Постепенно они растворились в толпе. Запахи, музыка, шум голосов, непрерывное мелькание лиц. Девушки пробирались вперед, вместе, но молча. Все для них было спектаклем. Они купили жареной картошки и устроились на бревнах, чтобы поесть. Мимо, с интересом поглядывая на них, проходила компания парней, явно деревенских, наголо стриженных, в берцах. На них были джинсовые куртки с обрезанными рукавами, надетые поверх рокерских футболок. Некоторые начали отпускать бородку, но у них это плохо получалось. Они всё пялились, не уходили, и Клем показала им палец, после чего те пошли своей дорогой.
– Прикольные эти рокеры. Пошлешь их, и сразу – никого.
– Ага, да все они такие. Слушай, пойдем отсюда. Надоело.
– О-ля-ля, достала, если честно. Ты чего?
Стеф не ответила. Она и правда чувствовала себя как-то странно.
– Народу слишком много.
– Хочешь свалить?
– Не знаю.
Клем встала, потянула подругу за руку, та весила не меньше тонны. Они пошли снова слоняться среди толпы.
Корали с Хасином, держась за руки, прогуливались с собачкой. Хасин чувствовал себя хуже некуда. Он решил дойти до буфета, а там – смыться. Они прошли мимо. Он не посмел. Кроме всего прочего, они встретили его прежних корешей, отчего его бросило в жар. Он сам точно не знал, почему, но все это – что они с Корали пара, что они гуляют, целуются на улице, – не укладывалось у него в голове. Все-таки интересная это штука – телки. Вам хочется просто потрахаться с ними, потом они каким-то образом умудряются оставить вас на ночь, а там – одно за другим: вы подписываете какие-то бумаги, строите планы, и вдруг все вокруг меняется. Вы больше не ходите в те места, куда привыкли ходить. Друзья детства становятся вам абсолютно чужими людьми. И вы начинаете следить, чтобы после посещения вами сортира крышка горшка была плотно закрыта.
Если честно, Корали ничего не требовала, и вообще, она была классная девчонка. Взять хотя бы тот факт, что приятели по полночи играли у них дома в видеоигры. Нет, но все-таки какое-то медленное движение имело место, и Хасин мало-помалу отказался от тысячи привычек. Он не жалел об этом. Его жизнь стала лучше, в этом не было сомнения. Когда на него находила хандра, он не сидел больше в одиночестве, пытаясь понять, не хуже ли он живет, чем мог бы жить, и не лучше ли устроились его приятели, чем он. Благодаря Корали он больше не испытывал этого мерзкого ощущения полной задницы, напрочь загубленной жизни. Она отвлекала его, а уж секс с ней был просто гениальный. Даже ее родители оказались очень милыми людьми. Вот только когда они выходили вместе в город, он всегда боялся, что их застукают, как будто его можно было в чем-то упрекнуть. При свете дня эта их история любви казалась ему каким-то маскарадом, и он понимал, что актер из него никудышный, что эта роль не для него. Он-то всегда мечтал быть главарем. И ему никак было не привыкнуть к амплуа спутника жизни.
Иногда он задумывался: что стало со всеми этими людьми, которых он совершенно потерял из вида, – с Муссом, Радуаном, со всей их компанией? Наверняка и без него они ведут ту же жизнь – голодранцев, жалких маргиналов. Малыш Кадер успел уже отсидеть, немного, всего два года – за «насильственные действия». Идиотская история, все из-за какой-то стычки на светофоре. Хасин не прочь был бы снова повидаться с ним.
Корали захотелось поесть жареной картошки и выпить пива. Хасин заплатил. Он считал деньги. Как только начинаешь честно зарабатывать на жизнь, все становится жутко дорогим. В наемном труде вначале есть что-то надежное, по сравнению с рисками бизнеса. А потом он понял, что эти смешные деньги – не начало, а постоянный доход честных тружеников. Вы начинаете подсчитывать сумму покупок в тележке или сравнивать стоимость вашей страховки с ценой отдыха на Балеарских островах. И вот ваша жизнь состоит уже из сплошных расчетов, мелких сокращений, безболезненных самоограничений, которые компенсируются удовольствиями, но удовольствий этих всегда оказывается недостаточно. Например, Корали уже давно засирала ему мозги талассотерапией. А стоит это удовольствие на двоих пять тысяч за уик-энд. Хасин зарабатывал семь тысяч двести сорок франков в месяц. Ну как позволить себе два дня в халатах и шлепанцах, если на это надо горбатиться два года? При одной мысли об этом кровь приливала у него к голове. А Корали твердила свое: вот увидишь, это так полезно.
Около девяти музыка смолкла, и Корали потащила Хасина к эстраде, на которую уже взгромоздился мэр. По бокам у него стояли нарядная женщина, похожая лицом на грызуна, и наглый, круглый как шар тип, пребывавший явно в отличном настроении, – Пьер Шоссуа. За эстрадой виднелась гладкая поверхность озера, а на другом берегу растрепанная полоса деревьев. Затрещали колонки.
– Пожалуйста, тише…
Все смолкло, и мэр смог наконец начать свою речь. Он был доволен таким стечением народа. Он был доволен всем, что здесь происходило. Зимой – рождественским базаром, новым крытым стадионом, автосалоном, побившим в этом году рекорд посещаемости. Летом Эйанж зарабатывает, конечно, на своих природных богатствах, ради которых, по его словам, люди едут сюда издалека. Того и гляди переплюнем Сен-Тропе. Но и кроме этого, в городе обустроена трасса для гонок на каноэ, есть скейт-парк, теннисные корты, отремонтирован бассейн, имеются мини-гольф, кемпинг и т. п. И все же он не намерен останавливаться на полпути. У города есть и другие цели, надо двигаться вперед. Тут микрофон взял Пьер Шоссуа и объявил, что следующим летом в Эйанже будет проходить регата. Эта новость несколько озадачила публику. Любознательные стали спрашивать, что это за регата такая.
– Я знаю, это может показаться самонадеянным, – с устрашающим энтузиазмом сказал Пьер Шоссуа. – Это не очень соответствует культуре нашего региона. Но я убежден, что у нас есть все, чтобы принять такие престижные соревнования. Я специально ездил в Анси, в Лугано, на озеро Комо. Мы ни в чем им не уступаем, нам нечему завидовать.
Мэр с серьезной миной пошутил, что, возможно, нам все же стоит позавидовать порядку налогообложения, существующему на озере Комо. Толстяк продолжил, напирая на благоприятные последствия, которые обязательно повлечет за собой это событие, но Хасин больше не слушал. Он стал смотреть по сторонам. Остальные зрители тоже не проявляли особого внимания. На лицах читалось вежливое веселье. Кое-кто посмеивался. Какой-то пьяный заорал: «Долой!», все вокруг захохотали, кроме его жены. Социальная и культурная жизнь Эйанжа была людям вообще-то по барабану. Они пришли сюда за шумом, светом, ну, и чтобы выпить. И сейчас из вежливости ждали, когда закончатся речи. Вдруг Хасин увидел что-то, что поразило его. Но он не успел понять. Знакомое лицо с обвисшим веком уже исчезло.
Антони пришел один. Видеть отца ему не хотелось, да и никого из друзей особенно тоже. Просто было желание насладиться уверенностью, что на этот раз с Эйанжем покончено. Бродить себе руки в карманах, чуть ли не как турист, среди мест, среди людей, которые не имеют к нему больше никакого отношения. Вот такое новое ощущение. Завтра он наконец-то уедет.
Он слушал, как отец Стеф произносит последние слова своей речи, и вдруг поймал себя на том, что ищет ее в толпе. Вот бы она оказалась тут. Идеальный момент для последней встречи. На этот раз они были бы на равных. Пьер Шоссуа пожелал всем прекрасного вечера. Мэр последовал его примеру. Женщина с лицом грызуна не произнесла ни слова, чувствовалось, что она разочарована.
– А пока, в ожидании фейерверка, передаю вас в искусные руки нашего диджея, – сказал в заключение мэр, представляя зрителям довольно упитанного молодого человека в белой футболке и с висящими на шее наушниками. Тот начал крутить набившую оскомину, знакомую всем музыку с ленты радио «FM». Антони и пять тысяч присутствовавших вернулись к прерванному было фланированию. Он допивал теплое пиво, когда заметил кузена.
Тот тусовался вместе со своей сестренкой и ее парнем. Рядом – коляска и два малыша: полуторагодовалая Жюли и трехлетний Киллиан. Антони пожал парням руку, поцеловал Карин и ребятишек. Они обменялись парой простых неловких слов. Встретить их было все же приятно.
– Так что, готово дело? Уезжаешь?
Карин говорила, держа дочку на одной руке, а другую положив на коляску. В ее тоне слышались и упрек, и поздравление. Антони нашел, что она здорово изменилась. Беременности сработали у нее как проявитель. Раньше можно было подумать, что она – законченная лоботряска. Но на деле она оказалась матерью до мозга костей. С появлением первого ребенка она с головой ухнула в эту новую для себя роль, и от прежнего подростка не осталось и следа: девочка умерла в родах. В свои двадцать два года она была образцом самоотречения и нежности, неистощимым источником молока, слез, любви и треволнений. Она сожгла все мосты, соединявшие ее с прежней жизнью, чтобы безоговорочно посвятить всю себя потомству, в мгновенье ока превратившись в домашнюю хозяйку с полной занятостью. Такого от нее никто не ожидал. Все ее дни – от приема пищи до сна – были подчинены одному ритму. Она поднимала детей, разогревала молоко, мыла, пеленала, потом гладила белье. Вскоре свист скороварки возвещал о наступлении полудня. На очереди были картошка, зеленая фасоль, свинина. Она выпивала свой кофе, рассеянно поглядывая, как играют дети. Около двух она позволяла себе короткую передышку и, пока карапузы дрыхли, закусывала шоколадками любимый сериал. Днем – новая порция обязанностей и хлопот: поднять детей, покормить, погулять с ними, вернуться, приготовить ужин. Когда она куда-то ходила, ее маршрут пролегал неизменно между домом и медицинским кабинетом или между «Леклером» и детской площадкой. Телик в квартире молотил по двенадцать часов в сутки. Телевизоров было три. Мика, ее парень, вкалывал на транспорте и по крайней мере три ночи в неделю отсутствовал. Вернувшись с работы, он падал на диван, и его тут же облепляли дети. Это была традиция, в эти минуты все получали мороженое. Вся семья садилась перед телевизором, наслаждаясь чудесным вкусом ванили во рту. Что может быть лучше?