— Ты, наверное, Тереза, — сказал он мне. — Бабушка много рассказывала о тебе.
— Правда?
— Тебя это удивляет? — улыбнувшись, спросил он. И погладил меня по голове.
Процессия двинулась на кладбище. В склепе, рядом с нишами, где стояли гробы моего деда и других предков, о которых я ничего на знала, была заготовлена еще одна. Когда могильщик взялся за лопатку и гроб стали снимать с катафалка, отец зарыдал. Я отвела глаза, и в эту минуту увидела его.
Он стоял в стороне, за колонной. Меня поразила его одежда: по ней было видно, насколько мы выросли. Из-под темного плаща виднелся узел галстука. Берн. Встретившись со мной взглядом, он тронул пальцем бровь. Я не поняла, что это было: попытка скрыть смущение или тайный сигнал, который я не сумела расшифровать. Затем он быстро зашагал к часовне и исчез внутри. Когда я снова повернулась к гробу, который в этот момент со скрипом и скрежетом задвигали в нишу, я была в таком смятении, что даже не подумала в последний раз о бабушке. Люди начали расходиться. Я прошептала маме, что приду домой не сразу: надо кое с кем поздороваться. Кажется, ее удивило, что у меня есть друзья в Специале; очевидно, она не представляла, сколько времени я провела здесь, — как в реальной жизни, так и в мечтах.
Я обошла вокруг кладбища, стараясь идти как можно медленнее. Когда я снова подошла к воротам, все уже ушли. Могильщик заделывал нишу мраморной плитой. Я заглянула в часовню: Берна там не было. Тут на меня напала неудержимая паника.
Почти бегом я вернулась в деревню, но, вместо того чтобы свернуть к дому бабушки, направилась к ферме. Прошагать по подъездной аллее к дверям было словно погрузиться наяву в детские воспоминания, воспоминания, которые оставались здесь, нетронутые, невредимые, и дожидались меня. Я узнавала все, каждое дерево, каждую трещинку на камне.
Я сразу заметила Берна, он сидел в беседке под навесом вместе с остальными. И на миг остановилась, потому что даже теперь, когда я стояла тут перед ним, он не поманил меня к себе. Но через минуту я уже была с ними. Берн и я, Томмазо и Коринна, Данко и Джулиана: люди, с которыми мне предстояло разделить последующие годы, несомненно лучшие годы моей жизни, оказавшиеся преддверием худших.
Берн вежливым тоном представил меня, сказал, что я — внучка учительницы, живу в Турине и одно время проводила здесь каникулы. И ни слова больше. Ничего, что позволяло бы угадать, насколько мы с ним были близки. Впрочем, он встал, чтобы принести для меня стул. Томмазо, не глядя мне в глаза, пробормотал соболезнования.
Мне назвали несколько имен, думаю, я была не в том состоянии, чтобы запомнить их с первого раза. На столе появилось пиво, а Джулиана высыпала на стол из пластикового пакета целую груду фисташек. Все тут же запустили в нее руки.
— Я слышала, что ферма продается, — сказала я, чтобы прервать затянувшееся молчание, — но не знала, что ее купили вы.
— Купили? Это ты ей сказал, Берн? — спросил Данко.
— Ничего я ей не говорил.
— Что ж, нам жаль разочаровывать тебя, Тереза, но мы ее не покупали. Ни у кого из сидящих здесь не нашлось бы таких денег.
— У Коринны нашлось бы, — возразила Джулиана. — Достаточно было бы позвонить папе, верно?
Коринна показала ей средний палец.
— Значит, вы платите Чезаре аренду?
Все дружно расхохотались. Кроме Томмазо.
— У тебя отсталые взгляды на частную собственность, Тереза, — сказал Данко.
Берн украдкой быстро взглянул на меня. Он сидел, откинувшись на спинку стула, засунув руки в карманы плаща.
— Думаю, нас можно назвать сквоттерами, — сказал он наконец. — Вряд ли Чезаре в курсе, что мы тут живем, во всяком случае, мы с ним это не обсуждали. Ферма ему больше не нужна. Он теперь живет в Монополи.
— Мы сквоттеры, поэтому у нас тут нет электричества, — сказала Коринна. — Это огромная лажа.
— У нас есть генератор, — возразил Данко.
— Так мы его включаем только на час в день!
— Генри Дэвид Торо жил у озера, покрытого льдом, и у него вообще не было электричества, — продолжал Данко. — А здесь температура не опускается ниже десяти градусов.
— Жаль, что у Торо не было косы до самой попы, как у вашей покорной слуги.
Коринна встала, чтобы подойти к Томмазо, а он отодвинулся на стуле назад, чтобы дать ей пройти.
— Я и сейчас мерзну. Разотри меня хорошенько, — сказала она, прижимаясь к нему. — Разотри, а не гладь, как кошку! Я сказала: хорошенько!
— Выход есть, — сказала Джулиана, соскабливая что-то со своего свитера. — Достать длинный кабель и подключиться к линии «Энел».
— Мы это уже обсуждали, даже голосовали по этому поводу, — сказал Данко. — Если мы будем воровать электричество, нас поймают и выселят отсюда. А поймают нас обязательно, потому что Коринне не терпится включить одновременно все свои фены.
Коринна холодно взглянула на него.
— Ты перестанешь бросать скорлупки на землю?
— Они био-раз-ла-га-емые, — улыбаясь, парировал Данко и забросил себе за спину фисташковую скорлупку.
Я чувствовала на себе пристальный взгляд Джулианы, но не решалась повернуться в ее сторону. И медленно поднесла ко рту бутылку с пивом, стараясь не поддаваться смущению.
— А чем ты занимаешься в Турине, Тереза?
— Учусь. В университете.
— Что изучаешь?
— Естественные науки. Хочу стать морским биологом.
Данко захихикал. Коринна стукнула его по груди рукой, прикрытой спущенным рукавом толстовки.
— Тереза когда-то жила под водой, — вполголоса прокомментировал Томмазо.
— О нет! Хватит играть в эту вашу дурацкую игру с прошлыми жизнями! Я этого больше не вынесу! — закатила глаза Коринна.
— А лошади тебя интересуют? — спросил Данко, на сей раз совершенно серьезно.
— Меня интересуют все животные.
Я заметила, что Данко и Джулиана переглянулись. Однако вслух они ничего не сказали.
— Очень хорошо, Тереза, — произнес затем Данко, словно я прошла какой-то тест.
Несколько минут мы молча пили пиво, Коринна щекотала Томмазо за ухом. Потом я спросила:
— А Никола?
Берн залпом допил бутылку и со стуком поставил ее на стол.
— Он ведет шикарную жизнь в Бари.
Данко тоже глотнул из своей бутылки и звучно рыгнул. Джулиана хихикнула, Кориннна сказала «Фу!», но в итоге рассмеялась тоже.
— Наверно, он уже защитил диплом, — сказала я.
— Он бросил университет, — мрачно сказал Берн. — Предпочитает общество легавых. Видимо, это больше подходит к его типу личности.
— Легавых?
— Полицейских, — пояснила Джулиана. — А в Турине их по-другому называют?
Томмазо сказал:
— С тех пор прошло уже два года.
— Раз-два! Раз-два! — произнес Данко, размахивая руками. — Дубинки к бою! Бить нещадно!
— Не думаю, что полицейские маршируют, — заметила Коринна.
— Но дубинки у них точно есть.
Джулиана закурила сигарету и бросила пачку на стол.
— Опять? — спросил Данко, возмущенно глядя на нее.
— Это всего вторая.
— Отлично. Еще немножко мусора, который будет разлагаться всего-навсего двадцать лет, — не унимался Данко.
Джулиана глубоко затянулась, затем выдохнула густой дым прямо в лицо Данко, который стойко выдержал ее бесстрастный взгляд.
— Ты знаешь, сколько нужно времени, чтобы один окурок сигареты разложился в природной среде? — обратился он ко мне. — Около десяти лет. Все дело в фильтре, который сделан из специального материала, выдерживающего высокие температуры. И даже если его раскрошить, как делает Джулиана, это ничего не изменит.
Я попросила у нее разрешения взять сигарету.
— Первое правило фермы, — сказала она, пододвигая пачку в середину стола. — Здесь ты ни на что не должна спрашивать разрешения.
— И забудь свои предрассудки насчет частной собственности, — ввернул Данко.
— Если у тебя получится, — подхватила Джулиана.
Коринна сказала:
— Я есть хочу. И предупреждаю: я не намерена опять обедать фисташками. Сегодня твоя очередь, Данко, так что шевелись.
Они начали говорить между собой, словно меня там не было. Время было уже обеденное. Я наклонилась к уху Берна и спросила, не хочет ли он проводить меня домой. Он секунду помедлил, прежде чем согласиться. Остальные почти не обратили внимания на наш уход.
И вот мы снова проделываем путь, по которому ходили в детстве. Зимой природа вокруг выглядела уныло, это было непривычно для меня. Почва под ногами, красноватая и рыхлая в августе, сейчас была одета высокой блестящей травой. Не дождавшись, когда Берн скажет хоть слово, я произнесла:
— Тебе идет одежда в этом стиле.
— Это вещи Данко. Но они мне великоваты. Видишь?
Берн отвернул рукав, и я увидела, что он был подогнут и заколот английской булавкой. Я улыбнулась.
— Почему ты не дождался меня после похорон?
— Не хотел попадаться на глаза.
— Кому?
Берн не ответил. Он упорно смотрел себе под ноги.
— Там было столько народу, — сказала я. — Никогда бы не подумала. Бабушка всегда жила одна.
— Она была очень щедрая.
— Откуда ты знаешь?
Берн поднял воротник плаща, потом снова опустил. Казалось, ношение этого плаща отнимает у него массу энергии.
— Она помогала мне готовиться к экзамену на аттестат зрелости.
— Бабушка с тобой занималась?
Он кивнул, продолжая глядеть в землю.
— Странно, — сказала я.
— Мы с ней прошли программу четвертого и пятого классов лицея, и я смог сдать экзамен экстерном. Это было три года назад. Но я не получил аттестат, когда нужно было это сделать.
Он вздохнул и ускорил шаг.
— За эти уроки я помогал Козимо в поле.
— А где ты жил в то время?
— Здесь.
— Здесь?
У меня закружилась голова, но Берн этого не заметил.
— Когда я узнал, что Чезаре и Флориана уехали, я решил вернуться сюда. До этого я жил возле Скало, в башне. Помнишь, я один раз приводил тебя туда?
Но у меня перед глазами все еще стояла картина: Берн на ферме. Именно там, где я его себе представляла всегда, все это время.