурист» находится на Тверской улице, в ней 466 номеров. Мише достается красивая и большая комната на третьем этаже, она была забронирована на его имя. Хоть раз что-то сработало! Он распаковывает свои чемоданы, а потом идет в ванну.
Он долго лежит в теплой воде и думает о том, что еще бы две-три секунды промедления, и теперь он был бы уже три часа как мертв. Это погружает его в меланхолию, хотя следовало бы радоваться, ведь все-таки этих двух-трех секунд промедления не было.
Но Миша думает не только о двух-трех секундах, о жизни и смерти, но еще и о справедливости. Что же это за справедливость, думает он, если она зависит только от безалаберности или, наоборот, хорошего порядка, а не от вины или невиновности? Почему наша жизнь зависит от халатности секретаря или водителя либо от того, где и кем человек родился: бедным, богатым, христианином, иудеем, мусульманином, боснийцем, сербом, хорватом? Ведь никого не спрашивают, еще ни разу никого не спросили, хочет ли он вообще родиться! Если бы знать, сколько впереди неприятностей, многие бы закричали: нет! Почему столько безвинных людей должны страдать, и почему столько виновных живут в свое удовольствие? Почему есть люди, которые могут что-то приказывать другим, чтобы они, например, надели военную форму, взяли в руки оружие и стреляли в людей, которых они не знают? Почему существуют ненависть, гонения, нужда и голод, а рядом — изобилие и расточительство? Почему один всю свою жизнь проводит в потемках, а другой, который мог бы быть его близнецом, — так он на него похож, — всю жизнь на свету? В Югославии, думает Миша, людей убивают и детей оперируют без наркоза. И это не только в Югославии, в разных местах происходят подобные вещи, в странах третьего мира миллионы людей умирают от голода. Все об этом знают, думает Миша, но не делают даже самой малости, чтобы прекратить это. В конце концов это станет причиной того, что все мы будем уничтожены, и это будет закономерно и справедливо.
После ванны Миша спускается вниз, в гостиничный холл, слабо освещенный, с многочисленными мягкими диванами и креслами и несколькими жалкими комнатными пальмами. На одном из диванов сидит гость из страны Востока, на нем белый бурнус, он окружен пятью симпатичными молодыми дамами, одетыми в очень короткие платья с глубокими вырезами, слишком открытые, и туфли с острыми каблучками. Что это за дамы, Миша знает, потому что таких он уже видел в Восточном Берлине в валютных отелях для иностранцев: все красотки там работали на службу госбезопасности, эти, в «Интуристе», наверняка такого же сорта. Так что подальше от них. Кроме того, Мише после разлуки с Ириной совершенно не до этого.
Он садится на диван в конце зала и замечает, что кто-то оставил на нем книгу. Когда-то у книги были красный льняной переплет и белая бумага, теперь бумага засалилась и стала желто-серой, красный переплет выцвел, испачкался и покрыт жирными пятнами. Как и у людей, у книг разные судьбы. Некоторые книги благородно стоят на полках, другие забыты на обшарпанных гостиничных диванах, и Миша, который так любит книги, конечно, сразу смотрит, кто автор этой книги и как она называется. Так, автор русский, Илья Эренбург, о котором Миша уже слышал, он написал много романов, этот называется «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца».
Миша листает книгу. Кто-то отчеркнул одно место на полях страницы 21, и, когда Миша читает эти строки, он думает, что не бывает того, что зовется людьми случайностью. Нет, ничто не случайно, все предопределено, потому что только что в ванной…
Там написано: «Если два еврея найдут один талес — кому он должен принадлежать? Тому, кто первый его увидел, или тому, кто первый его поднял? Попробуйте-ка решить эту задачу… Что важнее, рука или глаза? Открытие или работа? Вдохновение или воля? Если отдать тому, кто первый увидел, обидится голова: „Я распорядилась, чтобы рука подняла талес“. Если отдать тому, кто первый поднял, обидится сердце: „Я подсказало глазам, что их ждет находка“. Если оставить талес на дороге, то пропадет хороший талес, который нужен каждому еврею для молитвы. Если разрезать талес на две части, то он никому не будет нужен. Если пользоваться талесом по очереди, то два еврея возненавидят друг друга, ибо одному человеку просторно даже в желудке у рыбы, а двум тесно даже в самом замечательном раю. Что же делать с этим коварным талесом?.. Что делать со справедливостью?
Лучше всего не находить талеса и не думать о справедливости.»
Да, размышляет Миша, я только что думал о справедливости, это верно, что люди таковы. У всех понятий и свойств есть соответствующие им противоположные понятия и свойства. Холодно — горячо, день — ночь, жизнь — смерть, добрый — злой, радостный — печальный, молодой — старый, бедный — богатый, здоровый — больной, война — мир, любовь — ненависть, голодный — сытый, надежда — отчаянье, мужество — трусость… И все это можно встретить, и так может продолжаться бесконечно, только для справедливости это неверно. Несправедливость, ее противоположность, существует. Куда ни посмотри. Повсюду. На всем белом свете. Но справедливости нет, конечно, нет, нигде и никогда не было, размышляет Миша. Поэтому действительно не надо о ней думать. Потому что какой смысл думать о том, чего нет?
— Почему так мрачно? — спрашивает женский голос.
Миша вздрагивает — он не заметил, что стал размышлять вслух. Он поднимает глаза: перед ним стоит дама, настолько прекрасная, что просто уму непостижимо, и это не одна из тех, что работают на госбезопасность, он голову готов дать на отсечение. Такой красивой дамы Миша еще ни разу в жизни не встречал, он даже не подозревал, что вообще бывает такая красота. Возможно, думает он, этой дамы нет, возможно, он уже сошел с ума и ему уже слышатся голоса и видятся образы, после всего того, что с ним стряслось.
Миша зажмуривает глаза и снова их открывает, а дама в зеленом платье все еще стоит перед ним, у нее каштановые волосы, большие карие глаза, кожа словно из шелка и восхитительная фигура. А как от этой дамы пахнет, так чудесно, так возбуждающе, а как она улыбается, нет, в самом деле!
Миша, шатаясь, поднимается с дивана, он все еще неуверенно стоит на ногах, кланяется и называет свое имя, а дама говорит глубоким, грудным голосом:
— Меня зовут Мелоди Линдон. По одной «ипсилон».
Мелоди Линдон… Так зовут эту даму, эту богиню, которая заговорила с ним и спросила его, почему он такой мрачный, он, которого несколько часов назад от смерти отделяли секунды. Он вдали от своих друзей в Димитровке и Ротбухене и еще дальше от кузины Эммы Плишке в Бруклине, один, абсолютно одинокий и брошенный. Это слишком много для одного дня, этого не выдержит даже самый сильный человек, а Миша гораздо слабее, поэтому он сопит от волнения, и сопение вот-вот перейдет в рыдание, это ужасно, но он не может этого скрыть.
А дама, которую зовут Мелоди Линдон, садится рядом с ним на диван и утешает его, ну, ну, хватит, пожалуйста, не надо так печалиться, она не может выдержать, когда кто-то одинок, как она.
— Вы… Вы одиноки? — бормочет Миша.
— Совершенно, — говорит она и смотрит на него огромными карими глазами. — И так далеко от дома.
— От… — Миша может говорить только, запинаясь. — От дома где, мадам?
— В Нью-Йорке.
— Нью-Йорк! — кричит он. Так не бывает. Это ему всего лишь снится! Нью-Йорк!
— Ну, ну, господин Кафанке, — говорит Мелоди Линдон. — Что с вами? В чем дело? Я из Нью-Йорка, я американка.
— Американка в Москве?
— Да. Я здесь работала.
— Вы здесь работали? Так вы больше не работаете?
— Нет, — говорит она. — Работа кончилась. Я сдала квартиру и живу здесь, в гостинице «Интурист».
Одинокие дети!
— Но я тоже здесь живу…
— Не может быть!
— Да!
— Тогда что-то должно было свести нас друг с другом. Случайно это быть не может.
— Случайностей, — говорит Миша, — вообще не бывает. Все… — И тут он замолкает и пунцово краснеет от смущения.
— Что все? — спрашивает Мелоди Линдон. Эти огромные, участливые карие глаза!
— Предопределено, — говорит Миша тихо и сопит.
— Да! — говорит она. — Я тоже твердо в это верю. Все предопределено. То, что мы сегодня здесь встретились, — вы так несчастны, я так одинока… Вы тоже ведь нездешний, господин Кафанке, да? Вы тоже издалека, не так ли?
— Да, из Германии.
— А что вы здесь делаете? — Она кладет свою руку на его. После этого Миша гибнет окончательно. Этой тонкой, нежной руки достаточно, чтобы он потерял голову. Столько тепла от чужого человека! Столько сердечности и сочувствия! А эти глаза, эти непостижимые карие глаза… Только теперь Миша осознал все свое горе. Что он пережил доселе, какой тернистый путь у него за спиной, какой еще впереди! Кто знает, что час грядущий ему готовит? Правда, Ежов сказал, что поможет ему получить визу, но сделает ли он это? Ведь для Ежова он сейчас очень опасен, со всем, что он знает об Эр-Рияде и профессоре Волкове, думает Миша. А эта прекрасная американка! Если бы он ей только рассказал что-нибудь о том… Разве это не было бы намного надежнее и лучше для России и для всего мира, если бы Мишу побыстрее убили, чтобы он уж наверняка ничего не выдал? Может быть, убийца уже здесь? За этой пальмой? За той колонной? Уже целится из специального ружья в Мишину голову? И сейчас уже грянет выстрел, почти неслышный благодаря глушителю? Сколько времени жить ему еще осталось?