. В результате их квартира оказалась завалена свечками, пластмассовыми фонариками, флисовыми пледами, буддистскими безделушками. Корали, кроме того, не смогла устоять перед двумя ротанговыми креслами с белыми подушками. И правда, вместе с юккой и другими комнатными растениями, расставленными по углам, они составили очень неплохой ансамбль. Если бы Хасин удосужился все же вбить гвоздь, чтобы повесить фотографию Бруклинского моста, которая дожидалась своего часа, прислоненная к стене, было бы еще лучше.
Корали встала к полудню. Она ждала, когда уберется Элиотт. За ним обычно приходила его мать, и это каждый раз был тот еще цирк. Корали предпочитала переждать его в постели. Элиотт должен был скоро получить инвалидность, и тогда они с его подружкой смогут переехать в собственную квартиру. Скорей бы. Ей уже осточертели его постоянные ночевки у них. Она вышла на кухню босиком. После возвращения она старалась сохранить загар, для чего каждый день ходила в бассейн, загорала в сквере перед их домом, и сейчас ее белое хлопчатобумажное белье ярко выделялось на смуглой коже.
– Привет.
Она улыбалась, даже по утрам, даже по понедельникам. У нее всегда было хорошее настроение. Хасину нравилось ее длинное тело, мускулистые ноги, плоский живот. Зимой она выглядела так себе. Крашеная блондинка, нос крупноват, глаза умеренно светлые, сильно красится, носит высокие сапоги, большие серьги, все время кутается в какие-то немыслимые шали. Но с приходом солнечных дней она выставляла напоказ свою фигуру топ-модели – ни капли жира, тонкая, изящная, с маленькой грудью и идеальными плечами. Две ямки пониже спины компенсировали впечатление некоторой худобы.
Хасин налил ей кофе, и она потянулась, довольная как кошка.
– Поздно они ушли?
– Ага. А толстяк тут спал.
– Да? Как-то странно пахнет, тебе не кажется?
Хасин подбородком указал на виновника, который с невинным видом, держа нос по ветру, пришел вслед за Корали, постукивая когтями по плиткам пола. Корали хихикнула, потом села за стол и уткнулась в чашку. Хасин намазал ей маслом кусок хлеба. Нельсон растерянно смотрел на них. Он бросил ему кусочек.
– Держи, дворняга.
– Не называй его так, – сказала Корали.
– Я же в шутку…
Он стал убирать со стола. Ставя свою чашку в посудомоечную машину, он спросил:
– Ты чем сегодня хочешь заняться?
– Ничем. Не знаю. Сексом.
Хасин обернулся. Ей часто нравилось вгонять его вот так в краску. Скоро уже полтора года, как они стали встречаться, а с весны поселились вместе в этой квартире. Так она захотела. Когда они познакомились, Хасин жил еще у отца. Старик снова уехал на историческую родину, но продолжал вносить крошечную плату за квартирку, и все оставалось как раньше. Что касается работы, он нашел себе временное местечко в огромной фирме промышленной очистки «Солодия», завладевшей имуществом «Металора». Старым сталелитейным заводам принадлежали в долине десятки жилых объектов, домики на две семьи и даже несколько больших домов, в которых жили инженеры и хозяева предприятий. После закрытия заводов все это добро было брошено и превращалось в руины в прямом смысле слова. Прошло немало времени, прежде чем холдинг, владевший «Металором», признал свою ответственность и занялся решением этой проблемы. «Солодия» выиграла тендер, работы там было года на три, не меньше. Для Хасина это было не сложно. Утром он приезжал на объект вместе с двумя-тремя чуваками, вооруженными ведрами, кувалдами, ломами, и они начинали крушить все что ни попадя. Получалась такая довольно прикольная игра-«разрушалка». Надо было убрать гипсокартонные перегородки, снести кирпичные стены, выдрать старые свинцовые трубы. Они испытывали детский восторг, когда стена поддавалась, а потом ее можно было свалить ударом ноги. К полудню вокруг почти ничего не было видно. В воздухе стояла плотная пыль, от которой ребята защищались при помощи бумажных масок. Закончив первый этап работы, они приступали к освобождению помещения от строительного мусора. Работали по очереди. Одни наполняли ведра, другие выносили их и высыпали в кузов грузовика. Балки, трубы приходилось выносить вручную, положив на плечо. Сначала Хасин пахал как полный идиот. Носился по лестницам, принимая собственную злость за силу, галопом взбегал обратно наверх, спешил, волновался, стремясь закончить работу как можно быстрее. Жак отозвал его в сторонку. Он не был у них главным. И зарабатывал не больше, чем они. Но приказы отдавал он.
– Послушай-ка…
И все ему объяснил. У этой работы нет конца. За этим ведром обязательно будет другое. За этой квартирой – следующая. Новые стены для сноса, новые места для разгрома.
– Каждое утро в шесть часов у тебя будет звонить будильник. Не парься. Не стоит.
В тот момент Хасину захотелось влепить ему кулаком по морде. Но у него уже все болело, а Жак весил не меньше ста кило. И злость его осела вместе с пылью. Они возвращались на грузовике, Хасин чувствовал себя полным дерьмом – устал как собака, к тому же его не поняли. За окном мелькали одни и те же серые пейзажи. И небо не обещало ничего нового. Жак прав. К чему надрываться? Хасин посмотрел на него в зеркало заднего вида. Джинсы «Рика Льюис», соцстраховские башмаки, которым давно пора на помойку, худые ручищи. Он вкалывал, повязав поясницу фланелевым поясом. И больше помалкивал.
В следующий понедельник Хасину зверски тяжело было встать утром, и он опоздал к началу работы. Остальные начали его подкалывать. Тоже еще лодырь нашелся. Жак сказал, чтобы они оставили его в покое. И опять отвел его в сторонку.
– Порядок есть порядок.
Постепенно, присматриваясь к работе старшего товарища, Хасин вошел в ритм. Он заметил, что Жак соблюдает определенные ритуалы, давая себе таким образом передышки, разбивая рабочий день на части. В восемь утра – сигарета, в десять – вторая, уже с кофе, в одиннадцать он делал громче радио – начиналась его любимая передача. Он старался сделать за утро как можно больше, чтобы можно было пофилонить после обеда. Точно так же он выдавал максимум в начале недели. Таким образом, в запасе у него было немало хитростей, помогавших преодолеть эту временну́ю пустыню, бескрайнюю, однообразную, в которую вы попадали, едва спрыгнув с кровати, и по которой вынуждены были тащиться – чего уж там – до самой пенсии. Хасин понял это. Его время ему не принадлежит. Но часы всегда можно обмануть. Однако было еще что-то, с чем он ничего не мог поделать: отныне его телом распоряжается чья-то чужая воля, диктует ему свои правила. Теперь он – орудие, вещь. Работяга.
В одиночку он точно не выдержал бы. Если подумать, то в его жизни не было ничего, что научило бы его держаться, терпеть. А впрочем, нужно ли, правильно ли это – держаться? Стать безотказным, надежным трудягой – вроде отца? Но у него была Корали.
Ему повезло, если честно. В теории их истории просто не могло быть. У нее – высшее техническое образование, отличная работа в префектуре, и вообще, она хорошенькая, просто супер. В первый раз, когда они случайно встретились у Дерша, он был пьяный в хлам. Через два месяца он уже обедал у ее родителей. Отец – заведующий техчастью в лицее, симпатяга, горлопан, профсоюзный деятель, лысый, в толстой вязаной кофте на молнии. Мать работала на прядильной фабрике Солена, последней в стране. Она приготовила рыбу, проявив деликатность и понимание. Старик был проще. Он, не задавая вопросов, поставил на стол бордо, и Хасин выпил его, не заставляя себя упрашивать.
С этого момента жизнь Хасина стала сбалансированной. Неприятности компенсировались покупкой бытовой техники, долгота дня – перспективой отпуска, присутствие Корали скрадывало однообразие рабочей недели, остальное довершали приятели, шмаль, кабельное телевидение и «Лара Крофт». Все в целом складывалось в итоге во вполне приемлемую жизнь.
Во всяком случае, после того случая, когда он потерял зубы, Хасин сидел на попе ровно и не высовывался. Его нашли тогда в сортире «Завода» в луже крови. Отец встал на колени и поднял его на руки. И каждый день навещал в больнице. Потом, после суда, он уехал на родину, уже окончательно. Теперь, разговаривая с ним по телефону, Хасин слышал чужой голос – голос человека в стадии исчезновения, который распадается, лишь слегка касаясь того, что принадлежит этому миру. Уже несколько месяцев Хасин обещал себе, что вот-вот поедет повидаться с ним. Но ему было страшно, она боялся увидеть перед собой призрак. Корали и тут помогала ему. Она брала его за руку, говорила: поцелуй меня, котик, крепко-крепко, и другие простые вещи, от которых одиночество дает трещину.
Но завтра снова начиналась работа, и на сердце у Хасина было тяжело, как у школьника. В кухонное окно он видел долину, кучи всех этих придурков, счастливых, семейных. Еще и воскресенье у них. Квартал, где они жили с Корали, состоял наполовину из кооперативных квартир, наполовину из социального жилья и был очень неплох: бетонные площадки перед входом в дом, газовое отопление, стеклопакеты, построен недавно, дома многоэтажные, места общего пользования еще пахли новостройкой. Нашла его, ясное дело, Корали. Вид из окон был обалденный: весь город как на ладони, и дальше, на восток, до самого Гереманжа. Странно, но эта панорама действовала ему на нервы. Люди сверху – как муравьи, посмотришь вот так, и сами собой напрашиваются какие-то глобальные вопросы.
Корали допила кофе, потянулась и беззастенчиво зевнула, закинув голову и вытянув ноги в войлочных тапках, болтавшихся на пальцах. Эта картина придала Хасину уверенности.
– Серьезно. Чем займемся?
– Не знаю. Можно просто посидеть дома.
Она снова с улыбкой протянула к нему руку. Он нагнулся, схватил ее за пальцы, и они поцеловались через стол – громко чмокнулись. Потом Корали внимательно на него посмотрела:
– Что с тобой опять?
– То есть?
– У тебя такой вид…
Она насупилась, передразнивая его. Он пожал плечами.
– Ну ладно, ты же не станешь портить нам день только из-за того, что завтра тебе опять на работу.