Через десять минут они дошли до того места, где песок становился грязью, превращался в топкую смесь камышей, колючего кустарника и высокой травы. Только теперь Хасин решился оглянуться. Незаметно для себя они прошли немалое расстояние. Мужик достиг своей цели, нашел плоский камень и сел на него. Согнув худые колени и положив на них вытянутые руки, он смотрел на озеро, на тьму. Хасин подошел, пригнувшись, потом встал на колени, чтобы удобнее было следить за ним. Среди травы и камышей возвышался неподвижный силуэт, похожий на индейца. Человек ничего не делал. Тишину время от времени нарушало кваканье лягушек. Хасин ждал своего момента.
Потом мужчина, похоже, начал клевать носом. Отяжелевшая голова его свесилась на грудь. Пора, подумал Хасин. Но тот почти сразу пришел в себя и встрепенулся, что-то бормоча себе под нос. Не переставая ворчать, он поднялся на ноги. Похоже было, что он ругается, упрекает кого-то в чем-то. Эти сетования все продолжались, пока он не без труда разувался, снимал рубашку, брюки, носки. Наконец, трусы. Раздевшись догола, он осторожно вошел в воду по пояс. Лег на спину, полежал на воде, как выдра, а потом без предупреждения поплыл прочь от берега.
– Чего это он?
Он плыл брассом, неловко, беспорядочно выбрасывая вперед белые руки, но все же плыл. Хасин встал во весь рост, чтобы лучше видеть. Но фигура уже почти пропала из виду, растворилась вдали, в отсутствии горизонта, где-то между мраком и водой. Он увидел еще что-то вроде беловатой ряби, потом все скрылось.
Тогда он бросился к плоскому камню, на котором кучкой лежала одежда. Вода тихо плескалась у его ног. Ничего не было видно. Кругом была чернильная тьма. Сердце громко стучало о ребра. Он крикнул:
– Эй!
И еще, смешно, по-детски:
– Мсье!
Но крики его звучали фальшиво. Он подождал еще, проглядел все глаза, пытаясь отыскать что-то в натянутом перед ним полотне воды и мрака. Он хотел бы уйти, но ему никак было не решиться. Что-то не пускало его, какая-то нелепая надежда. Наконец он начал рыться в вещах, оставленных на плоском камне. Там не было ничего особенного, ни часов, ни бумажника, только тряпки и нож. Отличный охотничий нож, который Хасин сунул себе за ремень. Потом он вернулся на лесную тропинку. В любом случае, ему не в чем было себя упрекнуть. Всю дорогу он думал об этом человеке и о его сыне. В душе он ощущал себя убийцей, и это было не так уж неприятно.
8
«Опель Кадетт» был припаркован далеко, и Антони со Стеф шагали по шоссе, усталые и немного протрезвевшие. Время от времени проезжала какая-нибудь машина, и тогда им приходилось сходить с дороги. Стояла уже глубокая ночь, на обочинах было пусто. Иногда их руки соприкасались. Все становилось важным и бесценным. Они молчали, думая о том, что будет дальше. Ни ему, ни ей не хотелось, чтобы это закончилось вот так – вхолостую.
– Ну вот, – сказал Антони.
Они заметили вдали тачку, одиноко стоявшую на обочине. Последние метры они прошли, еле передвигая ноги. Стеф устроилась на пассажирском сиденье, Антони сел за руль. Он собрался включать зажигание.
– Подожди, – сказала девушка.
Он подождал. За ветровым стеклом ничего не было видно. Они с тем же успехом могли заблудиться в открытом море. Стеф захотела открыть окно со своей стороны, чтобы впустить в машину хоть немного воздуха. Для этого надо было покрутить ручку, но ручку заело. Безлунное, равнодушное небо нависало над квадратной крышей маленького автомобиля. С окрестных полей доносились какие-то упрямые тихие шорохи.
– Душно.
– Да, – сказал Антони.
– Ты во сколько завтра уезжаешь?
– Поезд в начале одиннадцатого.
– Иди сюда.
Она нагнулась к нему. Их губы встретились над рукояткой переключения передач. Антони, закрыв глаза, искал на ощупь грудь Стеф. Через лифчик он ощущал ее почти твердую плоть. Он нажал сильнее, и Стеф хихикнула.
– Что?
– Ничего.
– Ну что?
– Да ничего. Ты трогаешь мне грудь, как будто она пластмассовая.
– Она и похожа немного на пластмассовую.
– Дурак.
– Нет, но она какая-то уж очень твердая у тебя.
– Не твердая, а крепкая.
Она выгнулась и вся сияла.
– Ну, проверь.
Он потрогал еще.
– И что?
Он щупал ее через майку, потом кончиками пальцев дотронулся до кожи в вырезе.
– А тут мягко.
Он провел рукой по голой коже между бретельками, запустил палец в ложбинку между грудей.
– Ты вспотела…
Стеф завела руки за спину и расстегнула бюстгальтер. Она спустила бретельки с плеч, вытянула лифчик сбоку, потом сняла через голову майку. Овал плеча, тяжелая грудь едва угадывались в слабом свете звезд. Как давно он мечтал увидеть это. Он взял ее груди в ладони. Ощущение было невероятное, но почти сразу ему стало этого мало. Он принялся обследовать их, торопливо, прерывисто дыша, потом укусил ее за сосок. Девушка подавила тихий возглас. Он сделал ей больно. Трусики ее уже намокли. Она надеялась, что он не будет тратить время на лапанье. Парни имеют обыкновение надолго застревать на этом этапе, она же предпочитала, чтобы они сразу лезли в трусики и ласкали по-настоящему. Ей хотелось раздвинуть ноги пошире. Она взяла лицо юноши в свои руки, и они снова начали целоваться. На этот раз ей хотелось скорости, чтобы все было быстро. Еще и для того, чтобы подавить эти непонятные, подступавшие к горлу слезы. Хотя причин для них вообще-то не было. Поздний час, усталость. Она прижалась к Антони, тот обнял ее. Наконец он попытался, потому что им все же очень мешал рычаг переключения передач. Мало-помалу они пришли в возбуждение, охваченные ненасытным голодом, целуясь как школьники, энергично работая руками. Кабина наполнилась шорохом и вздохами. Они искали соприкосновения щеками, лбами. Она укусила его. Она просто умирала от желания. Она всхлипнула.
– Что-то не так?
– Нет-нет. Ничего. Я просто устала.
Она перелезла через рычаг и взобралась на него верхом.
– Эй…
Он шепотом утешал ее, пальцем стирая слезы с ее лица. Она боднула его.
– Хватит. Говорю тебе, все в порядке. Трахни меня теперь.
Она принялась за его джинсы, они были на пуговицах, вот гадость.
– Помоги.
Он изогнулся, чтобы расстегнуть ширинку, и Стеф чуть не влипла головой в потолок. Но ей было наплевать, она терлась о него, не в силах больше терпеть.
– Скорее.
Она засунула руку в промежуток между их телами, дотронулась через ткань трусов до его члена, с наслаждением стала извиваться поверх него. Он твердо прижимался к ее трусикам. Она спустила их. Вот-вот, уже близко. Какой-то шум отвлек их.
– Что это?
– Погоди.
Позади послышался нарастающий рев моторов, сначала гнусавый, продолжительный, он все набирал мощь.
– Что это? – повторила Стеф.
– Пацаны. Не двигайся.
Она припала к нему. Он воспользовался этим, чтобы снять с ее волос резинку.
– Э!
– Тихо, – шепнул он.
В заднем стекле обозначились фары. Свет залил всю кабину. Им было чудесно и страшно. С оглушительным треском мимо промчались мотоциклы и скрылись вдали. Осталось лишь далекое красное мерцание задних огней. Вскоре и оно исчезло.
– Ничего себе!
– Они нас не увидели.
– Вот не знаю. Тебе не показалось, что они притормозили?
– Да нет.
– А кто это был?
– Никто, не бери в голову.
Но они все равно поостыли. Стеф задумалась.
– Сниму-ка я сразу шорты, все равно придется.
Антони рассмеялся. Идея и правда была неплохая.
Чтобы осуществить ее, понадобилось преодолеть определенное количество трудностей, начиная с тесноты кабины, отсутствия света и кончая этим долбаным рычагом передач, но Стеф все же удалось каким-то образом встать на колени. Она стащила с себя шорты, трусики у нее были совсем простые, из хлопка. Ее животик немного нависал над резинкой.
Он коснулся ее бедер. Кожа была нежная. Плоть под ней – маслянистая, пышная. Пальцы глубоко погружались в нее.
– Постой.
– У меня уже…
– Ладно, ладно, тем лучше. Только погоди немного. Я чувствую себя толстой коровой.
Она снова залезла на него верхом, и он ухватил ее за ляжки.
– У тебя есть резинки?
– В кармане.
Он дал ей презерватив и, пока она возилась, открывая упаковку, просунул руку ей за спину, провел ладонью по ягодице и нащупал пониже припухлость ее «киски». Сквозь ткань трусиков он ощущал пришедшую в движение плоть девушки. Отодвинув трусики, он проверил: там все бурлило и пенилось. Лицо Стеф скрывали волосы. Но он и так угадывал ее наслаждение по тому, что происходило с ее животом, по румянцу, залившему щеки. Пальцы у него стали мокрыми. В конце концов она достала презерватив из пакетика, зажала его губами, схватила обеими руками трусы и разорвала по шву.
– Спусти джинсы, – сказала она.
Он выгнулся, чтобы отлепить зад от сиденья, и стянул вниз штаны.
– Тихонько, погоди, – сказала Стеф, почти упираясь головой в потолок. – Не двигайся.
Он не мог видеть ее лобок, но чувствовал не слишком приятное покалывание волосков на члене. Было безумно жарко. Она надела ему презерватив, без особого труда, несмотря на темноту, защемив резервуар, как пишут в учебниках. Потом она резко приподнялась, и он очутился внутри. Словно нырнул, но это ощущение длилось какую-то долю секунды. Опустившись снова, навалившись на него всей тяжестью, отверстая, грузная, она приняла его в себя всего, связала руками, рассыпала ему по лицу волосы. Они набились Антони в рот, он даже дунул, чтобы выплюнуть прядь. Он едва мог шевельнуться. Она держала его в своем теле, как в горсти.
Вдали снова послышался мотоциклетный шум. Во тьме он казался чудовищно пронзительным, как визг зубоврачебной бормашины. Стеф теснее прижалась к нему.
– Не двигайся, – сказал он.
Она не ответила. Тогда он обнял ее.
Ей было страшно. Антони чувствовал животом ее дыхание. Он подумал, что из-за всего этого у него сейчас все упадет. Мотоциклы приближались. Они медленно проехали мимо, их фары на мгновение наполнили пыльным светом кабину. Шум врывался через приоткрытое окно. Казалось, будто они внутри. Антони испугался, что они остановятся, но они снова уехали.