И вот теперь он сидит дома, большей частью в одиночестве. Тоскливыми вечерами потягивает пиво и засыпает с открытым ртом перед теликом. В три ночи внезапно просыпается, как будто от прикосновения ледяного железного прута к пояснице. Утром встает с трудом, а дальше надо снова тянуть день до вечера. После такого ему уже ничего не хочется, только скорее оказаться дома. А там – все по новой. Стаканчик, всего один – так он решил для себя. Но воля у него не железная, и – полетели банки одна за другой. Эти домашние посиделки в одиночестве и составляли теперь основу его жизни. Иногда, приклеившись задом к креслу, он разглядывал свои руки. Такие же, как раньше, красивые, крепкие. Только на наружной стороне появилось несколько коричневых пятнышек. Он чувствовал себя опустошенным, совершенно без сил. У него не было желания ни идти куда-нибудь, ни встречаться с людьми. В любом случае, он почти со всеми перессорился. Вот чего ему хотелось бы, так это занять чем-то праздные руки. Вложить в них рукоятку. Они же созданы для того, чтобы сжимать инструмент, обрабатывать что-то. В такие минуты на него нападало такое бешенство, такое отчаяние, что он мог бы кого-нибудь убить.
Но на этот раз Патрик Казати был доволен. К нему должен заглянуть сын, и его переполняла гордость. Мальчик скоро наденет военную форму, будет служить в Германии. Он не называл его в своих мыслях «солдатом». Еще меньше он думал о войне. В голове вертелось одно слово – «военный». К этому примешивался аромат умеренного героизма, порядка и дисциплины, а главное – твердости и ответственности.
В сущности, бедному пареньку страшно не повезло. Они с Элен завели его слишком рано. Потом начались проблемы с заводом. В их жизни прочно поселился страх перед завтрашним днем. А дальше – безденежье, домашние дрязги, постоянная битва за этот рубеж, отделяющий человека скромного достатка от нищего. И желание выпить, которое всегда было при нем.
Когда он познакомился с Элен, той было семнадцать. Она и ее сестренка считали себя любимицами всей долины. Напридумывали себе всякого, короче. Дочка Клеберов была покрасивее, да и Шанталь Дюрюпт – тоже. Эта, между прочим, добралась до Парижа, ее видели даже в «Скопитоне» Петулы Кларк. Что с ней стало дальше, неизвестно, но с такими ногами можно предположить, что она удачно вышла замуж или сделала карьеру стюардессы. Только в Элен было что-то посерьезнее, какая-то опасная манкость. На нее только посмотришь, и уже как будто ты ее имеешь. В ту пору вокруг нее вертелись все парни, а она только помыкала этим сборищем идиотов. И такая карусель продолжалась не один десяток лет. Элен так и не пожелала отказаться от своей власти над мужчинами. Теперь Патрику было смешно. Чары совершенно рассеялись. Она постриглась, руки у нее стали дряблыми, щеки обвисли. Не говоря уже о бюсте. Он был доволен. Элен потеряла свою боевую силу.
А ведь им нет еще и пятидесяти, скажи пожалуйста.
Как быстро у них все прошло, они даже и насладиться по-настоящему не успели. Это чувство, что все осталось в прошлом, создавало между ними какое-то новое взаимопонимание, уже не любовь, но что-то вроде нежности, верности, несмотря ни на что. Они не делали больше друг другу больно. Слишком поздно.
Подождав еще немного, Патрик пошел и достал из шкафчика под раковиной подарок. Он положил его на крошечный кухонный стол и снова сел на стул. Было уже почти три. Этот парень издевается, что ли? Патрик сидел, уставившись на глянцевую бумагу, на завитки ленточки. Стул был не слишком удобный, но он не решался перейти в кресло, боясь, что снова уснет. Через полчаса он встал и выдрал одну банку из упаковки, купленной для их мужского междусобойчика. Он выпил три подряд, лег в конце концов, и на него обрушился тяжелый сон.
Когда он очнулся, был уже девятый час. У него все затекло. День пропал. Черви тем временем продолжали свою неутомимую деятельность в банке из-под «Несквика». В полинявшем небе не было ничего, кроме пустоты, и вообще, на улице стало как-то хуже. Он закрыл окно, прошел на кухню, поджав губы. За три метра было слышно, как он дышит, – тяжелое, жесткое дыхание курильщика с тридцатилетним стажем. Он несколько секунд смотрел на подарок. Потом разорвал бумагу, открыл прямоугольную коробку и достал оттуда прекрасный охотничий нож. Это и правда было потрясающее оружие, с почти черным широким лезвием, своей вытянутой, округлой формой напоминавшим лист иудиного дерева. Он попробовал его на своей руке – наточено идеально. Он вложил нож обратно в ножны, ножны засунул себе за ремень. Раз сын не пришел, он сам пойдет и отыщет его.
Перед тем как выйти из квартиры, Патрик прихватил две банки пива – на дорожку. Он сел в свой «Пежо 205» и поехал к озеру. Он вручит ему подарок, пусть даже насильно. Этому сукину сыну – его сыну.
5
Итак, они были там, французы, может не все, но много.
Старики, безработные, влиятельные люди, молодежь на мотоциклах, арабы из «зоны», разочарованные избиратели и неполные семьи, дети в колясках и владельцы «Рено Эспас», коммерсанты и молодые специалисты в «Лакост», последние рабочие, торговцы чипсами, секс-бомбы в шортах, парни с залитыми гелем волосами, а также приехавшие издалека сельские жители, «головастики», ну и конечно, несколько солдатиков – для полноты картины.
Они пришли толпой на берег озера, припарковались трехкилометровой вереницей вдоль шоссе или в поле до самого леса. Шли компаниями, как кочевники, веселые, до ужаса разные, несовместимые и, однако, рука об руку, как добрые приятели.
Все направлялись в одно место, к американскому пляжу – почему он так назывался, уже никто не помнил. На самом деле название это появилось давным-давно, когда один тип, державший магазин военных излишков и торговавший привозными джинсами, решил в шестидесятые годы открыть здесь кинотеатр «драйв-ин». Он утверждал, что родом из Техаса, и ходил в ковбойских сапогах. Что еще надо? Кино его прогорело, а название осталось.
Приехав на место, Стеф и Клем нашли, что все устроено вполне на уровне. Для речей была установлена эстрада, и муниципальный служащий, отвечавший за звук, пускал время от времени поверх толпы безликое завывание фонившего микрофона. Оркестра в этом году не было, это слишком дорого, да и старомодно. Диджей тоже неплохо справится с делом. Был также большой буфет, длинные столы с деревянными скамьями, а под пластмассовым навесом какой-то тип продавал сосиски и жареную картошку. По идее, он был монополистом, поскольку только у него были все необходимые разрешения. Но на деле кроме него будут еще и другие – с мини-барбекю, фритюрницей и трансформатором, – которые попытаются под шумок делать свой маленький бизнес. Во всяком случае, власти не слишком придирчивы.
Некоторые зрители пришли пораньше, чтобы занять хорошие места. Они устроились на берегу со стульями и шезлонгами и ждали теперь начала зрелища, попивая холодное пиво, которое доставали из разноцветных сумок-холодильников. Чуть поодаль по озеру плавала баржа, груженная ракетами. Ясное небо еще отражалось на поверхности воды, но свет преломлялся уже беспорядочно, создавая впечатление какой-то неразберихи. Шелестели листья на деревьях, окружавших этот человеческий муравейник. И надо всем этим стоял вкусный запах жареного мяса – аромат лета. Люди терпеливо ждали, наслаждаясь моментом. Стеф и Клем бродили вокруг.
– Где сядем? – спросила Стеф.
– Не знаю. Просто пройдемся.
– Не хочется попадаться на глаза отцу.
Перед тем как ехать сюда, девчонки заскочили к Ламболе, чтобы купить немного выпивки. В воскресенье все магазины были закрыты, и надежда оставалась только на старика. Впрочем, он был готов к такому повороту событий. Его никогда не закрывавшийся гараж, где хранились самые невероятные товары, в этот вечер ломился от продуктов и алкоголя. Никто не знал, имеет ли он право торговать всем этим. Но, облачившись в синий комбинезон и майку, он день и ночь вместе с сыном и дочкой обслуживал клиентов. Даже при опущенной железной шторе достаточно было только позвонить в звонок: выход-то всегда можно найти.
Когда девицы подошли к гаражу, там уже стоял длинный хвост из легкомысленных горожан, в основном молодых, но не только. Работа была поставлена отлично. Покупатель, когда подходила его очередь, просил упаковку пива и гуакамоле. Старик Ламболе говорил: «Сейчас». Его сын скрывался в наскоро оборудованной в заднем помещении кладовке – морозилка, металлические стеллажи и все такое, – возвращался с продуктами, и клиент, ободранный как липка, отходил в сторону. «Следующий!» Когда подошла очередь Стеф и Клем, они спросили упаковку из двенадцати банок. Тридцать пять франков.
– Это же дорого!
– Такая цена.
Старик, синий комбинезон, его дети. Они заплатили.
Всю обратную дорогу они слушали только одну песню «Меня часами от нее трясет»[38], которую крутили в режиме нон-стоп. Настроение у них было жуткое, они глушили пиво. Перемоткой заведовала Стеф. После каждого прослушивания от слов песни у них все больше съезжала крыша. Они уже почти приехали и на проселочной дороге, петлявшей среди деревьев, выпили еще две банки пива. Потом наступил вечер, и в прохладном лесу им стало тревожно. Они поехали дальше, забыв упаковку. Затем надо было найти место для стоянки, припарковаться. Клем стукнула две машины – впереди и сзади. Девчонки смеялись. Развевающиеся волосы попадали им в рот. Наконец они добрались до пляжа, полного под завязку. Они старались идти прямо, но это давалось им с трудом.
– Представляю, что будет, если я встречу маман в таком состоянии.
– Тут столько народу, мы ничем не рискуем.
– Ага, просто жесть, сколько сюда приперлось всякого жлобья.
– Ну да, карнавал же. Вот все и приперлись.
– Не говори. А мы-то что тут делаем?
– Слушай, кто-то, кажется, хотел трахаться? – пошутила Клем.
Стеф скорчила рожу. Все вдруг стало совсем не так ясно, как раньше. Ей было неспокойно, она чуяла опасность. Пора завязывать с пойлом, подумала она. Сейчас они немного прогуляются, и она попросит Клем отвезти ее домой.