— Думаете, что правда делает нас свободными, Флориана?
Она ответила не сразу, как будто вопрос всколыхнул какое-то нежданное воспоминание. Ее глаза раскрылись чуть шире, то есть до нормального размера, и она уверенно, четко произнесла:
— Да, я так думаю.
— Флориана, что бы вы сказали Бернардо, если бы знали, что он сейчас смотрит нашу передачу?
— Я бы предложила ему осознать свою ответственность. Как его учили.
— А что бы вы сказали сейчас Николе, если бы, конечно, могли, синьора Флориана? Что бы вы сказали вашему сыну?
— Я…
— Нельзя ли принести платок синьоре Флориане? Не волнуйтесь. Можете не торопиться. Выпейте еще воды. Вы в состоянии продолжать? Мы говорили о Николе. Когда я пришла к вам, вы сказали, что у Чезаре свое, особое видение католической религии. Он убежден, что души после смерти обретают новое воплощение. Следуя этой концепции, если бы вам пришлось закрыть глаза и представить… Закройте на секунду глаза, Флориана. Попробуйте представить себе, в какое существо мог перевоплотиться ваш сын. Скажите нам, в кого перевоплотился бы Никола?
Флориана стала открывать рот, очень медленно, или мне так только показалось, — и тут кто-то переключил канал. На экране появилась другая картинка: группа молодых людей, которые открывают рты, произнося слова какой-то песни.
Я подошла к стойке, но барменша не обратила на меня внимания, она слушала очередной анекдот парня с лицом, заляпанным краской. Когда я вмешалась, оба обернулись и в ярости посмотрели на меня.
— Переключите, пожалуйста, обратно, на тот канал, где интервью, — попросила я.
— Это интервью никому не интересно.
— А мне интересно. Я его смотрела.
Пульт лежал рядом с мойкой, на секунду мне захотелось его схватить.
— Если тебе не надо ничего, кроме чашки кофе, смотрела бы телик у себя дома, — отрезала барменша и снова повернулась к своему приятелю. Тот промолчал. Он взял бутылку пива, поднес ее к губам и выпил залпом, глядя на меня.
— Тогда скажите, что мне заказать. Или просто дайте бутылку пива.
— Ты пришла подать мне на бедность? Мне?
— Прошу вас. Это важно.
Она взяла пульт, но, вместо того чтобы переключить канал, положила его на полку у себя за спиной, где стояли бутылки.
— Кофе я тебе дарю, — сказала она. — А теперь убирайся вон. Мы всё поняли: ты — подружка тех парней.
Я бродила по безлюдным в это время улицам Сан-Вито. Приземистые дома, ложные колонны с нарисованными капителями, киоск, где продавались арбузы. Я не нашла другого бара. Я уже думала позвонить в первую попавшуюся дверь и попроситься посмотреть телевизор, но я и так уже совершила достаточно безумств и чувствовала себя усталой, опустошенной. Мне так и не удалось досмотреть интервью. Только много месяцев спустя я узнала, как ответила Флориана на вопрос, который задала ей Мария Серафино по поводу реинкарнации Николы. Она сказала, что по-настоящему никогда не верила в переселение душ, что долгие годы мужу удавалось вводить ее в заблуждение, но теперь с этим покончено. Земная жизнь, дарованная нам Господом, — одна-единственная, та, которую мы проживаем сейчас, сказала она, и никакой другой не будет.
Однажды, августовским утром, я сквозь щели жалюзи наблюдала за очередным незнакомцем, проникшим на территорию фермы. У него не было ни телекамеры, ни фотоаппарата. Постучав в дверь и не дождавшись ответа, он стал расхаживать по двору, до круглых, как шары, цветущих кустов олеандров и обратно. Я потеряла его из виду, когда он обходил вокруг дома. Появившись снова, он решительно взглянул на мое окно, как будто догадывался, что я слежу за ним, затем сел за стол в беседке, где его наполовину скрывали плети глициний, и больше не двигался с места.
Прошло полчаса, а может, и больше, незнакомец не уходил. Меня охватило самое настоящее бешенство. Какая несправедливость: мне приходится быть пленницей в собственном доме, прокрадываться по комнатам в полутьме, притворяясь, что меня тут нет. Я спустилась на первый этаж и распахнула входную дверь.
— Вы не можете здесь оставаться! — крикнула я. — Немедленно уходите!
Незнакомец вскочил на ноги. На секунду мне показалось, что он готов сдаться и уйти, однако он остался стоять, где стоял.
— Ты Тереза? — произнес он.
Это был совсем молодой человек, гораздо моложе меня, полноватый, безобидный с виду. На ногах у него были стоптанные сандалии, на голове — пестрая шляпа-канотье, вся в пятнах пота. Лицо тоже было вспотевшее.
— Вы должны немедленно уйти, — повторила я. — Иначе я вызову полицию.
Но вместо того чтобы уйти, юноша словно бы осмелел. Он шагнул ко мне и нагнул голову, изобразив нечто вроде поклона.
— Я друг, — вполголоса произнес он.
— Друг? Чей друг?
— Друг Берна. Он меня…
Знаком я приказала ему молчать и следовать за мной. Мы направились к оливковой роще. Когда мы отошли достаточно далеко от дома, я засыпала его вопросами: кто он, откуда знает Берна, давно ли общался с ним; я была в таком смятении, что уже не помню, о чем именно его спрашивала.
Даниэле терпеливо отвечал мне, как будто заранее ожидал такой бурной реакции. Он сказал, что познакомился с Берном в лагере активистов в Ории полтора года назад, и с тех пор они не расставались. Он был с Берном и в ту ночь в «Замке сарацинов», но не видел, что там случилось с двумя полицейскими; когда после первых столкновений началась полная неразбериха, он и другие ребята разбежались.
Говоря все это, он старался не встречаться со мной взглядом. Он словно обращался к какому-то воображаемому предмету за моим правым плечом и время от времени вытирал взмокший лоб тыльной стороной ладони. Я спросила, сколько ему лет. Двадцать один год, ответил он.
— Мы можем отойти в тень? — спросил он в какой-то момент. Только тут я сообразила, что привела его на самый солнцепек, где даже земля была раскаленной, как будто боялась, что на каждом дереве спрятаны гроздья микрофонов.
Мы зашли в тень оливы. У него была легкая одышка. Я спросила, почему он так долго ждал, прежде чем прийти ко мне.
— Я был под домашним арестом, — сказал он. — Четыре месяца. Полиция заподозрила, что я — ответственный за арсенал только потому, что изучаю химию в университете. Но они не нашли никаких доказательств. К счастью, изучать химию пока еще не преступление.
— Это была правда?
— Что?
— Ты правда был ответственным за арсенал?
Мне самой стало смешно, когда я произносила это слово — «арсенал». Даниэле пожал плечами:
— Взрывчатка у нас была самая примитивная, такую любой смог бы изготовить. Достаточно заглянуть в инструкцию, в интернете их сколько хочешь.
Он осмотрелся кругом, щурясь, когда в поле зрения попадал дом; казалось, он искал что-то, скрытое от глаз за стеной деревьев. Потом вдруг резко обернулся.
— Фуд-форест — это там, верно?
— Откуда ты знаешь о фуд-форесте?
— Он часто говорил об этом месте. О ферме. Описывал ее в мельчайших подробностях. А вон там вы держали пчел, да? Там, где заросли.
Когда я услышала это слово, у меня закружилась голова.
— Да, это там.
— Я коплю деньги. Когда наберется достаточно, куплю себе участок земли. Если честно, я его уже нашел. Сейчас это просто развалины, но его можно привести в порядок. Он будет, как ферма.
— Хочешь увидеть фуд-форест?
Глаза у него зажглись.
— Отведешь меня туда?
Но когда мы с Даниэле проходили среди увядших от жары растений, отчаянно пытавшихся выжить летом, у меня создалось впечатление, что он уже побывал здесь. Вероятно, он самостоятельно искал фуд-форест, пока ждал, когда я выйду из дома.
— Ты что, никогда его не поливаешь? Не даешь ему ни капли воды?
— В последние дни — практически нет. От силы два раза в неделю — иначе ему не справиться.
Он стал на колени, чтобы разглядеть затейливое переплетение стеблей, которое образовали тесно растущие ароматические травы. И провел ладонью по этой спирали.
— Он в точности такой, как описывал Берн, — сказал он. — А можно увидеть сухую ванну?
— Ее больше нет. Я ее разобрала.
На его лице отразилось нескрываемое разочарование. Берн отреагировал бы так же, подумала я.
— Вечерами он читал нам книгу Фукуоки, — сказал Даниэле.
— Данко прямо одержим этой книгой, — сказала я.
— Данко? При чем тут Данко? Я говорю о Берне. Это Берн читал нам «Революцию одной соломинки». Это он знал все эти вещи. А Данко сидел и слушал вместе с нами.
Он склонил голову, как будто устыдившись.
— Я никогда не встречал таких людей. Для меня это стало глотком свежего воздуха.
С самого начала я хотела, но не позволяла себе задать ему этот вопрос, и вот наконец уступила искушению:
— А обо мне он говорил?
Даниэле покачал головой:
— Я не слышал. Я только из газеты узнал, что он женат.
Наступила пауза. Потом он сказал:
— Поедешь со мной в лагерь? Ребята будут рады с тобой познакомиться.
— Но ведь лагерь ликвидировали.
Даниэле улыбнулся:
— Лагерь нельзя ликвидировать. Он существует в виртуальном пространстве. Нас можно согнать с одного места, с другого, но мы не перестанем существовать. Это Берн нам объяснил.
— Где же сейчас ваш лагерь?
— Возле Триказе. В туфовом карьере.
— Туда ехать больше двух часов.
Он огляделся вокруг.
— У тебя есть занятие получше?
Его машина была покрыта пылью не только снаружи, но и внутри, на лобовом стекле — налипшая земля, так что дорогу сквозь него было почти не видно. Даниэле, наклонившись вперед, нервно сжимал руль левой рукой, а правой — переключатель скоростей.
— В этот раз нам пришлось повозиться, чтобы восстановить нашу группу, — сказал он. — Выжидали, пока суматоха не уляжется. За многими из нас следили. Однажды я обнаружил у нас в университете полицейского в штатском. Преподаватель химии спросила одного из сидящих в аудитории: «Вы новенький?» — а затем написала на доске формулу и поинтересовалась, понимает ли он то, что написано. Тот стал лиловый от стыда и практически сбежал из аудитории. Он даже тетрадку с собой принес для к