— Напоит и обесчестит! — уверенно констатирует Мышка.
И к ним опять подходит Наглый Официант и приносит меню, переплетенное в телячью кожу. И к нам тоже подходит Наглый Официант и приносит меню, переплетенное в телячью кожу. Но мы меню игнорируем и просим официанта немедленно удалиться и наконец оставить нас в покое. И Наглый Официант удаляется крайне обиженный. А к Муркиному столу транспортируют севрюжку горячего копчения, семужку холодного копчения, икорку зернистую белужью в хрустальной вазочке на льду, карпаччо из парной телятинки под сыром «Пармезан», коктейльчик из креветок, лобио из красной фасольки, грибочки белые маринованные, салатик «Столичный», баклажанчики печеные с ореховым соусом, помидорчики и перчики свежие… Но они все это не едят, а ждут еще чего-то. И это что-то появляется и оказывается дюжиной устриц с лимончиком и специальной вилочкой для выуживания этих самых устриц из раковин перед отправкой в рот. И мы слышим, как речь уже идет о жульенчике из парного цыпленочка и шашлычке из осетринки.
— А остальное — потом, — царственно говорит Мурка, запихивая устрицу в пасть.
А мы остаемся со своим чаем. С лимоном.
— Накормит и обесчестит! — уверенно констатирует Мышка.
— Нет, Мыша! Не успеет! — говорю я.
— Почему?
— Ну ты же знаешь Мурку. Через полчаса ее начнет тошнить, а через час стошнит окончательно.
Но проходит полчаса, и час, и полтора, а Мурку все не тошнит и не тошнит. Напротив, она сильно духарится, смеется зазывным смехом, поводит блескучим плечиком, машет красным хвостом и идет танцевать со своим Ковбоем, одетым в смокинг с красным же шарфом, намотанным на Ковбоя в области шарообразной талии. И они танцуют медленный танец падеграс, и Ковбой шевелит животом и этим животом двигает Мурку по залу, и опрокидывает навзничь как бы в порыве танцевальной страсти, и Мурка задирает вверх блескучую ногу, и Ковбой удерживает ее одной рукой в опрокинутом состоянии, а другую отставляет в сторону широким жестом, дескать, поглядите на нас, как мы прекрасны! И все смотрят, как они прекрасны. И мы смотрим. И ярость благородная вскипает как волна, потому что одним — черная икорка, а другим черная корка. И чай с лимоном. И Мышка завистливо вздыхает, вспоминая Оленя и его боты. И я тоже завистливо вздыхаю, потому что с момента воссоединения с Интеллектуалом я даже посторонних бот толком не видала. И Мурка с Ковбоем возвращаются за столик и там снова предаются страсти чревоугодия. Запив шашлычок из осетринки «Хванчкарой», они переключаются на парфе из нежных альпийских сливок и профитроли, начиненные заварным шоколадным кремом, и Ковбой снова подзывает Наглого Официанта, и им тащат огроменную вазу с ананасом в центре и виноградными гроздями в качестве орнамента. Мурка лопает виноград, а Ковбой наклоняется к ней, мягким интимным движением кладет руку ей на плечо и что-то шепчет на ушко. Мурка кивает. Ковбой удаляется в сторону мужской комнаты. Мурка продолжает лопать виноград. И лопает его ровно сорок две минуты тридцать четыре секунды до того момента, как ресторан начинает закрываться, скатерки сворачиваются, пепельницы вытряхиваются, граждане, пребывающие в бессознательном состоянии, выносятся вон, и Наглый Официант намекает Мурке, что неплохо бы уплатить по счету. Мурка отвечает в том смысле, что вот вернется ее кавалер и уплатит все до копеечки. А Наглый Официант отвечает в том смысле, что кавалер не вернется, потому что он уже предъявил в гардеробе свой номерок и обменял его на пальто. И улыбается обидной улыбкой. Мурка вскакивает и мчится в мужскую комнату. Она распахивает двери. Потом она распахивает дверцы. Потом она заглядывает в унитазы и зачем-то спускает воду. Ковбоя нет. В качестве компенсации за пропажу она находит в одной из кабинок пьяного финна, который спит, сидя на унитазе. Но Мурке он совершенно не нужен. Она возвращается в зал и принимается рыдать. Слезы выкатываются у нее из глаз, преодолевают препятствие в виде наведенных стрелок и комковатых ресниц, черными каплями текут по щекам и смешиваются с кирпичными румянами. Кажется, что Мурка плачет кровавыми слезами.
— У-у-у-у! — воет Мурка, размазывая по щекам свою красотищу.
Мы бежим к ней. Мы плюхаемся рядом на стулья. Мы обнимаем ее за плечи. Мы суем ей носовые платки. Мы вытираем ее зареванную мордаху. Мы воем вместе с ней. Мурка постепенно приходит в себя и начинает затяжную склоку с Наглым Официантом.
— А вот это я не ела! — кричит она, тыча пальцем в остатки профитролей. — И вот это тоже! И икры я только ложку взяла! И устриц только шесть штук!
Наглый Официант молчит. Ему все равно, кто сколько съел. И тут происходит неожиданное.
Мышка хлопает рукой по столу.
— Хватит! — говорит она таким тоном, что официант вытягивается в струнку. — Давай телефон!
Мурка вытаскивает телефон.
— З-з-зачем? — стонет она.
— Лесному Брату звонить, вот зачем! — и Мышка набирает номер. — Приедет, вызволит! Или в милицию поедешь?
— Он нас убьет! — обреченно говорит Мурка.
— Не убьет. Скажем, что кутили тут втроем и просчитались.
И мы тащим Мурку в туалет. В туалете мы подставляем Муркину мордаху под холодную воду, обтираем ее салфетками и вытаскиваем из начеса остатки слипшегося лака.
Лесной Брат приезжает ровно через семнадцать минут. Не говоря ни слова, он оглядывает развороченный стол, сует Официанту деньги, сурово смотрит на объевшуюся Мурку, у которой уже забродил в желудке виноград и теперь просится наружу, подавая ей знаки бесперебойным иканием, засовывает нас в машину и везет домой. Дома он закладывает Мурку в кровать, подтыкает ей одеяло и гасит свет. Мурка лежит в темноте и скулит. Мы сидим рядом и тоже скулим. Лесной Брат смотрит на нас, берет в охапку, несет в нашу комнату, раскладывает по кроватям, подтыкает одеяла и гасит свет. Следующий день мы проводим в постелях. Мурка зализывает раны. Мы таскаем ей в спальню чай и гладим по оранжевому начесу с желтыми вставками.
— Ах! — вздыхает Мурка. — Никто из вас не в силах понять меру моих страданий!
На что Мышка поджимает губы. Она-то как раз считает, что никто не в силах понять меру ее страданий. Мышка еще не похоронила в своем сердце коварного Оленя, и Муркины экзерсисы кажутся ей цветочками.
— Мурылья, — говорю я, — вспомни, может, ты его не так поняла? Может, он тебе сказал, мол, приглашаю вас в ресторан, гражданка Мурка, за ваш счет?
Тут уже Мура поджимает губы. Предположение, что кто-то может пригласить ее в ресторан за ее счет, равнозначно оскорблению ее женского достоинства. Она снова принимается рыдать. Мышка исподтишка показывает мне кулак. А я что? Я ничего. Я как раз считаю, что маленький урок пойдет Мурке впрок. А то она видит только то, что хочет, и всегда хочет то, что видит. Поэтому я продолжаю.
— Мурылья, — говорю я, — вспомни, может, он с тобой так оригинально попрощался? Может, он сказал, мол, до свиданья, моя дорогая Мура, я пошел в свою Америку, а перед тем как вас покинуть, буквально на минуточку загляну в мужской туалет, проверить, не спит ли там пьяный финн?
Мышка делает мне страшные глаза. Но тут Мурка неожиданно садится в постели. Взгляд ее проясняется и фокусируется на нас.
— Вот именно! — говорит она. — Вот именно! ДО СВИДАНЬЯ!
Она вскакивает и рвет на кухню. В кухне она выволакивает боксера Лео из его постельки и пытается стащить с него розовый бант. Лео крутит попой и отчаянно сопротивляется. С розовым бантом Лео не расстается никогда. Есть два объяснения этой нечеловеческой страсти. Первое — Лео влюблен в свой бант, как Коточка в Кофточку. Второе — наш Лео немножко «голубой». Иногда он подходит к зеркалу, любуется на свой бант и охорашивается. В связях с представителями своего пола, правда, замечен не был. Но это потому, что его всегда держали на коротком поводке, что очень важно в деле усмирения несанкционированных порывов мужского населения страны. Так вот, Лео. Лео выуживают из банта, запихивают в намордник, пристегивают к железной цепи и волокут вниз по лестнице.
— Зачем? — орем мы, перескакивая через три ступеньки.
— Для устрашения! — орет Мурка снизу.
Маленький Моцарт
Именно для устрашения населения Мурка и завела Лео. В том смысле, что ей, Мурке, страшно по вечерам выходить на улицу одной. Доля правды в этом заявлении есть — в Питере выходить вечером за просто так на улицу не рекомендуется. Вот только при чем здесь Лео? Мурка по вечерам выходит в три места: театр, гости и Дворец пионеров, где ребенок Кузя проходит математический политес в кружке для особо одаренных детей. Ни в одно из этих мест ее с Лео не пускают. Тогда Мурка начала говорить, что с болонкой фиг погуляешь, а вот с Лео — другое дело. За километр будут обходить. Опять же правда. Только при чем здесь Мурка? По вечерам с Лео гуляет посторонняя бабушка с первого этажа за двадцать рублей выгул, а посторонняя бабушка, как выяснилось в приватной беседе за чаем с малиновым вареньем, никого и так не боится, потому что последовательно пережила революцию, нэп, коллективизацию, индустриализацию, войну, восстановление народного хозяйства, освоение целины и строительство БАМа. Бабушке сам черт не брат. Это мы с Мышкой выяснили специально, чтобы Мурка не слишком морочила нам голову.
Лео — милейшее существо. Самое интеллигентное в этой семейке. У Лео нет хвоста, и потому он виляет всем задом. Летом, когда Мурка вывозит его на дачу, Лео пытается от Мурки удрать, и иногда ему это удается. Тогда Мурка бродит по окрестностям и выкликает его заунывным голосом. Но Лео не отзывается, потому что знает — кроме толокняной каши, ему у Мурки ловить нечего. На чужих дачах Лео любят, кормят печенкой и покупают мазь для ушей, чтобы он хорошо слышал, как его зовет Мурка, и ни в коем случае случайно не откликнулся. На чужих дачах Лео почему-то откликается на кличку Макс. «Опять максовать ушел», — вздыхает Мурка.
— Как не стыдно! — выговаривает Лео Машка после особо длительного отсутствия. — Как не стыдно! Ушел жить к чужим людям! А если я уйду жить к чужой собаке, что ты на это скажешь?