Два года. С тех пор как Данко был задержан береговой охраной и без сопротивления доставлен в полицейское управление по обвинению в вооруженном нападении, захвате заложников, пиратстве и терроризме, — и до того дня, когда мне позвонили из «Медитерранеа Трэвел», турагентства во Франкавилле-Фонтане, и сообщили, что на меня оформлен авиабилет и вылет назначен на завтра.
— Вы ошиблись номером, — сказала я.
Моя собеседница на другом конце провода с кем-то посовещалась, затем сказала:
— Я говорю с синьорой Гаспарро? Терезой Гаспарро, родившейся в Турине 6 июня 1980 года?
— Да, это я.
— Так ведь мы говорили с вами вчера. Вы что, не помните? Вы попросили меня срочно заказать авиабилет.
Я почувствовала мощный выброс адреналина. Словно что-то начало пульсировать у меня в руках и ногах. Это он. Он вернулся.
— Ну конечно. Извините за рассеянность. Вы не могли бы повторить мне координаты рейса?
— Вылет из Бриндизи в 9:45. Пересадка в Мальпенса. Вылет рейсом «Айслэндэйр» в 23:40. Прибытие в час сорок пять утра.
В момент, когда она позвонила, я пересаживала клубнику. Жирная черная земля набилась мне под ногти.
— Я вам немного завидую, — продолжала моя собеседница. — Я побывала там два года назад, и это было самое прекрасное путешествие в моей жизни. Обязательно посмотрите ледник, который спускается прямо в море. А еще не упустите прогулку на катере среди айсбергов. За три дня, конечно, мало что можно успеть, но это — самое необходимое.
Я спросила, можно ли забрать билет в агентстве. Она ответила, что билет электронный, и она уже выслала его мне по почте. Если я захочу, она может оформить и посадочные талоны. И еще она попросила подтвердить, что с собой у меня будет только ручная кладь.
Не помню, как закончился наш разговор, возможно, я просто повесила трубку. Чуть позже я изучила на экране компьютера посадочный талон на Рейкьявик и задумалась, стоит ли его распечатывать: я боялась, что он может исчезнуть, если я нажму не на ту клавишу.
Я внимательно прочла все правила авиаперевозок написанные крошечными буквами в билете, как будто в них могло скрываться что-то очень важное. Но ничего не обнаружила. Только номер места, максимальные размеры ручной клади, рекламу отеля, который обещал сорокапроцентную скидку на посещение «Голубой Лагуны» и фотографию мужчины и женщины, завернувшихся в банные полотенца и сквозь облако серных паров созерцающих горизонт.
Мне надо было измерить чемодан на колесах, уложить в него вещи, выяснить, какой может быть сейчас максимальная и минимальная температура в Рейкьявике, а еще, пожалуй, привести в порядок волосы, которые я в последнее время привыкла подстригать сама кухонными ножницами. Вместо всего этого, я вышла из дому и уселась под навесом беседки. Лето уже было на исходе, вечер наступал внезапно, но еще полчаса или чуть больше закат заливал поля ярко-алым светом.
Скатерть с картой мира так выгорела на солнце, что верхний слой клеенки осыпался мелкими чешуйками. Только на отдельных участках можно было угадать, какого цвета они были изначально. Я потрогала отслоившуюся бледно-розовую чешуйку, на которой было написано: «Исландия». Дрейфующий кусочек материка.
Я проснулась от легкого толчка: самолет коснулся колесами посадочной полосы. У меня так затекла шея, что несколько секунд было трудно поворачивать голову. Я всеми силами старалась не заснуть во время полета, чтобы запомнить каждую мелочь, которая будет предшествовать моей встрече с Берном, но сонливость, изнеможение и пониженный уровень кислорода в салоне взяли надо мной верх. На трапе меня продул насквозь холодный и очень сухой ветер. Было уже далеко за полночь, а небо оставалось светлым, вдоль горизонта тянулась сияющая желтая полоска. Белые ночи: я должна была знать об этом, но почему-то представляла себе, что прилечу в Рейкьявик в кромешной тьме.
Я прошла в зал выдачи багажа. Магазины аэропорта были закрыты, решетки на витринах опущены. От тревоги и неизвестности моя походка стала легкой: похожее состояние бывало у меня, когда я после долгого отсутствия возвращалась к родителям в Турин. Боязнь перемен, которые могли произойти, пока меня не было.
За хромированным ограждением стояли группы людей в ожидании прибывших пассажиров. Они были одеты как на горнолыжном курорте — в вязаных шапочках на головах; мне было дико на это смотреть, ведь я прибыла из тепла, из лета, которое забросило меня сюда. Я стала озираться в поисках Берна — при его привычке одеваться в черное его легко было бы заметить среди ярко одетой толпы, — не переставая идти вперед, чтобы со стороны не казалось, будто я заблудилась. Я искала его в первом ряду встречающих, потом в задних рядах, несколько раз я перехватывала устремленные на меня взгляды светло-голубых приветливых глаз: очевидно, эти люди, у которых в руках были таблички с именами, принимали за другую, ту, кого они ждали. Я искала Берна в крошечном здании аэропорта, похожем на альпийскую хижину, но вместо него увидела Джулиану, стоявшую в стороне, у окна. Она меня заметила, но, по-видимому, ожидала того же с моей стороны, потому что, когда наши взгляды встретились, просто подняла руку — это не было приветствием, просто знаком «тебе сюда», — после чего сразу направилась к выходу.
Я догнала ее уже снаружи, у длинной стеклянной стены, за которой сияли вывески ослепительной белизны, и все кругом казалось идеально чистым, словно в воздухе не было ни пылинки.
— У тебя с собой только это? — спросила она, глядя на мою куртку.
— Она теплая, — соврала я.
Я долго изучала прогноз погоды в Рейкьявике, но не представляла, насколько здесь холоднее, чем в Специале. Из-за этого я почему-то ощутила жгучий стыд. На самом деле это чувство возникло у меня из-за присутствия Джулианы. Я хотела в свое оправдание сказать, что мне пришлось собираться очень быстро, но она отрезала:
— У меня кое-что есть в машине, я тебе дам.
Мы шли к какой-то неизвестной цели, пересекая по диагонали парковку; я с трудом поспевала за ней, на языке у меня вертелось столько вопросов (включая самый главный: где он?), но мы обе молчали, пока шли к машине, внедорожнику «Сузуки»: и когда Джулиана схватила мою сумку, чтобы положить в багажник, и при этом впервые коснулась моих пальцев (этого не хотели ни она, ни я), и когда она достала из своей сумки ветровку и сунула ее мне.
Мы проехали несколько километров по сказочного вида равнине, со светящимися лишайниками и лужицами какой-то жидкости, похожей на молоко. Джулиана заявила, что остаток ночи мы проведем в ближайшем поселке, Гриндавике, в пансионе. Ради этого придется сделать крюк, но небольшой. Это было единственное пристанище, которое ей удалось найти, потому что в Исландии сейчас пик туристического сезона. После чего она сказала:
— До места, куда нам нужно, сейчас ехать нет смысла, слишком далеко. Поедем рано утром.
Потом она спросила, поменяла ли я валюту в аэропорту.
— Нет, не успела.
— Обычно в пансионе берут евро, но по кошмарному курсу, — недовольно сказала она.
Джулиана стала меньше ростом. Возможно, так казалось из-за новой прически, стрижки «ежиком», как у мужчины, которая подчеркивала яйцевидную форму ее головы. Однако, поглядывая не нее искоса с соседнего сиденья, я убедилась, что и фигура у нее стала другой: она как будто усохла. Глядя на ее тонкие, нервные пальцы, сжимавшие руль, я представила себе, какое костлявое тело скрывается под утепленной красной курткой.
Мы въехали в поселок с аккуратными, чистенькими, похожими друг на друга домиками с фасадами из листового металла разных цветов, напоминающего пластик. Гриндавик. Казалось, его построили за одну ночь. Подальше, за таким же опрятным и ухоженным портом, виднелась эмалевая гладь моря. В пансионе нас встретил парень с очень светлыми волосами. «Встретил» — это большое преувеличение, потому что он сделал ксерокопии наших документов, поменял мне деньги и выдал нам один ключ на двоих, не переставая смотреть по своему айпаду какой-то черно-белый фильм. Джулиана сказала ему что-то на языке, который не был английским, но на котором, похоже, она свободно объяснялась. Я спросила, выучила ли она исландский.
— Только необходимый минимум, чтоб выжить, — ответила она.
— Давно ты здесь?
Ей пришлось повозиться с магнитным замком, который словно не узнавал ключ.
— Мы здесь около года.
Комната оказалась крошечная, со стенами, обшитыми деревянными панелями. Запах в ней был какой-то химический, я не разобрала, какой именно, но пахло, по-видимому, от ковра на полу. Кровать в этом номере на двоих была узка даже для одного. А ванная, как сказала Джулиана, здесь общая. Она пошла туда первой и вернулась очень быстро. Я почистила зубы, ополоснула лицо и собралась принять душ, но передумала: запачканная чем-то черным занавеска провисала, ее нижний край мокнул в поддоне. Я надела пижаму (летнюю, как и остальные вещи, которые я собрала так поспешно и так неосмотрительно) и вернулась в номер. Джулиана сняла только куртку и туфли, бросив то и другое на ковер, и легла на кровать со стороны окна спиной ко мне и подобрав колени. Она лежала неподвижно, словно уже заснула.
Я помолчала, боясь разбудить ее, но потом все же решилась ее спросить:
— Куда мы завтра поедем?
— В Лофтхеллир, — ответила она, не поворачиваясь ко мне.
— Что это?
— Такое место на севере.
— Он там?
— Да.
Если посмотреть сверху, в этой позе, остриженная почти наголо, Джулиана еще больше напоминала мужчину. Она не повернулась ко мне и, как я поняла, не собиралась этого делать. Я сначала оперлась на кровать одним коленом, стесняясь этого вынужденного интимного соседства, затем другим.
— Почему он не приехал с тобой? — спросила я.
— Он не мог. Завтра поймешь.
Не знаю, что на меня нашло, но я, стоя на коленях на кровати, вдруг стала трясти исхудалое тело Джулианы, снова и снова повторяя:
— Почему он не приехал с тобой, я хочу знать почему, хочу знать сейчас.