У ребенка Кузи имеются две особенности. Во-первых, он все крушит на своем пути. Во-вторых, с ним невозможно путешествовать по миру. Он всюду отстает. Недавно мы с Муркой взяли его с собой в Анталию. Хотели культурно отдохнуть от семей. Ребенок Кузя вел себя идеально целую неделю, а ему, между прочим, всего одиннадцать лет. Даже матрасы нам на лежаки таскал. Но на обратном пути взялся за свои штучки. Норовил остаться жить в аэропорту. Ну, не то чтобы норовил. Просто мы с Муркой рванули по фришопам и забыли, что по ту сторону паспортного контроля у нас остался ребенок Кузя. Кузя протырился сквозь таможенников, догнал нас и жалобно спросил:
— А вы обычно без меня улетаете?
Не дождавшись ответа, он пристроился на лавочку у киоска с рахат-лукумом. Там мы его и нашли за две минуты до вылета с ног до головы в сахарной пудре. Он влез в доверие к продавцу и выпросил у него пару фунтов лукума вразвес.
Иногда мы проводим над ребенком Кузей эксперименты. Это по поводу крушения предметов первой необходимости. Кузя не может пройти мимо стула, чтобы тотчас его не сковырнуть. Так вот, мы ставим на табуретку пластмассовую тарелочку с печеньем — чтобы не жалко было бить — и прячемся куда-нибудь за шкаф. Главное, чтобы табуретка была поставлена в отдалении от обычных путей Кузиного следования. Например, в Муркиной спальне, куда он, возвращаясь из школы, обычно не заглядывает. И вот сидим мы за шкафом. А ребенок Кузя идет из школы. Входит. Раздевается. Следует по коридору. Направляется к кухне.
— Внимание! Пошел! — шепчет Мурка. — Пли!
Кузя делает резкий бросок. Раздается страшный грохот. Табуретка летит в одну сторону. Тарелка — в другую. Печенье — в третью. Как? Каким образом ребенку Кузе удается опрокинуть табуретку, оставленную в Муркиной спальне? Кузя, сидя в кухне, ест свои пельмени, а мы выползаем из-за шкафа, собираем печенье, поднимаем табуретку и устанавливаем ее в другом месте, например, в кабинете Лесного Брата. Кузя появляется на пороге кухни. Мы прячемся. Кузя следует по коридору. Резкий бросок и — печенье валяется на полу. Вот где загадка века. А вы говорите — НЛО, снежный человек, лох-несское чудовище… Мы подозреваем Кузю в телепатии.
После воссоединения с Лесным Братом Муркина судьба наконец-то окончательно определилась. Правда, с годами Брат начал кхекать все больше и больше, а временами даже покряхтывать, стонать и закатывать глаза. Но Мурке это уже все равно. Она считает, что устроила свою жизнь. Территорию этой новой жизни Мурка заполнила антикварными рамочками, резными столиками и лампами в стиле модерн с треснувшими плафонами. Лампы эти, понатыканные по всей квартире, никогда не зажигаются, потому что зажигать их бессмысленно. Они перестали гореть еще до Первой мировой войны. Квартира у Мурки двухсотметровая, переделанная из бывшей коммуналки, в которой никто никого никогда не может найти. Для проектирования этой квартиры были приглашены самые модные питерские дизайнеры. Дизайнеры почесали в репах и спроектировали Мурке мраморный бассейн — предмет ее неизбывной гордости. Бассейн начинался сразу за дверью в ванную. Как в фильме «Любовь и голуби». Открываешь дверь и — бултых в воду. Это хорошо еще, если в воду. Можно ведь сыграть и всухую. Мурка долго скандалила с дизайнерами, чтобы они немножко подвинули бассейн, совсем чуть-чуть, буквально, чтобы в ванную можно было зайти. Дизайнеры обиделись и спроектировали все заново. Теперь, чтобы налить воду в бассейн, надо разуться, встать на узкий бортик, на цыпочках перебежать к другому краю, включить краник и таким же макаром вернуться обратно. Ну, если горяченькой там подбавить или холодненькой, процедуру придется повторить. В мраморном бассейне так никто и не сплавал. Я, по крайней мере, ни разу не видела, чтобы в него наливали воду. Иногда Муркин боксер Лео отдыхает там от летней жары. Однажды ребенок Кузя пробежал по бортику и включил воду. А потом отвлекся на что-то более интересное. Вода налилась в бассейн, потом немножко подумала и налилась в квартиру тоже. Когда Мурка вечером вернулась домой, вода стояла примерно по колено. А Кузя сидел на бортике и полоскал в бассейне свои колготки. Хозяйства Мурка не ведет. Для этой цели у нее есть мама, которая каждый день приходит готовить обед и встречать из школы ребенка Кузю. Иногда Мурка нанимает какую-нибудь несчастную женщину и называет ее экономкой. Но ни одна экономка у Мурки долго не задерживалась, потому что ни одной из них Мурка ни разу внятно не сказала, что сготовить на обед.
Когда мы вошли, Мурка лежала на кровати в атласных панталонах, шелковом халате с немыслимыми цветами и длинной коричневой сигаретой в руке. На голове у нее был чудовищный оранжевый начес с желтыми вставками. На глазах — зеленые тени. Лицо — кирпично-красного цвета. Такого цвета лицо я видела у Мурки только однажды, когда Лесной Брат потащил нас всех в поход по диким лесам Забайкалья. Оказалось, что Мурка не переносит комариных укусов. После первого же укуса лицо ее приобрело кирпичный оттенок, а тельце раздулось как мыльный пузырь. Мы уложили Мурку на носилки и две недели таскали за собой по лесам. Мурка была очень недовольна отсутствием игровых автоматов, точек усиленного общественного питания и магазинов с предметами первой Муркиной необходимости. Она хорошо отдохнула на этих своих носилках, чего нельзя было сказать о нас и Лесном Брате. Мышка после этого отпуска отправилась в санаторий, я с Интеллектуалом на привязи — на морские купания, а Лесной Брат уехал на Псковщину в мужской монастырь, где и провел два месяца в полном уединении.
— Что это на тебе, Мура? — испуганно сказала Мышка, протянула пальчик и копнула Муркино лицо. На пальце остался кусок красной замазки.
— Это — макияж, — с достоинством ответила Мура и закурила свою коричневую сигарету.
— Макияж, — переспросила Мышка. — А зачем?
— Он приехал! — торжественно сказала Мурка.
— Кто? Олень? — спросила Мышка.
Мурка презрительно посмотрела на нее сквозь клубы дыма.
— Джордж! — отчеканила она.
— Джордж?
— Джордж, Джордж. Ну, Георгий. Жорик. Что непонятного?
— А он откуда, этот Жорик?
— Из Америки.
— Из Америки?
— Ну да. Америка, страна такая. Колумб открыл. Никогда не слышали?
— Ковбой, значит. Мальборо.
— Почему обязательно «Мальборо»! — фыркнула Мурка. Иногда она бывала удивительно прямолинейна. — Я его «Примой» угощала. Ему понравилось.
— И что он там делает, в этой Америке?
— Он там живет. Его родители младенцем вывезли в эмиграцию. Бедный малыш! — и Мурка вздохнула с таким видом, как будто бедного малыша вывезли не в эмиграцию, а в эвакуацию. — Но он справился. И теперь… — Мурка сделала картинную паузу. — И теперь он жу-у-утко богатый американец! У него свой бизнес.
— Мура, там у всех свой бизнес.
— А у него бизнес не как у всех!
— А какой у него бизнес, Мура?
Мурка на секунду задумалась.
— У него… у него жу-у-утко прибыльный бизнес! Видно было, что о бизнесе Ковбоя она не имеет ни малейшего представления.
— А у тебя он откуда?
— От Димки. Говорит, его лучший друг.
Димка — бывший одногруппник Мурки, который теперь живет в Америке. Крайне ненадежная личность. Уж мне-то вы поверьте. У меня с этим Димкой был когда-то роман, после которого я бы не решилась давать ему рекомендательные письма. Кроме меня он одновременно встречался еще с одной девушкой из Подмосковья и двумя из Питера. На всех собирался жениться. Путешествовал, между прочим, из Петербурга в Москву и обратно каждую неделю. И вот как-то мы все четверо оказались в гостях у каких-то общих Мурко-Димкиных питерских друзей. Димка этого не ожидал. Он обычно нас по очереди выводил в гости. А тут такая трагедия. Но Димка не растерялся. Он рассадил нас по разным комнатам и весь вечер перебегал от одной к другой. Потом подсадил меня в машину к Мурке, девушке из Подмосковья взял такси за ее счет, одну питерскую пассию отправил в метро, другую — на трамвай, вздохнул с облегчением, засунул руки в брюки и, посвистывая, отправился домой. Димка часто подкидывает Мурке своих американских знакомых, зная, что та обожает подбирать чужих друзей, которых кто-то выбросил за ненадобностью, и создавать вокруг себя атмосферу всеобщего ажиотажа.
— Я читала ему свои стихи! — мечтательно говорит Мурка и машет атласными лапами.
— Ты читала ему свои стихи? — хором переспрашиваем мы и переглядываемся. Не знаю, как у Мышки, а у меня холодеет спина. Противная капля пота тянется вдоль позвоночника.
— Я читала ему свои стихи на площади Искусств, и Пушкин простирал над нами свою длань! — кудахчет Мурка.
— Мур, а он по-русски понимает? — осторожно спрашиваю я.
— Пушкин? — говорит Мурка.
Несколько месяцев назад Мурка, позавидовав поэтической славе Мышки, написала лирический цикл «Упругие движения любви», перепечатала на компьютере и сшила в тетрадочку. Эту тетрадочку она хранит в тумбочке возле кровати, время от времени вытаскивает и читает стихи сама себе на ночь, потому что больше их никто слушать не хочет. А так как у Мурки, кроме двух мужей, никого не было и об упругих движениях любви она знает далеко не все, оказалось, что стихи совершенно некому посвящать. Надо сказать, для всех нас это была большая головная боль, потому что любовная лирика без адресата — все равно, что вешалка без пальто. И Мурка потащилась в Дом книги. В Доме книги она купила словарь мужских имен и сдула его весь от корки до корки в алфавитном порядке, расставив имена над своими опусами. Так стихотворение «Люблю тебя, мой идеал, за керамический оскал!» как бы само собой посвятилось некому Акакию А., а строки «Волос пшеничная гряда — две волосины в три ряда» — товарищу Саят-балды Кирбабаю. Мурка была страшно довольна собой, но тут эта книженция попалась на глаза Лесному Брату, который вообще-то стихами не баловался, а тут размяк от Муркиных ласк и решил взглянуть — а ему-то она что посвятила? И вот листает Лесной Брат эту жидкую брошюрку и доходит до стихотворения, которое начинается четверостишие