Из банка мне прислали сообщение, что на моем счете отрицательный баланс. Я пересчитала наличные, оставшиеся в коробке из-под чая: сорок два евро и несколько центов. На меня напал истерический хохот.
Наконец, даже садовнику надоело ждать, когда он получит свое жалованье. Он объявил, что пришел в последний раз. Подтвердив мои опасения насчет лиственницы, показал полоски смолы на стволе, похожие на раны, сочащиеся кровью. Дерево медленно умирало, эта агония могла длиться годами. Хочу ли я, чтобы он пришел и срубил лиственницу? Нет, ответила я, не надо. Я предпочитала, чтобы лиственница угасала медленно, день за днем, вместе со мной.
Сначала я продала кур. Потом улья. Затем кое-какие инструменты и, наконец, козу, ее купил один сельскохозяйственный кооператив в Латиано. Они не зарезали бы ее, для этого она была уже слишком старая, но беременеть еще могла, и козлята родились бы как раз к Пасхе. Они спросили, нужен ли мне козленок, они бы оставили его для меня. Не стоит, сказала я.
Последние месяцы были засушливыми, поэтому инжир вызрел в изобилии, плоды были сочные и очень сладкие. Я собрала урожай с деревьев на ферме, потом с тех, что росли в бабушкином саду. Сосед уехал двумя неделями раньше, так что он не узнал бы об этом. Я выбрала лучшие ягоды, красиво разложила их в коробочки, для большей привлекательности сделала для них подстилку и обрамление из листьев. Остальные пошли на варенье. Вечером у меня все пальцы были в липком соке, пришлось смывать его жидкостью для снятия лака. Я была совершенно без сил, зато ощутила некоторую уверенность в себе, возможно впервые за долгое время.
На следующий день я загрузила багажник инжиром и поехала на обзорную площадку между Остуни и Челье. Поставила машину в тупик у обочины, разложила коробки с товаром в открытом багажнике, а сама села в тени на невысокую каменную ограду.
Ну вот я и превратилась в странствующую торговку, вроде тех стариков, которые сидят с голой грудью на улицах в провинции и продают арбузы. В детстве я не понимала, как на это можно жить, и часто просила папу купить у них что-нибудь. А он терпеливо объяснял, что это не нищие, а земледельцы, но не мог меня переубедить. Что бы он подумал, увидев меня сейчас?
Многие притормаживали, чтобы взглянуть на коробочки, но редко кто останавливался. По всей округе полно было спелого инжира, а туристы, единственные, кого можно было этим удивить, уже разъехались. Какой-то тип опустил окно и, прикрываясь солнечными очками, сделал мне непристойное предложение, причем вполне дружеским тоном. Мимо ехал в грузовом мотороллере крестьянин из Специале с женой. Я узнала их, а они узнали меня. У них был участок земли недалеко от фермы. Они проехали, не поприветствовав меня.
И все-таки до заката я продала весь свежий инжир и большую часть варенья. На деревьях фруктов уже не осталось, и в дальнейшем надо было придумать что-то еще. Но в данный момент, если сократить потребности до минимума, вырученных денег хватило бы на несколько недель.
Как-то вечером, в сумерках, я увидела мотороллер соседа-крестьянина у ворот фермы. Он вышел, поставил что-то на землю и уехал.
Я долго шла к воротам по дороге, которая уже успела зарасти высокой травой. У ворот стояла корзина. В ней были свежие овощи, два пакета пасты, бутылка масла и бутылка вина. Милостыня. Наверное, прав был мой папа. Никогда мне не понять Специале, не понять местных нравов и местных жителей с их постоянными перескоками от ненависти к милосердию, с их ошарашивающей грубостью и неожиданной заботливостью. Я сварила овощи и пообедала за столом в беседке. Впервые за долгие месяцы я поела сидя.
От прошлогодних попыток заняться бизнесом у меня остался интернет. Связь функционировала с перебоями, так было с самого начала, но скорость была вполне сносной. Мне и не нужно было быстрое соединение: секунды ожидания перед пустым экраном, когда загружалась очередная страница, были моментами полной отрешенности, без страдания.
Чаще всего я смотрела ролики на Ютьюбе. Начинала с первого попавшегося, а потом позволяла перебрасывать себя с одного на другой, убаюканная этим эфемерным путешествием. Ничто из увиденного не вызывало у меня интереса, но все завораживало. Снаружи садилось солнце, тьма заволакивала поля и дом, кроме светящегося прямоугольника, от которого мучительно болели глаза. Но я продолжала смотреть на него до глубокой ночи, пока совсем не переставала соображать и, дотащившись до дивана, засыпала.
Однажды я проснулась от шороха колес по щебенке. Я еще не подняла жалюзи, хотя было уже позднее утро. Я осталась лежать, глядя на полоску света, которая просачивалась в комнату. В дверь постучали, через минуту-другую стук повторился.
— Доставка! — крикнул снизу мужской голос.
Я подошла к окну, сощурившись, приподняла жалюзи настолько, чтобы можно было взглянуть вниз. Курьер помахал пакетом:
— Вы синьора Гаспарро?
— Да.
— Надо расписаться.
Я натянула старую майку Берна и спустилась вниз.
— Извините, что разбудил.
— Я давно проснулась, — соврала я. — Просто немного простужена.
— Я с трудом до вас добрался. У вас тут улица без названия, верно? В итоге мне ваш сосед показал, как проехать.
Пакет от «Амазона», заклеенный скотчем.
— Что внутри?
— Наверное, вам лучше знать, что вы заказали, — улыбнулся курьер.
— Ничего я не заказывала. Я даже не зарегистрирована на «Амазоне».
Он пожал плечами и указал на экран, на котором я должна была расписаться. — Распишитесь пальцем. Не страшно, если подпись получится неидеальной. — Он убрал гаджет в боковой карман брюк. — Если не заказывали, значит, это подарок. В таких случаях внутри обычно бывает записка.
Оставшись одна, я вскрыла пакет. Внутри был флакон с какой-то жидкостью. Рисунок на этикетке изображал растение и нечто похожее на вошь, увеличенную под микроскопом. Очевидно, это было средство для борьбы с садовыми вредителями, но инструкция была написана по-немецки или на другом языке, я даже не могла определить, на каком именно.
Очевидно, жидкость прислали мне по ошибке. Так или иначе, поскольку у меня в данный момент не было более интересного (или вообще никакого другого) занятия, я села за компьютер и старательно набрала в переводчике Google немецкий текст с этикетки. Результат получился не слишком вразумительный, но я все же поняла, что речь идет о пестициде, произведенном из натуральных компонентов. Колпачок средства надо было развести в десяти литрах воды и раз в два дня, вечером, опрыскивать им зараженное растение. Опять милостыня, подумала я. Это садовник пожалел меня или пожалел лиственницу. Я дала дереву дозу пестицида, и этого хватило, чтобы мне стало легче и я весь день чувствовала себя спокойнее.
Каждый день я думала о том, чтобы снова отправиться в карьер и слушать мысли Берна в густеющих сумерках, но всякий раз что-то меня удерживало. Однажды вечером на ферму опять приехал Даниэле. Мы долго сидели под навесом беседки и пили наливку из плодов рожкового дерева, которую он привез с собой. Когда мы встали с места, бутылка была пуста.
Я была совсем пьяная и повела его в дом, на второй этаж, в нашу с Берном спальню. Даниэле послушно шел за мной. Я смотрела, как он раздевается у постели, с трудом сохраняет равновесие, снимая носки. Живот у него был немного дряблый, и, увидев это, я расхохоталась.
Не знаю, что на меня нашло. Я лизала ему лицо, покусывала плечи, пока он не попросил меня перестать, — ему было больно. Тут я внезапно лишилась сил, меня захлестнула волна грусти. Я упала на кровать и вмиг унеслась куда-то далеко. Позволила ему сделать то, что он должен был сделать с самого начала, и дойти до конца. Вещи в комнате то разрастались, то съеживались, как в ту пору, когда я была маленькой девочкой.
Только потом я вспомнила, что дом напичкан «жучками». И задалась вопросом: что подумают обо мне полицейские, которые прослушивали дом сегодняшней ночью, что они скажут о жене террориста, которая, соблазнив мужчину моложе себя, потом больше часа говорит с ним о пропавшем муже, жалуется, как ей в это самое мгновение не хватает его плоти и как ей не хватало его плоти мгновением раньше. И что они скажут об этом мужчине, который выслушал ее исповедь молча, не переставая гладить ее по голове.
Когда утром я проснулась, то была в постели одна. Даниэле на кухне готовил завтрак. Стаканы, из которых мы пили вчера, были вымыты и сушились рядом с мойкой. Меня вдруг охватило отвращение, настолько сильное, что я с трудом его скрывала. После того, как мы поели, я сказала Даниэле, чтобы он уходил и больше не возвращался. Он не стал спрашивать, в чем дело. Когда его машина скрылась из виду, я тут же пожалела, что выгнала его, и чуть не побежала за ним вслед.
Несколько недель спустя, в середине октября, мне доставили еще один пакет. Тот же курьер, тот же фургон, припаркованный наискось у заросшего огорода.
— Вы все-таки зарегистрировались, — сказал курьер, протягивая мне пакет.
— В смысле?
— Зарегистрировались на «Амазоне». Не говорите мне, что это опять ошибка, я не поверю.
— Боюсь, так и есть. Это опять ошибка.
— На «Амазоне» ошибок не бывает. Вы уверены, что ничего не заказывали?
Я снова расписалась пальцем.
— На вашем месте я проверил бы кредитную карту, — сказал курьер. — Для собственного спокойствия.
На этот раз я не стала дожидаться его ухода, чтобы вскрыть пакет. А он, похоже, и не торопился уходить. С интересом следил за моими руками.
— Записка есть? — спросил он, когда я рассматривала обложку книги.
— Нет.
— Вы хорошо себя чувствуете, синьора?
Он ушел, да, конечно, в какой-то момент он точно ушел, хотя я не могла бы сказать, когда именно, потому что совсем не помню эти минуты, помню только, что снова осталась одна и сидела под навесом беседки с книгой в дрожащих руках и не могла отвести от нее глаз, хотя у меня не было сил открыть и перелистать ее. Другое издание, более яркая, гладкая обложка; но это была та самая книга, которую я почти двадцать лет назад пыталась, но так