Берн не обернулся. Но остановился, руки его чуть отделились от боков.
— Если понадобится помощь — только свистни, — продолжал Никола, — и мы все устроим, как в старые времена.
Даже и тогда Берн не обернулся, словно ему не хотелось получить этот последний залп в лицо. Еще секунда-другая — и он снова, очень медленно зашагал к танцплощадке и наконец исчез в толпе гостей.
Потом были торт и речь Чезаре. Вся эта галиматья из книги Еноха. Кто из присутствующих мог в этом что-нибудь понять? Только Берн, Никола и я. Ведь кого он мог иметь в виду, говоря о Стражах? Ясное дело, нас троих. Это мы были сброшены с неба, изгнаны из рая, который создал Чезаре, и погрязли в блудодействе. И теперь мы прокляты на веки вечные. Он воспользовался случаем, чтобы дать нам понять: он ничего не забыл, он знает о нас гораздо больше, чем мы думаем, и пока мы будем упорствовать и скрывать от него нашу тайну, не будет нам искупления. Это была его нагорная проповедь, его урок нравственности и очередное мучение, которому он нас подверг.
А потом был сюрприз — фейерверк. Все восхищенно смотрели вверх, на лиловые, красные, синие огни, с грохотом вспыхивавшие над фермой… Да, это был чудесный праздник. Я уплетал торт, слушал Чезаре, любовался фейерверком и следил за головешками, падавшими в темноту оливкового сада. Но я не мог заставить себя радоваться всему этому. Добрые намерения, которые я планировал осуществить завтра, развеялись, как дым.
Но зачем он все это время следил за нами?
Я остановилась на этом месте рассказа. То, что было дальше, я прослушала.
— Тогда я еще этого не знал. Понял только позже. Никола наблюдал за жизнью на ферме, когда мы были там вместе с Данко. Думаю, и потом тоже, когда там остались только ты и Берн.
— И продолжал наблюдать, когда я осталась одна, — сказала я, обращаясь скорее к самой себе, чем к Томмазо.
После того как Берн ночью сжег весь наш запас дров и исчез, я жила в доме одна, окруженная лишь звуками природы и еще более пугающей тишиной. В те дни у меня часто возникало ощущение, что на территории фермы есть еще кто-то, что кто-то смотрит на дом. Мне не нужно было выходить и искать его, чтобы удостовериться в этом, как и не нужно было внимательнее обычного прислушиваться к звуками, раздававшимся вокруг. Но я думала, что это Берн. Его подтолкнули к этому уязвленная гордость и желание исполнить наказ, который дал нам в день свадьбы Чезаре в своей «Нагорной проповеди», как назвал ее Томмазо: берегите друг друга.
Наверное, от усталости я сама не заметила, как высказала эту мысль вслух, если и не целиком, то хотя бы отчасти, потому что Томмазо мне ответил:
— Нет, это был не Берн. Насколько я знаю, Берн возвращался на ферму всего один раз. В то время он уже жил здесь. А когда он пришел, то увидел машину Николы, припаркованную у обочины асфальтированной дороги. Николы в машине не было. Для Берна это стало подтверждением того, что вы с Николой…
— Что мы с Николой?..
— Это не мое дело, — отрезал Томмазо. Плечи у него вздрогнули.
— Неправда.
— Я сказал тебе: это не мое дело. И вообще, это уже не имеет значения.
За стеной Ада задышала громче и чаще, как дышат взрослые: похоже, у нее наступила более глубокая фаза сна.
— Вот и я пытался убедить его, что это неправда. Объяснил, что Никола давно уже не был на ферме.
— Теперь я уже совсем ничего не понимаю.
— Поймешь, если дашь мне рассказать все по порядку. — Его голос стал жестким. Он поднес правую руку ко рту и несколько раз хлопнул по губам, как будто от этого словам стало бы легче выходить наружу.
— Помнишь, как кто-то испортил панели солнечных батарей? Мы тогда решили, что нам напакостил какой-то местный крестьянин или конкурент. Но это сделал Никола. Вместе с некоторыми своими коллегами.
— Ты это говоришь потому, что ненавидел его. Так же, как Берн.
Томмазо с ангельским спокойствием покачал головой.
— Если ты так считаешь, значит, ты не поняла ровно ничего из того, что я тебе рассказал.
— Но как ты узнал об этом? О панелях?
— Он сам мне сказал. Никола. Через несколько недель после вашей свадьбы я встретил его в «Замке сарацинов», он приехал без предупреждения. Я подошел к столику принять заказ, а за столиком сидел он, улыбающийся, в светло-коричневой спортивной куртке. Он представил меня троим коллегам, которые были с ним, и при этом произнес длинную высокопарную речь: можно было подумать, что все четверо приехали в «Замок» из Бари специально, чтобы познакомиться со мной. Была уже почти зима, поэтому столики были накрыты только под крышей. Ноябрь, кажется? Не помню. Он притянул меня к себе за рукав и сказал коллегам: «Это мой брат». Затем уточнил, что у нас с ним нет ни общего отца, ни общей матери, и мы даже не родственники, но это неважно, потому что связь между ним и мной гораздо более тесная, чем между двумя кровными братьями. «Мы с ним вместе занимались самоудовлетворением», — сказал он, и его коллеги были в восторге от этой шутки. Один из них заметил, что мне следовало бы больше заниматься собой, потому что, если судить по моему цвету лица, я редко бываю на воздухе, и тут все они засмеялись еще громче. В том числе и Никола. Но когда смех затих, он указал пальцем на того, кто так сострил, и сказал, что никому не позволит высмеивать своего брата за его внешность.
Я ничего не понимал. Во время нашей предыдущей встречи, на свадьбе, он только и делал, что издевался надо мной, они с Берном чуть не подрались, а теперь он в зале ресторана, в присутствии полицейских в штатском, ведет себя со мной как образцовый старший брат. И не то чтобы он ломал комедию. Напротив, он был убийственно серьезен. Наверное, это такая форма извинения за то, как он вел себя тогда, подумал я.
Они заказали две бутылки «Вдовы Клико». Никто не заказывал в «Замке» шампанское, его цена здесь по сравнению с другими винами была заоблачная. Шампанское числилось в карте вин для проформы: Наччи говорил, что без него нельзя. Весь вечер я работал с ощущением какой-то неловкости, мне казалось, что Никола не сводит с меня глаз. Или все было наоборот: это я, как ни старался, не мог даже на секунду забыть о его присутствии. Смотрел на него издали и пытался осознать, что этот жизнерадостный мужчина за столиком, бесчинствующий гость на свадьбе и маленький мальчик по имени Никола, — одно и то же существо.
Зал ресторана понемногу опустел, осталась только эта компания. Было уже очень поздно. На столике у них стояли две бутылки граппы, и, похоже, они собирались их допить. Наччи отозвал меня в сторону.
— Твои друзья хотят поиграть в карты. Ты подал им эту идею?
Я потерял дар речи. Никола явно вспомнил то, о чем я рассказывал ему раньше, когда мы встречались в башне.
— Не знаю, что на тебя нашло, — продолжал Наччи. — Бог ты мой, они же из полиции! — Он покосился на них. — Хотя мне все равно. Проводи их в карточный зал.
— Я не могу остаться, — сказал я. — Мне надо домой, к дочке.
Наччи придвинулся ближе.
— Ну-ка послушай. Вся эта ситуация сложилась из-за тебя. Твои друзья налакались шампанского и захотели играть в карты. Мы же не можем их разочаровать, верно?
И мне пришлось исполнять обязанности крупье по отношению к Николе и его приятелям. Они играли в блэкджек до пяти утра. Каждый проиграл минимум двести евро, но, уходя, они были в полном восторге. Я проводил их до машины. Над полями поднимался туман. Никола взял в ладони мою голову и крепко поцеловал в губы. Помнится, он еще сказал мне что-то ласковое, даже приторное, но к этому моменту он был сильно пьян.
После этого они стали приезжать каждую субботу, всегда вчетвером, в том же составе. Ужинали, потом садились за карты. Наччи уже стал относиться к ним как к почетным гостям, часто беседовал с ними. Мне он платил сверхурочные, то есть определенный процент от выигрыша банка, как в былые времена.
Разумеется, Коринне эти ночные бдения пришлись не по вкусу. Она ненавидела «Замок» с тех пор, как ее уволили после обвинения в краже, которую совершил я, и с тех же пор называла Наччи фашистом. Разумеется, она знала о картах, но я умолчал о том, что в игре участвует Никола. Для нее самым предосудительным в этих бессонных ночах были не азартные игры, не алкоголь или наркотики, и даже не то, что на следующее утро я просыпался поздно и все воскресенье ходил полусонный, — а ведь это был единственный день, который я мог целиком посвятить ей и нашей дочери. Самым неприятным для нее было то, что в этих вечерних забавах мог участвовать один из моих братьев. Все, связанное с моей прежней жизнью, с тем, что было до нашего знакомства, вызывало у Коринны безумную ревность. Чутье подсказывало ей, что она не сможет соперничать с этой половиной меня. Вот почему она терпеть не могла Берна, да и тебя тоже. Вот почему она придумывала все возможные причины, по которым мы не могли побывать на ферме, провести там хотя бы полдня.
После нескольких недель такой жизни у Коринны кончилось терпение и она решила поговорить со мной. Это было в воскресенье после полудня, я еще лежал в постели. Коринна вошла в комнату, но не подошла ко мне.
— И какой тебе смысл этим заниматься?
— Это дополнительный доход. Нам он не помешает.
— Нам не нужен дополнительный доход. Денег у нас и так хватает, даже с избытком.
— Нет. Это у тебя денег с избытком. У меня на счете всегда одна и та же сумма.
Я нарочно сказал это ледяным тоном. Она стояла передо мной посреди комнаты, а я валялся в постели, как будто не считал нужным соблюдать приличия. Свет силился пробиться через задернутые шторы, проникал сквозь щели по бокам. По-моему, Коринна заплакала, но я в этом не уверен, потому что в комнате был полумрак. Так или иначе, но я остался лежать, пока она не вышла из комнаты. В тот период мы с ней часто ссорились.
Томмазо пошевелил ногой под одеялом. Медея вздрогнула, но не проснулась. Он посмотрел на собаку и слабо улыбнулся.
— Развлекаться — это они умели. Я имею в виду Николу и его друзей. Как-то вечером я застукал двоих из них в туалете: они по очереди нюхали дорожку из кокаина. Когда они увидели меня, то знаком предложили мне присоединиться к ним, а я, вместо ответа, пошел к Наччи. Я рассказал ему, что видел; думаю, какая-то сторона моей души мечтала, чтобы они убрались куда подальше.