Она растила двух дочек, Нину семи лет и Софию пятнадцати. И вот уже пять лет не получала прибавки к жалованью.
– Ну как? – спросила она.
– Что?
– Ты меня приглашаешь?
– Нет.
– А эти бабки? Зачем они?
– Сюрприз.
– Мне?
– Ага, как же.
– Ну давай, чао. Ты уже опаздываешь.
Он уже выходил за дверь, когда она добавила:
– Каскетку не забудь надеть.
Каждый раз, открывая автомат, Патрик должен был достать из него деньги, протереть внутри губкой, пополнить запас банок, бутылок с водой, пакетов с чипсами и мини-кексами «Папи Броссар», а также шоколадных батончиков. Все автоматы были оборудованы магнитными идентификационными картами. Он отмечался на каждом при помощи сканера, висевшего у него на поясе. Дома ему достаточно было подключить устройство к телефонной линии, чтобы вся эта ценнейшая информация отправилась прямиком в базу данных, которой «Дистрикан» пользовался для организации обслуживания клиентов и для выписки счетов. Кроме того, эта же информация позволяла определять скорость работы, выявлять простои, оптимизировать рабочий цикл, рационализировать нагрузки и увольнять нерасторопных сотрудников.
Патрик нашел эту работу через «Адекко», и с ним тут же подписали бессрочный договор. Таким образом он получал чуть меньше семи тысяч чистыми, плюс деньги на питание, плюс пятинедельный оплачиваемый отпуск, плюс страховка. А еще – халяву в виде батончиков «Марс» и кока-колы.
В целом, без учета сроков, эта работа вполне устроила бы Патрика, который и так становился все менее привередливым. Расставшись с женой, он теперь каждый день ел одно и то же – рис с курицей, одевался в одни и те же шмотки, и все дни его жизни, включая выходные, были похожи один на другой. В сущности, став снова холостяком, он опростился. Только вот эта каскетка. Футболка и куртка «Дистрикан» – это еще ладно. Но эта красная бесформенная «корпоративная» каскетка якобы регулируемого размера стала для него камнем преткновения. Он категорически отказывался надевать эту хрень. Ну вот менеджер по качеству и застукал его несколько раз на рабочем месте с непокрытой головой. Начались проблемы. А вы, господин Казати, разве не читали инструкцию? Патрик возразил, что это не мешает ему выполнять норму, да и вообще, его никто не видит. Менеджер повысил тон. Существуют правила. Неукоснительно соблюдать их все, конечно, невозможно, тут не концлагерь. Но тем не менее некоторые из этих правил касаются имиджа предприятия. И это важно.
С тех пор взаимоотношения Патрика и этой самой каскетки приобрели какой-то опереточный характер. Он надевал ее, когда ему казалось, что за ним следят, пинал ногами, забывал в машине, постоянно терял. За рулем, на объекте, в бистро, в гараже его преследовал вопрос: надевать или не надевать каскетку? Раньше мужикам не было нужды рядиться в клоунов. Ну разве что лифтерам, портье да прислуге. А теперь все стали понемногу превращаться в лакеев. Силикоз, взрыв рудничного газа – не они теперь составляют основные профессиональные риски. Теперь люди умирают понемногу, так сказать, «на медленном огне», от унижения, от мелких ущемлений их прав, от мелочной слежки, которой подвергаются в течение всего дня, и еще от асбеста. С тех пор как заводы приказали долго жить, рабочие люди превратились в нечто вроде конфетти. К дьяволу массы, к дьяволу коллективы. Настало время индивидуалов, повременных работников, единоличников. Все эти мелкие должности вращались в вакууме, где множились бесконечные боксы, кабины, клетушки и прочие крохотные пространства, разграниченные прозрачными пластиковыми перегородками.
Страсти там умерялись кондиционерами. Бипперы и телефоны держали участников игры на дистанции, охлаждая взаимные связи. Единомыслие, общность интересов, существовавшие не одно столетие, превращались в ничто в этом гигантском котле конкурентных сил. Повсюду на смену прежнему совместному вкалыванию пришли новые мелкие работенки, невыгодные, плохо оплачиваемые халтуры – сплошные поклоны и приседания. Производство никого больше не интересует. Теперь все разговоры – о межличностных отношениях, о качестве обслуживания, о стратегии коммуникации, об удовлетворении запросов клиента. Все измельчало, стало разрозненным, мутным, ублюдочным. Патрик ничего не понимал в этом мире без друзей, в этом новом порядке, распространявшемся с поступков на слова, с тел на души. От вас ждали теперь не только точного исполнения обязанностей, рабочей силы, выражавшейся в денежном эквиваленте. Нет, теперь надо было и самому верить во все это, соответствовать этому духу, употреблять разные штампованные словечки, спускаемые сверху, вращающиеся вхолостую, но обладающие при этом поразительным свойством делать любое сопротивление незаконным, а ваши интересы – не подлежащими защите. И еще – носить каскетку.
В этом новом мире работяги не ставились больше ни во что. Их трудовые подвиги вышли из моды. Над их горластыми профсоюзами, всегда готовыми пойти на сделку, смеялись в открытую. Всякий раз, когда какой-нибудь бедняга начинал требовать для себя жизни получше, чем то бедственное положение, в котором он находился, ему на пальцах объясняли, насколько это его желание лишено здравого смысла. Чего доброго, своим желанием жрать и отдыхать, как это делают другие, он еще затормозит мировой прогресс. Правда, его эгоизм вполне понятен. Он ведь попросту не в курсе мирового расклада. Вот повысят ему заработную плату, а его работа перекочует куда-нибудь в окрестности Бухареста. А на его место явятся трудолюбивые патриотичные китайцы. Ему следует учитывать эти новые обстоятельства, которые с такой готовностью объясняли ему симпатичные, хорошо упакованные педагоги.
Теперь, в середине июля, менеджер по качеству вряд ли мог нагрянуть, так что Патрик работал с непокрытой головой. Как он и думал, на обработку больницы ушло целое утро. Он продолжил работать и в обед, потому что к ужину к нему должен был прийти Антони, а значит, надо было вернуться домой пораньше. В начале четвертого он даже позволил себе несколько раз «пикнуть», не загрузив в автомат новый товар. Конечно, это большое искушение – только делать вид, что пашешь, а на самом деле просто отмечаться. Он работал быстро, точно, производя перед каждым автоматом одни и те же манипуляции, время от времени выпивая баночку бесплатной кока-колы. С тех пор, как он завязал с выпивкой, это стало его слабостью. Таким образом он засасывал по два литра в день, что вызывало вздутие живота и жуткую отрыжку. В пустом больничном коридоре эти явления приобретали чуть ли не пиротехнические размеры. А лучше всего, когда это происходило на перекрестке, когда он дожидался зеленого сигнала светофора. Люди оборачивались на него с изумленными лицами, а Патрик, сидя за рулем дистрикановского автомобиля, отдавал им по-военному честь. А что, очень даже неплохо для имиджа предприятия.
Антони, пунктуальный, как всегда, явился к отцу в семь вечера. Они поцеловались прямо на пороге. С тех пор, как им приходилось общаться без материнского надзора, они не слишком-то знали, как вести себя друг с другом. Глухая вражда, заменявшая им когда-то родственные чувства, исчезла без следа. Вместо этого между ними образовалось нечто вроде стеснительной привязанности. А главное, они избегали опасных тем.
– Ну как?
– Нормально.
– Что, вот это – нормально?
Нахмурившись, отец ткнул пальцем в отметины на лице сына. Губа у того была рассечена, под глазом – фонарь.
– Ничего особенного.
– Ты подрался?
– Нет.
– Покажи-ка.
Антони увернулся, прежде чем отец до него дотронулся. Инстинктивно. Тот опустил руку. Настаивать не было смысла.
– Ладно.
Антони прошел в маленькую гостиную, выходившую окнами на автостоянку, и сел. Он специально припарковал там велосипед. Пусть будет на виду. Отец на кухне занимался стряпней. Антони узнал запах томатного соуса, потом на сковородке заворчало мясо.
– Ты что делаешь?
– Спагетти болоньезе.
– Круто.
Отец улыбнулся. Спагетти – это удобно, когда Антони приходил к нему, он ничего другого и не готовил. Полукилограммовую пачку сынишка уминал за милую душу. А он гордился его аппетитом, гордился тем, каким стал его парень. В детстве Антони всегда был маленьким, ниже среднего роста, это и по его медицинской карте видно, да еще этот больной глаз, плюс привычка держаться за материнскую юбку. Патрик был рад, что со всем этим теперь покончено. Не все со временем становится хуже. Он убавил огонь под сковородкой, добавил к мясу лук и чеснок, потом все обжарил, помешивая деревянной лопаткой. И все-таки на душе у него было неспокойно. Антони схлопотал от кого-то, и ему хотелось понять, в чем дело. Узнать имена, что ли. Из гостиной раздались официальные голоса. Телик. Итоговый репортаж с «Тур де Франс».
– Ну и у кого желтая майка?
– У Индурайна.
– Достали уже. Все время одно и то же.
– Прет как танк.
– А то.
– Победит.
– Знаю.
Они поели под вечерний выпуск новостей. Антони сидел, уткнувшись в тарелку, а отец резал макароны ножом, что оживляло в памяти былые ссоры. Элен придавала большое значение таким вещам: спагетти ножом резать нельзя. Патрик подумал об этом, и в душе у него что-то шевельнулось.
На экране в общих могилах, вырытых экскаватором, штабелями лежали завернутые в ткань трупы. В Гоме не хватало негашеной извести, и все четче обозначался призрак эпидемии. Отец с сыном слушали новости с глухим равнодушием. Все, что исходило из этого ящика, казалось каким-то далеким враньем. Тем временем появился официальный представитель правительства и начал сыпать крылатыми, не ведающими границ словами. Отец с сыном ели спагетти, пока не остыло. Время от времени отец пытался что-то сказать. Сегодня жарко. Скоро снова в школу? А как мама поживает?
– Хорошо.
– А этот ее как?
– Не знаю. Он сейчас редко показывается.
– Ах вот как, – сказал отец, продолжая жевать. – Ищи-свищи, значит…
Антони с жалостью взглянул на него. Вот не может старик, чтобы не укусить, не выдать какой-нибудь гадости. Обязательно ему надо отыграться.