— Да, — говорит Миша безрадостно, — так оно и есть, к сожалению…
— За немцев никто другой не мог по-настоящему раскаяться, мотек.
— Что это значит — «мотек»?
— Сокровище.
— Что? — У Миши вдруг запылали уши.
— Именно это — сокровище, — удивилась Руфь.
— Вы сказали «сокровище» — мне?
— А что — нельзя?
— Конечно, можно! — кричит Миша в восторге.
— Сокровище или золотко, — говорит Руфь. — Мотек или хабиби.
— Что значит «хабиби»?
— Любимый, возлюбленный. «Мотек» или «хабиби» вы можете услышать во всех наших шлягерах. Так у нас все друг другу говорят. Таксист пассажиру. Домохозяйка мусорщику. И еще мы все обращаемся друг к другу на «ты». Вы это заметите, когда немного освоитесь.
— Значит, «мотек» говорит каждый, — говорит Миша разочарованно.
— Да, но, конечно, бывают мотеки — и мотеки. Вы — совершенно особенный мотек.
Миша сияет.
— Тогда можно мне тоже говорить вам «мотек»?
— Конечно, — говорит Руфь.
— Это так мило с вашей стороны, мотек!
— Ну и прекрасно. Теперь вы понимаете, почему нацисты снова вышли на сцену в Германии так шумно и уверенно, да? Экстремизм извлекает выгоду из бедственного положения большей части населения — у вас это проявляется острее из-за политического и экономического хаоса в связи с воссоединением. Он извлекает выгоду из слабости демократов, а особенно из того, что у вас со времени Договора об объединении потерял силу союзнический закон, требовавший сурового наказания за возобновление национал-социалистической деятельности…
— Мотек, — говорит Миша, — вы великолепны, просто великолепны. Но сейчас я знаю и кое-что другое.
— Что — другое?
— С той поры, как приехал в вашу страну, я впервые в жизни не чувствую страха. Ни капли страха.
— Ты еще его почувствуешь, подожди, мотек! Значит, все твое знание о Димоне из книги, да?
Руфь, теперь это ясно Мише, говорит с ним, как со всеми другими людьми в ее стране.
— Да, мотек, — говорит он.
— Попробую угадать! Английское название книги «The Samson Option», немецкое, я думаю, «Atommacht Israel», а написал ее Сеймур М.Херш. Верно?
— Верно! — Миша смотрит на Руфь влюбленно. — Она вышла перед тем, как я вынужден был уехать из Ротбухена. Тебе она известна?
— Конечно. И я поспорила с Израилем Бергом, что твои познания из этой книги.
— А они верны, эти данные?
Руфь долго смотрит на Мишу своими голубыми глазами, а потом говорит:
— Послушай, мотек, об этом двое евреев говорили с раввином. Один сказал: «Рабби, каждое слово в книге Херша правда, не так ли?» Раввин отвечает: «Да, ты прав». Второй еврей возразил: «Рабби, я утверждаю, что каждое слово в книге Херша ложь, разве я не прав?» Раввин ответил: «Да, ты прав.» Первый еврей возмущается: «Рабби! Этот тип говорит полную противоположность тому, что говорю я! Он говорит „ложь“, я говорю „правда“. Ты же не можешь сказать, что и он прав, и я прав!» Раввин сказал: «И тут ты тоже прав.»
Миша смеется.
— Ты меня понимаешь, мотек? — спрашивает Руфь.
— Да, — говорит Миша.
— Превосходно, — смеется Руфь. — Я вижу, что мы великолепно сработаемся.
— Сработаемся? — спрашивает Миша. — Что же мы будем делать?
— Ты должен будешь играть роль профессора Волкова. Мы тебе в этом поможем, — говорит комендант Руфь Лазар, блондинка с голубыми глазами.
— Я обязан изображать профессора Волкова? — лепечет Миша и испуганно сопит.
— Не обязан, а должен, — уточняет Руфь.
— Мне кажется, — говорит Миша, — что это паскудный спектакль, мотек!
7
— Вся жизнь — паскудный спектакль, — замечает Руфь. — И каждый вынужден играть в нем свою роль. Как ни печально, но это так. Я желаю тебе счастья, мотек.
— Спасибо.
— Ты должен изображать Волкова именно потому, что есть настоящий Волков. Ты не можешь создать новую бомбу. Он может. А те типы, которые себе его раздобыли, горят желанием сбросить ее на Израиль.
— О ком ты говоришь?
— О Каддафи и его приспешниках.
— Волков у Каддафи?
— Да. В ядерном центре возле Триполи.
— Минутку, — говорит Миша и сопит, несмотря на хамсин. — В Москве мне сказали, что Волков в Эр-Рияде и будет немедленно убит. В Багдаде выяснилось, что его нет в Эр-Рияде, иначе меня не могли принять за него в Багдаде.
— Это так. То, что он работает в Эр-Рияде и будет вскоре убит, тебе в Москве рассказал следователь Ежов. А то, что его нет в Эр-Рияде, говорил мафиози Руслан в видеофильме, который ты смотрел в Багдаде. Но он сказал, кроме того, что мафия завладела Россией, а тебя убила, чтобы можно было доставить Волкова в Багдад с твоими документами, потому что вы очень похожи друг на друга.
— Ты и обо всем этом знаешь? — удивляется Миша.
— Мы должны знать о многом, мотек, чтобы они нас не уничтожили. Мафия продала Волкова дважды: настоящего — Каддафи, а тебя, фальшивого, — Саддаму Хусейну. Наш радиоконтроль установил, что в Ираке поднялся ужасный переполох после того, как мы вывезли тебя оттуда. Ты не представляешь себе, сколько в этом регионе спецслужб. И все радиостанции сообщают одно и то же: израильтяне похитили профессора Волкова!
— Но какой идиот может такое утверждать? Я же всего лишь двойник! Настоящий сидит в Ливии у Каддафи, ты же сама только что сказала!
— Настоящий или не настоящий — это и Каддафи неизвестно. Иракцы категорически утверждают, что ты настоящий. Вот ведь спектакль! Так если ты будешь изображать у нас Волкова и мы немедленно раздуем шумиху…
— Но я не имею ни малейшего представления о способах обогащения плутония!
— Это совсем не обязательно. Ты все еще не понимаешь? Каддафи тоже не имеет представления, поэтому его можно убедить, что ты настоящий Волков.
— А Волков, который у него? Он же действительно специалист, ядерщик! Он же действительно может построить такую установку!
— Это знаешь ты, это знаем мы. Но Каддафи очень подозрителен, он легко может поверить, что имеет дело с аферистом, собирающимся построить ему установку, которая не будет работать, — по нашему заданию, например, или по заданию американцев. А когда запахнет жареным, соответствующая спецслужба похитит и вывезет его из Ливии.
— Но его Волков — высокообразованный человек — не такой нуль в ядерной технике, как я! Всю его биографию спецслужбы Каддафи могут проследить и проверить!
— Они уже делают это. И все равно Каддафи сомневается, что у него настоящий Волков.
— Но почему?
— Мотек! Хусейн и его люди поверили, что ты настоящий. Разве они не убеждали тебя, чтобы ты преодолел свои моральные сомнения? Вот видишь!
— А с вами у меня нет моральных сомнений?
— Нет, потому что правота на нашей стороне. Настоящему Волкову было безразлично, на кого работать, — лишь бы хорошо платили. У нас теперь есть шанс, что опасения Каддафи быть обманутым превратятся в уверенность, что Волков, которого он купил, фальшивый. Мы хотим, чтобы он обезвредил Волкова.
— Ты имеешь в виду: приказал убить.
— Может быть, и так, мотек. Главное — обезвредить! Представь себе, что Волков построит Каддафи новую бомбу! Тогда этот фанатик станет, наконец, тем, кем хочет: властелином мира. И может не оставить от этого мира камня на камне. Начнет он с нас, с Израиля. Он же поклялся, что нас уничтожит. Это клятва, которой он останется верен во что бы то ни стало. Вокруг нас много таких, мотек, кто дал бы подобные клятвы. Но мы предпочитаем жить. То, что мы с тобой сделаем, — наименьшее зло, и ты единственный, кто может предотвратить большое несчастье.
— А если я это действительно смогу, Волков будет убит.
— Ты хочешь подождать, пока он при помощи новой бомбы создаст для Каддафи возможность убить миллионы ни в чем не повинных людей?
Миша сопит, вздыхает и потеет.
— Конечно, я этого не хочу, — говорит он глухо. — Но я не хочу быть повинным в смерти человека.
— Этого человека не заботит, что он будет повинен в смерти миллионов людей. Поэтому мы и вывезли тебя из Ирака!
— Ах, мотек, если бы вы меня там оставили! Я уже примирился с тем, что они меня убьют. Я сыт по горло такой жизнью. С меня довольно. Эта жизнь меня не касается. Я почти дождался того, что, наконец, все будет кончено. А теперь все это начинается снова. Я больше не могу этого выдержать. На меня возлагают ответственность за миллионы людей! Люди! Какое мне дело до них? Разве хоть один из них когда-нибудь побеспокоился обо мне? Разве кто-нибудь из них хоть раз помог мне? — Миша делает несколько глотков из бутылки, потому что его горло пересохло от проклятого хамсина, и сопит. — Я больше не хочу! — кричит он. — Я больше не могу! Делайте, что хотите! Убейте меня! В конце концов, не важно, кто это сделает. Я… — Миша кладет мокрые от пота руки на стол, на них — мокрое от пота лицо и плачет, и не может остановиться.
Руфь Лазар сидит неподвижно и дает ему выплакаться.
Лишь когда у Миши перехватывает дыхание и плач сменяется прерывистыми всхлипываниями, она встает, подходит к нему, гладит его по волосам и говорит тихо и серьезно:
— Бедный, бедный мотек, — говорит Руфь. — Я понимаю тебя. Но ты тоже, пожалуйста, пойми нас!
— Нет-нет! Я сыт по горло… Я хочу умереть! Сделайте мне одолжение, убейте меня, пожалуйста!
— Мы не сделаем тебе этого одолжения, мотек, — говорит Руфь, она говорит тихо, печально и ласково. — Ведь всерьез ты этого не хочешь.
— Не-ет, я этого хочу!
— Нет, не хочешь! Ты хочешь жить, как и все. Мы все непременно хотим жить на свете, и это естественно. Это люди довели мир до такого состояния, что в нем не хочется жить. Люди — исчадия ада! Но ты хочешь быть тем, кто приведет в исполнение их смертный приговор?
— Я вообще ничего больше не хочу, только одного: умереть… — говорит Миша. — Я… я просто больше не выдерживаю!
— Миша! — кричит Руфь внезапно так громко, что он вздрагивает всем телом.
— Ч-что? — спрашивает он и испуганно смотрит на Руфь.